МеЛ

Слалом с горбатой горы

— А… можно еще вопрос?

— Я, конечно, отвечу, раз уж согласился на интервью. Но… зачем…

Тэд тихо улыбнулся, замечая перемену в лице женщины. С него будто схлынула краска, или вернее, лицо Мэй будто затенило матовое стекло, и яркость видимого поблекла.

— Мэй, зачем вы говорите „еще вопрос“? Ведь вы и я, мы оба уверены, что будет и еще вопрос, и еще.

— Меня…

Мэй посмотрела в пустой стакан, пытаясь сосредоточиться и успокоиться. Уравновесить дыхание.

— Меня удивляет, что вы… столь откровенны со мной…

Мэй поставила стакан на столик. Посмотрела на бокал с шампанским. Вино все еще играло. Пузырьки взлетали вверх и… пропадали.

Она уже не могла улыбаться. Ей не хотелось даже играть… в удовольствие. С нею здесь играют. С ней плутуют, выставляя ее круглой дурой.

Но злость женское лицо тоже красит. Пусть по-своему.

Вот и носик Мэй снова вздернулся, на скулах заиграл румянец. Она вся подтянулась и будто вдохновилась на контр-игру с этим человеком. Она откинула назад пышные рыжие локоны, ладонями отерла остатки лишних ощущений с лица. Смятение, злость — ушли.

Она снова улыбнулась и снова этой… красотой удивила торжествующего свои победы горбатого упрямца.

— …Но это не важно! Пусть я удивлена. Пусть! Что ж такого? Ведь вы — личность неординарная и к чему удивляться тому, что вы решились заговорить? И вот… скажите… Вы, значит, сами себя „горбатым уродцем“ тоже не считаете? Только играете в него. И я думаю потому, что это помогает вам овладевать настроением человека, попадающего под ваше обаяние. Так?

Лоренс протянул к ней руку. Мэй не сразу поняла зачем. Как очнувшись, она посмотрела на свою левую руку. В запале она не заметила, что размахивает газовым пистолетом.

Но ее несло. На лице ее зажглась любезная улыбка. Она сказала: „Извините, спасибо“, — и сунула в руку владельца уже и не мешавший ей пистолет.

Лоренс молчал и внимательно смотрел в ее лицо. Встреча развлекла его тысячью приятных мгновений, и он не жалел о потерянном времени. Женщина, сидящая перед ним, истинно понравилась ему.

Лоренс отвел взгляд от взволнованного лица женщины. Положил оригинал газового пистолета на столик возле нее.

Время, пока все это длилось, дало Мэй возможность остыть и более разумно подойти к той мысли, что услышанное ею здесь, никогда не может выйти за пределы ее сознания.

— Тэд, я, по-видимому, перешла границы. Но… честное слово, я… пришлю вам свою статью для просмотра. Я могу вам дать письменные гарантии, что вы увидите статью до размещения ее в журнале. Честное слово честного журналиста, Тэд…

— Такие тоже бывают?

Он так красиво улыбнулся, так стал лицом схож со своим красавчиком братом, что Мэй невольно стала сравнивать их.

И этот… с горбом ей нравился больше.

Будто уловив запах своей победы, Лоренс кивнул головой и чуть подался вперед.

— Хорошо. Хорошо, Мэй. Считайте, я верю вам. Верю, Мэй.

Женщина чуть подалась вперед. Будто приблизила свои губы к его губам. Они смотрели, оглядывая лицо друг друга.

— Не нужно никаких… других доказательств, Мэй. Обязательств… Более того, чтобы продолжить, наш милый… диалог, я готов пригласить вас в ресторан. Время все-равно к обеду. Я уже что-то там пропустил из перечисленного Мэрфи на сегодня. Так что давайте, есть еще два часа. Там… мы могли бы продолжить. То есть вы… могли бы продолжить задавать свои вопросы.

Мэй вспомнила свой последний, оставленный без ответа вопрос. Но ни на долю больше не вспыхнуло ее лицо. Оно пылало не оттого, что она при этом человеке сказала „горбатый уродец“, нет. Ни малого роста его, ни кривость плеч его — она не замечала уже. Она даже горбатость мышления его, уводившего мысли и слова его в сторону бизнеса — уже не замечала.

Мэй вдруг поняла, что она значит, как женщина, для этого человека. И такая возможность ошеломила и испугала ее одновременно. „Никто из женщин не съехал живой с этого горба“, — вспомнила Мэй слова своего отца.

Лицо ее пылало. Они оба смотрели на губы друг друга и не двигались, чтобы сблизить их.

Мэй опустила голову, оправила снова чуть задравшуюся юбку. Затем, кивнув головой, сказала: „Да. Я согласна“.

И тут же, как только она заметила, что и он сел, выпрямившись, она вскинула лицо и добавила: „Но…“

Лоренс замер. Внимательно вслушиваясь в ее „но“.

