МеЛ
Слалом с горбатой горы
Она была в радость ей, эта работа.
Но образ… образ мучил ее, вводя в неустойчивое состояние влюбленности в своего героя.
А в довершении всего ее не поддержал отец.
— Ты с ума сошла! Эту галиматью, что ты настряпала, „Плейбой“ и тот не возьмет! Ты б еще о сексе с ним пооткровенничала!
— Но никакого секса не было! Был разговор! Было интервью, папа!
— Это сухой, расчетливый тип, торгующий своим оружием. Совершенствующий его. Ты слышала о новинке, которой он хвалился в „Технополисе“? О „транс-пистолете“, разрабатываемом в его компании, ты слышала? Так вот, милая, через бетонную стену можно будет выстрелить из такого пистолета, то есть, не видя жертву, а пуля сама делает отклонение в ее сторону, находит ее, и убойной силы бывает достаточно, чтоб на смерть поразить ее. А знаешь почему? Она ловит импульсы, излучаемые мозгом… Мэй, доченька, и с этим человеком ты говорила о душевности?!
Брукс помахал тонюсенькой пачкой отпечатанных листов и… швырнул их дочери. Не скрепленные листы разлетелись по полированному редакторскому столу.
— Никогда это не будет напечатано у меня! Это дело твое. Можешь идти… с этим куда хочешь. Но как отец, я прошу тебя подумать. Это не „бомба“, Мэй. Это пасквиль на делового человека уровня крупного бизнесмена. Тебя обвинят в инсинуациях. „Лоренс называет себя горбатым уродцем“… Чушь! Против тебя их семья выдвинет иск, и ты ужаснешься количеству его нулей.
Брукс взял трубку телефона, подержал ее и кинул на место. Что-то поискал на столе. И снова посмотрел туда, где, прогнув назад спину и вскинув гордо голову, сидела его дочь.
Та так и сидела, гордая и готовая ко всему. Глаза Мэй светились настойчивостью.
— Мэй, я понимаю тебя. Ты хотела увидеть в нем человека. Ты очень постаралась, чтобы и другие увидели в нем обычного, нормального человека…
— Так ведь он и есть, папа, нормальный человек!
— Да, ты так и написала здесь: „обыкновенного, уставшего от одиночества и непонятности талантливого человека“… Но это не Лоренс. Вернее, это не тот Лоренс, Мэй!
Брукс обошел стол, не глядя на дочь, закончил свою мысль.
— Я не против статьи о нем, я против этой статьи, Мэй. Хочешь, давай вместе поработаем и высосем из этого „душевного изобилия“ сведения о Лоренсе-бизнесмене. Его биографию, отношения его к собственным успехам. Поменьше о его „душевности“, Мэй! Можно упомянуть о предстоящем столетнем юбилее оружейной фирмы… Я помогу тебе сделать из этого статью, хочешь?
— Нет. Эту статью будет редактировать сам Лоренс.
Брукс, наверное, уже и ждал это ее „нет“. Он внимательно посмотрел на дочь.
— Ты увлеклась им. Будь осторожна, Мэй.
Мэй вспыхнула.
— Я провела собственное расследование, папа, ни одна из пассий Лоренса не погибла по его вине. Есть свидетельские показания, есть факты, заключения экспертов, решение суда!
— Велик, велик твой подзащитный…
Брукс перешел на шепот: „А знаешь ли ты, что два месяца он обхаживал одну из умнейших женщин штата, а она прожила с ним в браке лишь пару дней? Это ты тоже расследовала?!“
Брукс от шепота закашлялся.
— Глупая, глупая, глупая ты, Мэй! Два дня его жене хватило, чтобы понять, что она находится на мушке не только его менее талантливых и более завистливых коллег, но и ЦРУ, и ФБР. За ней не только муж приглядывает, но и люди восточных разведок. Он же… стратегически опасная единица, Мэй!
— Его жена застрелилась в глубоком опьянении.
Брукс несколько минут сверлил дочь взглядом. Потом вздохнул и отошел обратно к своему редакторскому креслу.
— Что ж, тогда извини, я занят.
Медленно, гордо, не как прогоняемая им, а как перешагивающая и через непонимание родного отца, как через еще одну ступеньку на пути к своему успеху, Мэй поднялась и вышла из редакторского кабинета.
„Я сделаю эту статью. Сделаю! Сама!“
– 15 –
Сама, сама…
Она справлялась с возникающими в ее жизни трудностями всегда сама. Тридцать четыре года. Это уже возраст для женщины. Для женщины вообще. Но не для деловой женщины. Тридцать четыре года — возраст, показывающий чего достигла женщина. Дети, карьера, дом. Мэй выбрала серединку. Серединочку, ту самую, за которую держится, как за радость, как за удовольствие, как за удовлетворение своих профессиональных амбиций. И потому Мэй решилась на многое, но чтобы ее статья о Лоренсе была напечатана и прочитана читателями. Это ее работа. И она уверена, что сделана она будет хорошо.
Однако странности, ставшие ей свойственными после встречи с Лоренсом удивляли и других и ее саму.
