МеЛ
Я пишу себе нежные письма
В общем, нормальное, спокойное письмо я себе написал. Оно мне понравилось. Попросил капитана одного из своих судов кинуть конверт на промежуточной остановке. То есть отправить его, как самое простое письмо. Я не торопился получить его. Само ожидание того, что оно
Но бог с ним. Я выбрал самого неболтливого члена своей команды. А его личное мнение по поводу моей „крыши“ меня мало заботило. Потом, еще не получив это письмо, я написал себе другое… Ведь мне опять приснился сон. Опять, видно, переутомился…
Моя мама говорит, что с таким боссом, как я, подчиненным можно на работу лишь за зарплатой ходить. Все будет улажено, сделано, договорено. Ну да, я действительно люблю сам встречать свое судно или самолет. Часто сам проверяю документы, отслеживаю, как отходят грузовики и контейнеровозы с товаром по складам и магазинам. Люблю проверять спрос на товар, смотреть как работают специалисты фирмы. Знаю, им это бывает малоприятно, но они не раздражены. Мы ладим.
Я и провожать суда люблю. Или смотреть, как взлетает груженый самолет. Обожаю, будучи в загранкомандировке, видеть свое грузовое судно где-то у чужого причала. Опять вмешиваюсь в
Но я не о том… Я о другом. О том, что бывает, когда устану и одна мечта — помыться, поесть и развалиться на прохладных простынях. Восторг! Вот в такую ночь отдыха от дневной суеты я и увидел ее снова… Я был в театре. Сижу в своей ложе. Положил локоть на бордюр, будто боком к сцене сижу и… разглядываю ее. Мою Женщину. Через головы, плечи, спины людей, сидящих между нами. А она тоже, положив руку на бархат бордюра, не смотрит на сцену, а только лишь на меня. На губах ее улыбка. Родинка замерла. Глаза с легким прищуром. Волосы забраны на макушке, и только у висков пряди такими миленькими пружинками свисают на шею. Кажется, она тоже осматривает меня. Ей будто любопытно, как я выгляжу.
Думаю, выгляжу стандартно. Я высокий брюнет. Глаза серые. Нос прямой. Рот нормальный. Не худой. Но пока без заметного живота. Носить предпочитаю дорогостоящую „классику“. Ну что там еще во мне? Говорю ж, стандартный. На меня редко заглядываются женщины. Издалека чувствуют мою „неподъемность“. Да ладно…
Вот мы смотрим друг на друга. Спокойно, не отвлекаясь на сцену… Смотрим и все…
Вот такой сон. Утром я решил написать себе письмо об этой встрече в театре. Спрашивал себя от ее лица, как мне балет? Я почему-то решил, что это был балет. Спрашивал, почему я был такой грустный, рассеянный, малоразговорчивый…
Ну, и предложил встретиться еще. Опять отдал конверт с письмом молчаливому капитану. Тот, как и в прошлый раз, кинул его на одной из стоянок. А потом я написал себе письмо в Париже. И сам его оттуда и отправил.
Первое я получил. Читал с удовольствием. Прямо какой-то восторг испытал… Испугался даже своего восторга. Обзвонил друзей и предложил собраться выпить в кругу „раскрепощенных“ дам. А потом
А вот со вторым письмом вышло даже смешно. Я выслал его не на домашний адрес, а в офис. Но естественно, на свое имя. Почту принесла не Сьюзан, а видимо захватил по пути ко мне все эти конверты мой коммерческий „божок“ — Мэрфи.
Вот была история!
— Так, что тут у нас для нас? Что такое? Кто посмел побеспокоить наше „величество“?
Про мое „величие“ — это уже старая шутка Мэрфи. Он худ и жилист. Оттого кажется чуть выше меня ростом. Но это просто так кажется. У нас у обоих рост метр восемьдесят девять. Но я средней упитанности, а у Фрэнка — нет и средней. Он считает меня толстым. „Великим“. С иронией. И при посторонних говорит о моем „величии“. Эти посторонние так наивны, они считают, что это он из почтения ко мне так говорит, а он все то время, что мы знакомы, только и подкалывает мои, как я считаю, стандартные размеры тела. Ну я уже привык к этому. Я к нему, как к личному „коммерческому шуту“ привык. Как к давнему другу по юности. Как к преданному нашему общему делу коллеге. И вообще, как порядочному, внимательному человеку.
