МеЛ
История, где нет места пиратам
Глория терпеливо ждала, что будет дальше. Ей хотелось понять, что происходит? Где она? Кто этот человек? Что за странности во всем этом? Неужели ее сбили и ограбили только для того, чтоб как-то оправдать ее появление здесь? Что нужно этому человеку, как ей стало известно, весьма избалованному женским вниманием, от нее, исцарапанной, пахнущей лекарством и с давно немытой головой?
Тед начал дышать громче. Поняв это, осознав, что прикосновение к спящей женщине, к ее теплой гладкой коже сильно возбуждают его, что это сбивает его обычное дыхание, он чуть отодвинулся от Глории. Придвинул пуф и сел рядом с кроватью.
Но, отодвинувшись, он перестал чувствовать волнующую его связь с Лори. Так он перестал чувствовать ее запах. „Ах, как я понимаю Наполеона, телеграфировавшего жене, чтоб встречала своего победителя, не помывшись. Как чудно пахнет от нее сейчас! Какая дивная смесь: не смытые духи, втирания на терпких травах и дивные женские выделения… Что в их железах такого, что так манит, так магнитит нас, вдруг становящихся такими податливыми? Нас, в миру таких самостоятельных, таких самоуверенных, самоутверждающихся при малейшей возможности. …Так что же я хочу от нее? …Я хочу, чтоб она проснулась“.
Тед намеренно повел руку к шее женщины. Коснулся ее артерии, погладил по округлому подбородку.
Глории стало не только неприятно, но и щекотно. Она резко раскрыла глаза.
— Ах, какие у вас красивые… круглые глаза.
— Что вам нужно?
Глория покосилась на руку Лоренса, который намеренно не отдернул ее, а так и повел, поглаживая высокую, сильную шею женщины. Лори отстранилась. А Тед руки не отвел, теперь уже было как-то неудобно. А придумывать какой-то нейтральный жест ему не хотелось. Рука его была вытянута, но не напряжена.
— Вам не приятно?
— Я дала вам повод думать обратное? Или вы решили, что и кровать ваша, и то, что лежит — все автоматически…
Тед рассмеялся.
Его смех был столь неподдельным, столь веселым, что даже то, что его рука вновь коснулась ее (теперь уже руки), Лори даже не прочувствовала. Она уставилась на Лоренса, благо, что лицо его, сидящего на пуфе, было вот, рядом, близко.
Он смеялся долго, вытирая, будто по настроению, появившиеся слезы.
— Как вы милы, как вы…
И вдруг смех его прекратился. Он закончил фразу странным для Глории вопросом: „А почему, собственно, „Глория“? Не Франческа, не Софа, не Мэри? Почему вы называете себя Глорией? Почему Саммер? А не… ах, да что я? Вот расскажите, почему вдруг „Глория Саммер“? Это что, теперь значится и в вашем паспорте?“
Глория сначала убрала со своей руки руку Теда. Потом, после того, как привычно потрогала голову (будто проверяя, на месте ли бинты), она, по крайней мере, попыталась улыбнуться Лоренсу.
— Да как у всех: как появился у меня паспорт, так и значится там моя фамилия.
Женщина не придавала значения ответу. Ответила так, чтоб отстали.
А Тед задумался. „А ведь верно! Тогда, на корабле, она казалась мне очень юной. Бабочка. Такая пушистенькая, яркая бабочка. Уже после, на берегу, вернувшись из ада, она вдруг стала этой самой …Глорией Саммер. Она, получив паспорт, вдруг стала другой“.
— А где вы получали документы, миссис Саммер?
Глория не заметила, что он не там поставил акцент. Но она намеренно опустила это „миссис“, не хотелось пускаться в уточнения. Она, опять же несерьезно улыбнувшись, ответила своим рядом вопросов.
— Что за странные вопросы? Вы гладили мою руку, зачем?
Тед хмыкнул и, придвинувшись ближе (чтоб почувствовать волнующий его запах Лори), взял ее руку, поцеловал. И тут же отпустил.