В ней как треснуло что-то. Будто протест какой-то поднялся. Некогда и она отвергала „душевность“ в человеке, который играет в оружие и шутовство. Но мысленно перебирая встречу с ним по крупицам, отвергая фантазии по поводу заигрываний с ней Лоренса, она создала себе образ реального человека. Человека, в котором, безусловно, были и душа, и чувственность, и… трагедия. Написать о Тэде Лоренсе только как о человеке, переборовшем в себе комплекс физического уродца и развившего в себе собственными силами талант конструктора оружия — было бы, на взгляд Мэй, не только не полным портретом, но и подтасовкой фактов под общепринятое мнение о нем.
И будто сквозь трещину эту проникало извне к ней что-то новое. И это новое было ей в радость, наполняя все в ней необычными ощущениями жизни. Конечно, мысль о том, что необычный интерес ее к Лоренсу есть не что иное, как влюбленность в него, ею отвергалось напрочь. Она отвергла бы ее еще и потому, что так же сильно переживала работу над предыдущими статьями об общественных кумирах.
„Не влюбилась же я в его брата близнеца? А сколько я мучилась тем, что он — сын общественного деятеля, политика, брат бизнесмена с мировым именем, а увлечен степом! Как переживала я за статью, где черным по белому было написано, что человек, имеющий миллионы в доходе, приглашается на светские вечеринки в качестве сочинителя куплетов и анекдотов. А как была встречена статья? Потрясающе! Мирово!“ — Боб Лорс лично прислал ей пригласительный билет на свой сорокалетний юбилейный бенефис.
И не мучили ее сомнения по поводу какой-то влюбленности в отношении этого Лорса-Лоренса. Так почему же этим, так схожим физически с ним человеком, она должна была увлечься? Только потому, что он заговорил с ней об одиночестве и душевности? „Чушь!“ — считала Мэй. — „Тут что-то иное. Тут увлечение процессом и желание быть удовлетворенной результатом его“.
А вот Макс уже с тревогой поглядывал на свою невесту. Он отвлекал ее от желания уединиться у себя дома всеми доступными и приемлемыми для них обоих способами.
Он возил ее на выставки, пикники, в гости к друзьям. Будучи с Мэй наедине, Макс лаской и вниманием пытался вернуть ей прежде всего то нежное чувство, которое она испытывала к нему до этой
Мэй же казалось, что она ведет себя с женихом как прежде. Что вовсе ничего и не изменилось в их отношениях. Но легкая, туманная ее тайна нет-нет, да покажется наружу в виде затаенного взгляда в никуда, в виде улыбки не к месту, сосредоточенности не по теме.
На одной из вечеринок у друзей Макса случайно зашла речь о поездке одного из парней за „прозрачную“ границу — в Америку. Мэй подошла ближе к говорившему и стала внимательно прислушиваться к развлекавшему гостей болтливому парню.
— О, я вам скажу, друзья, на какой пикник я попал несколько дней назад. Там же, в Лонг-Бич.
— Ты опять вытаскивал ржавые кастрюли со дна залива?
— Нет, на этот раз мое подводное увлечение было оставлено в покое. Я был на праздновании столетия оружейника Лоренса.
— Ого! Я думала, он гораздо моложе!
— Детка, я не о президенте „ЛК“, я о самой компании. Ее основал тоже Лоренс. Кстати, его тоже звали Тэд. Именно этому символическому „Оружейнику Лоренсу“ и праздновалось столетие. Его восковая фигура была отлита в Англии, обута в Шотландии — оттуда предки Лоренсов. А уж одели и увешали столетними ружьями это чучело в Штатах.
Парень обвел всех слушателей взглядом, улыбнулся и продолжил.
— Этот, „свежайший“ из всех Лоренсов, я уже говорил, его тоже Тэдом зовут, так вот, он штучку на этом банкете отмочил. Я не был на предыдущем банкете компании, меня туда не звали… Ха-ха! Говорят, этот горбатый шутник и тогда уже многих заставил в штаны наделать, но на этот раз…
Все ждали, что же скажет парень. А тот, вспоминая увиденное, качал головой и выжидающе молчал.
Нашлись те, кто его поторопил просьбами: „Ну, не тяни! Что там было?“
— Он… ха-ха! Он… снял со студии трех „киберов“, вроде Шварценеггера из „Терминатора“. Ну, с совершенно безмозглыми физиономиями! И навесил на них свои новые крупнокалиберные автоматы. А перед их появлением сам шутник, вместе со всей семьей, спустился с капитанского мостика. И, держась за руки, они встали перед столиками гостей. Они стояли лицом к автоматчикам. „Киберы“ с автоматами наперевес спрыгнули с вертолета и направили оружие прямо на столики.
Шут в микрофон бархатистым баритоном успокаивает публику: „Дамы и господа, я верю, что слабонервных среди нас нет“. И эти, с каменными выражениями лица — „киберы“, начинают стрелять, водя дулами туда-сюда. А так как в „ЛК“ не стреляют холостыми патронами, паника поднялась невообразимая. Трое гостей даже за борт прыгнули. Банкет в ресторане на плаву был. Визг, крики, кто-то под стол полез. Троица Лоренсов смущенно оглядывает зал. Ну кто-то, в том числе и я, поняли, что это шутка, но в чем она, понять не можем. И вдруг кто-то заметил, в месте попадания остается маленькая белая лилия из шелка. Они стреляли шелком! Вот взгляните, я вынул одну из блюда с фруктами. Там все их потом стали собирать, на память.