Мэрфи все мечтает о вице-президентстве. Я как-то сказал, что это не спасет его от удара по самолюбию. Так как давно перестраховался и сделал вице-президентом „ЛК“ своего отца. Без отчисления зарплаты. Сказал шутя. Но он, видимо, запомнил. И как-то, когда я был в сильном подпитии, решил спросить подробнее. Мальчик! Я и в здравом уме не болтлив, а уж напьюсь… каленым железом коли, кроме идиотской улыбки, да любви ко всему человечеству в глазах, ничего от меня не добьешься. Ну сказал я ему, что сделал это, чтоб он крепче спал. Так как „трон“ из „Сонника для кретинов“, занимающихся бизнесом, означает — потеря головы.
— Ты хочешь проститься с моей головой, Фрэнк?
— Нет.
— А со своей?
— Нет.
— Ну вот и спи спокойно. Мой папа и меня, и тебя, и фирму спасет в случае, если мы оба свихнемся. Возлюби его, как самого близкого нам обоим человека.
Но это о самолюбии Мэрфи — друга и партнера моего. А вот про „величие“ меня уже не задевает. Передал он мне все присланные письма.
Смотрю письма. Читаю. И прочитав фамилию адресата, а это, в основном, смежники и партнеры, не рискующие пользоваться электронной почтой, кидаю их на стол.
И останавливаюсь на своем письме. Где вместо адресата стоит „О“. Начинаю улыбаться. Видимо, как-то необычно улыбаюсь. Мэрфи, сидящий передо мной за столом для совещаний, замечает это. Я достаю письмо. Он берет конверт. Читает это мое „О“. Потом обнюхивает конверт.
А! Это моя маленькая „дамская“ хитрость! Я письмо, вроде как, от женщины получил. Оно пахнет духами. Ну еще бы! Одна из моих случайно задержавшихся дам оставила как-то духи. Весьма приятные. Я закинул флакончик в нижний ящик, чтобы не смутить покой моей мамы, и забыл о нем. А когда начался мой „бзик“ с письмами, вспомнил. Взял платок, намочил его этими духами и положил в него свое письмо. Ох оно и пропахло! Платок я выбросил. Помню, письмо при получении долго нюхал. Говорю ж, так нанюхался, что чуть к психоаналитику не „залетел“.
Вот и это письмо тоже пахло этими духами. Я его тем же способом ароматизировал. Мэрфи констатирует:
— „Ша Нуар“.
— Ша что?
— „Черная кошка“ ля Пари.
— Почему ты решил что черная?
Мэрфи смотрит в мое довольное, счастливое лицо. И, видимо, устав от моего сияния, начинает допрос с пристрастием.
— Откуда „кошечка“?
— Ты ж только что сказал — „ля Пари“.
— Это духи из Пари, а кошка чья?
— Ну раз мне письмо, значит моя.
Мэрфи видно считает, что все кошки Парижа должны быть в его монополии. Серьезно продолжает.
— Почему она тебе сюда пишет?
— Не только. И на дом шлет.
— Она что, писательница-маньячка?
— Да вроде нет. Очень приятная женщина. Помнишь, я говорил, что случайно встретил ее, но не успел познакомиться?
Мэрфи подумал и кое-что припомнил.
— Помню, ты о ней спрашивал у меня, у Крафта. Так вы, значит, встретились?
Он опять перечитывает это „О“ и штемпель — Лиссабон.
— Да, и виделись уже несколько раз. В ресторане, театре. Один раз осенью отдыхали вдвоем на яхте.
— Кто такая? Почему она имя не пишет?
— Что б не знали.
Я все еще в эйфории. Мэрфи уже сейчас готов разорвать эту „О“ в клочья, чтобы выяснить о ней все.
— Тэд, ты не ответил мне ни на один вопрос.
— А я обязан? Это личное письмо.
Мэрфи начинает вредно улыбаться. Ему очень хочется взглянуть на письмо. Я не лишаю его этого удовольствия. Кладу письмо на стол и иду к бару попить водички. Не поворачиваясь, пью. Долго, чтоб не торопясь прочитал. Ну все. За то время, что я ему выделил и школяр бы прочел.
Поворачиваюсь. А он все еще изучает. Нагло так. Задумчиво. Ну я не из щепетильных.
Складываю письмо во внутренний карман. К сердцу. От Мэрфи и это не ускользает. Ну держись, моя Сьюзан! Сейчас мой милый „зам“ тебе таких вопросов назадает! Ничего. Я себе секретарш таких же, как сам, „твердолобых“ выбираю. Только дамская „твердолобость“ почему-то „глупость“ называется. А зря! Большое достоинство для женщины.
Рабочий день окончен. Ухожу. Ну и Мэрфи приходится выметаться. Я не люблю посторонних в моем кабинете. Напоследок он все-таки задает свой вопрос.