Слов он не произносил, но Глория вдруг почувствовала что-то такое, что отличалось от давешнего ее настроения возмутиться всей этой ситуацией. Этот поцелуй был не просто нежным, он был таким, какой дарит ощущение защищенности, окутывающего тепла и заботы. Этакая психологическая повязка на ее раны. Голова продолжала болеть. Ушибленное тело ныло, подсыхающие раны зудели. Но вдруг от этого прикосновения ей стало спокойнее. Это так стабилизировало ее общее самочувствие, что она снова удивленно уставилась на Теда и тихо спросила: „Но за что?“
Тед не знал, куда деть руки, такие непослушные сейчас, так сильно тянущиеся к той, что не подпускает или боится подпустить его ближе. Он сильно сжал их коленями.
И это его странное движение Глорию удивило.
— Да что с вами, Тед?
Она произнесла его имя машинально, без акцентов. А он вдруг понял, что это уже значит „теплее“. И его руки стали менее напряженными, легли на его колени как-то сразу естественно и просто.
— Что со мной? Я отвечу…
Тед улыбнулся.
— А вы правы, что я все вокруг да около, давайте сразу, по живому… резанем.
Он хохотнул, но так, не „сходя с ума“, а тихо. Он помнил, что он ждет от этой женщины, о ее значении для него.
— Представьте: ясный день, жара, но море, окружающее вас, баюкающее вас, не дает вам растаять от этой жары, а только нежит и томит. Вокруг красивые, довольные собой и жизнью люди, такие, какие всегда верят, что они получат от жизни больше, чем заслуживают. Палуба надежного корабля, приветливый и думающий капитан, расторопный сервис, масса развлечений. Вы грезите наяву, строите планы, подглядываете за чужой жизнью, не портя своей. И вдруг
Тед замер. Но не для того, чтоб оценить впечатление, какое оказал на женщину его рассказ. Он будто задыхался. Он переводил дух, наслаждаясь тем, что вот сейчас он дышит воздухом, желанным ему. Воздухом, несущим запахи его свободы и желаний. И улыбка сама собой осветила его лицо. Лицо человека, довольного тем, что он пережил весь этот хаос и мрак. Что он выжил и способен уразуметь это.
— Мне было столь же больно, как и всем. Не думаю, что там были люди, которые хоть раз пережили что-то подобное. И, как все живые люди, я надеялся, что, в конечном счете, мы все равно останемся живы. Нас унизят, мы утремся и пойдем дальше. Но оказалось…
И вот тут Теду дыхания не хватило. Он замер, прикрыл ладонями лицо и так, будто спрятал за ними стыд. Большой стыд.
Глория, уже познавшая в своей маленькой судьбе, что есть исповедь, слушала его внимательно, хотя пока не совсем понимала свою роль во всем этом не то деле, не то спектакле.
— Но оказалось…
Тед отнял руки от лица. Оно как-то сразу показалось Лори иным, чем минуту назад. Будто он постарел, нагнав возраст не столько морщинами, сколько печалью в больших, ставших вдруг не просто серыми, а поседевшими глазами.
— …оказалось, что нас просто не должны были оставить жить. Что это не просто ограбление с жутчайшими унижениями, а именно наша смерть пришла. Вот такая мученическая и долгая. Нас резали десятками, на глазах друг у друга. При этом даже в последние минуты жизни унижая. Прямо на горе трупов. Мне, например, дали в руки нож, секач огромный и подвели женщину. „Убей, — говорят, — мы тебе за это шанс дадим. За борт сбросим, а убивать не будем“. Корабль шел неподалеку от острова. Я огляделся, увидел остров, а потом взял секач и убил. Ту женщину. Меня не кинули за борт. Меня кинули в трюм, на гору уже нашинкованных трупов. Вместе с этой женщиной. Однако и там, в трюме… устраивались свои эксперименты. Там девушку одну… она красивая была… очень…
Тед прокашлялся. Но этого оказалось мало. Он встал с пуфа и пошел, напился прямо из высокого графина с водой. Вернувшись к Глории, он уже сел рядом с ней на кровать. Молча он прислушивался к теплу, которое исходило от упругого тела женщины. Когда его озноб растворился в этом достаточном тепле, Тед продолжил.
— От нее требовали любви. Она понравилась там какому-то негодяю, и он захотел не просто ее тела, а прямо-таки срочной симпатии к нему. А девушка, плюнув в его лицо, отказала ему.