— Но… я, наверное, уже злоупотребила вашим временем. Эта миссис Бонд, ваша секретарша, я обещала ей…

— У меня нет секретарши. А мой секретарь знает, как повести дело, если у меня появляется желание отдохнуть. Идемте.

Он так естественно подал ей руку, что ее рука, как гвоздик под магнитом, вскинулась к его руке навстречу.

Мэй поднялась, и они вдвоем прошли в раскрытые двери комнаты, называемой Лоренсом „отдыхательной“.

– 5 –

Они уже давно утолили голод и теперь просто упивались общением, лишь чуть касаясь поданных к десерту блюд.

Говорил, как ни странно, теперь больше Лоренс. И как ей показалось, опять же предвосхищая ее вопросы. Более того, Мэй подумалось, что именно так ему и хочется. Чтобы он говорил, говорил… а она слушала.

Что касается Тэда, то он ни на секунду не терял контроля над своим языком.

Но главное — контроля над чувствами, игравшими в лице и жестах женщины.

А говорил он такое… Мэй уже не раз пугалась его откровенности. Пыталась отвлечь, менять тему. Уже видя все его слова на бумаге, она будто даже боялась, что кто-то увидит написанное там, и пыталась, всячески пыталась прикрыть лист руками.

— …осознание уродства раскрепощает. Я, например, могу свободно, без оглядки замечать и видеть красоту вокруг. В малости и в большом. Вот в вас, в уюте этого зала, в сетке этих штор, в блеске люстр, в шорохах за метровыми стенами этого овального кабинета.

Мэй, как очарованная, слушала его. Уже не морщилась от попыток запомнить все и понять его слова именно так, как было сказано им. В красках тех самых чувств. Она как магнит цепляла на себя его слова, фразы и удивлялась, что вся эта тяжесть… ей.

— …меня считают сдвинутым на оружии. На здоровье! Это позволяет мне тянуться к чужой мудрости. Замечать и уважать ум других. Так же и чувства. „Лоренс жесток! Коварен!“ — да бога ради! Кто видит во мне только это, тот трижды горбат! Ну, скажи им, что я плачу, они ж не поверят. Я, по их мнению, стальной! А вы… вот вы, поверите, что я плачу?

Мэй мягко улыбнулась. Но он и не дал ей ответить.

— Вот и вы! Впрочем, это вас не портит.

Лоренс, щурясь, улыбнулся.

И, предугадав ответ женщины, от вспыхнувшего под пудрой румянца на щеках ее просто отвернулся.

Тэд покрутил в руке бокал с арбузным соком. Отпил.

А Мэй, как в отместку за свою „горбатость“, задала свой вопрос.

— Вы любите себя, работу и… все?

— Мне сорок лет, Мэй. И я — не ежик. То есть понимаю, какое наслаждение дает та боль, что приходит с этим чувством в душу.

— Что?! У вас есть душа?! Вы… вы верите в это?!

Она попыталась выразить слова шуткой. Но не шутила вовсе. И очень хотела бы услышать нешутливый ответ.

— Да. Верю. А что же мне еще остается? Вот мы с вами… совершенно не знакомы. То есть только-только представлены друг другу. А вы уже в сомнении по поводу моей душевности.

Тэд чуть нахмурился.

— Хотя, может быть, я ошибаюсь. И наша игра началась тогда, когда гора мячей уже была в моих воротах?

— Нет, нет! Честное слово, имя — Тэд Лоренс я услышала впервые от своего редактора. Он командировал меня к вашему специалисту по маркетингу для подборки материала в каталог. Потом я услышала ваше имя от вашего брата. Потом еще пара человек, поверьте, без моей подачи, коснулась вашего имени. И все. Без деталей. Честно.

Мэй положила руку на меню, как на библию.

— Но… вот пока шла по коридорам офиса, пока несколько часов ждала вас в приемной… Мне ведь просто посчастливилось, что свободный промежуток времени не занял более серьезный ваш посетитель. И вот в это время я для себя кое-что начала понимать о вас.

— Ну, значит, всего два-три.

— Что?

— Я о мячах. Пока шли по коридору, пока пересиживали в приемной… Два-три гола я уже получил.

— А почему вы уверены в голах? А может это выигрышные очки?

— Тогда бы вы не сомневались в моей душевности.

— Тэд, пожалуйста… Пожалуйста, простите, но я… удивлена. Человек, предпочитающий боевое оружие и несущие смерть патроны, вдруг верит в наличие душевности в себе?! Да это опять же попытка напомнить себе о душе вообще. Не более того. Вы сами не верите… Простите, но вы просто не можете верить в существование душевности в себе. Ваша душа — это только вы и вами усовершенствованные орудия убийства. А это не душевность. Это фривольная подмена. Прикрытие ее отсутствия, вашими же словами говоря… энтузиазмом.