Александр Сотник
Симфония для пауз
Например, директор ДК спрашивал экстрасенса:
— А где Владимир?
— В Поволжье, — небрежно отвечал колдун.
Встречая Вовку, умолял:
— Как бы поговорить с Леонардом? Личный вопрос.
— Маэстро отдыхает. Разрядился.
Лучше всего ему удавалось класть зрителей на битые стекла. Простой прием действовал оглушительно. Экстрасенс измывался над людьми с выдумкой и азартом. Впрочем, бывали и накладки. Однажды он подсунул официантке трешку вместо червонца. Его разоблачили. Он артистично покаялся, но было поздно: мошенника вышвырнули из ресторана. Магистр обиделся:
— Я вас сглажу! Порчу наведу!
Спустя сутки ресторан спалили местные бандиты. Но кудесник уже мчался в сторону Мариуполя. Там он очаровал заместителя мэра — миловидную женщину, благоухающую увяданием. Она называла его Вольдемаром. Он предсказал ей блестящую карьеру в Киеве и страстную любовь итальянца. В Киев она так и не уехала. Итальянец оказался Марком Лиснянским из Жмеринки. Но всюду представлялся как Марио. Часть предсказания сбылась…
Внезапно экстрасенсы вышли из моды. На телевидении прекратились сеансы Кашпировского. Чародей потерял актуальность и плоть. Вовка ушел в неприметные, но деятельные администраторы…
Нас представили друг другу в Алапаевске.
— Я могу тебя зажечь, — сказал он. — Если звезды зажигают…
— Кому это нужно? — возразил я. — Продукты — другое дело…
— Ты навел меня на мысль. Предлагаю шоу „Парад дефицита“. В антракте — докторская колбаса и столичная водка. Сто грамм в руки. Народ обалдеет. А мы смоемся до окончания шоу…
…Я решил: Вовка вполне подойдет на роль администратора. Главное — чтобы его не убили раньше, чем найду. Звоню Юрке Казакову, Вовкиному партнеру по смелым делам.
— Он жив, — успокоил Юрка, — поэтому исчез. Если убьют, покажу могилу. Хочешь, справки наведу?
Через день сообщает:
— Он в Питере. Разводит страусов.
— Вряд ли они поддадутся.
— Еще как! Пиши телефон…
Набираю номер. Слышу знакомый энергичный голос:
— „Биг Страус“ на проводе.
Излагаю суть дела. Вовка вздыхает:
— Не могу. Меня не поймут. Это же страусы…
— А кенгуру, — говорю, — поняли бы?
— Причем тут кенгуру? Кредиторы не поймут. У меня яйца тухнут. Хочешь — приезжай. Если что, могу выслать.
— Что?
— Яйца страуса. Большие, как у слона. Пристроишь по кабакам.
— Я подумаю.
— А перья для танцовщиц?
— И так спляшут.
— У вас что, всюду стриптиз?
Мы распрощались. Первый блин, как и положено, получился комом. Спустя полчаса явился Сенька Фуганков. На лице страдание трезвеющего алкоголика. Кричит:
— Сань, я рукопись тебе принес. Поправишь?
— При наличии времени.
— Я в смысле — нальешь?
Налил. Он выпил, закусил соленым огурцом, откинулся на спинку кресла. Сфамильярничал:
— Вспомнил Диму Шостаковича. Бывало, выпьет и — за рояль. Пятнадцатую симфонию писал, не просыхая.
— Мне, вообще-то, некогда, — предупредил я.
— А ты не суетись, — назидательно сказал Сенька, — тогда все получится. Хочешь, заряжу тебя на успех? Я Чумака знаю, батареи ему менял. Он мне лосьон подарил. Я берегу, по глоточку принимаю. Будешь?
Зачем нам вера в чужие чудеса? И разве наше существование не есть чудо? Просто мы не умеем его ценить. Но есть шанс научиться…
Вечнозеленый Гоша
Коммуналка начинается после третьего звонка. Дальше — грохот опрокинутой кастрюли, „кого еще черт несет“, и едва слышный шелест шагов вечнозеленого Гоши.
Гоша курит марихуану. Выращивает коноплю в цветочном горшке и курит. Считает себя адептом растений, мичуринцем. Пока адепт возится с задвижкой, „звонок номер два“ — дышащая парами портвейна соседка Октябрина по кличке „Дракон“ — толкает речь:
— И главное: все мужики, да мужики. Хоть бы баба какая зашла. А то и выпить не с кем.
— Мы — индейцы, — говорит Гоша. — Чингачгуки и шаманы. Посредством магии открываем чакры.
— Я в магию не верю, я верю в половник! — заявляет Октябрина и остается у порога взглянуть на меня.
Я вхожу в коридор и вдыхаю едкий влажный пар. Октябрина отбеливает белье.
— Привет, — сказал Гоша. — Проходи. — И плавно полетел по коридору в свою комнату. Ходить он не умел, а именно летал. Низко, но надежно.
Я проследовал за ним в задымленную, и оттого тесную комнату. Она напоминала убежище еретика, выжившего одновременно в мире и из ума. Закрыв за мною дверь, Гоша преобразился:
— Саня, я понял, отчего весь мир пахнет дерьмом!
— Ну, и?
— От совести. К примеру, мне надо в уборную, я пошел и отлил. Так вот, Саня: совесть ссать не умеет, она умеет только срать!
— А как же, — говорю, — цветочки, запахи любви, красавицы?
— Макияж, Саня, косметика. Кто больше всех в мире знает о косметике?
— Кто?
— Мумия Ленина.
— Допустим. — Меня уже опьяняет дым марихуаны. — А как насчет запретных плодов?
— Шоколадка, смазанная калом — уже не шоколадка, а дерьмо. Посмотри в окно. Что ты там видишь?
Я посмотрел.
— Красивую женщину с хорошей прической.
— Нет, — уточнил Гоша. — Ты видишь хорошо уложенную женщину.
Он так и сказал: „хорошо уложенную“.
— Давно ты спал с женщиной? — спросил я.
— Месяц назад ей было нельзя. Не надо грязного фрейдизма. Советский народ утверждает, что каждый мужчина должен построить дом, вырастить сына и посадить дерево. Придет время, и у меня будет дом с обитой крышкой. В этом случае мне дадут собственный участок. Сына я посадил. А дерево — вот оно. — Гоша указал на конопляный куст. — Сначала оно дало росток, потом потянулось лестницей в небо. Хочешь курить?
— Я бросил.
— И правильно. Лестница не выдержит двоих.
— Может, присядем? — предложил я.
— Конечно! Садись, куда хочешь.
„Куда хочешь“ означало — на топчан. Другой мебели у Гоши не было. Когда-то у него были стол и стулья, фортепиано и жена; потом был развод. Сын остался с матерью, вырос, как выражался Гоша, „пригретым отморозком“, и сел за квартирную кражу.
— И ведь куда залез! — сокрушался Гоша. — К пенсионерке с голосом сирены. Нет, чтобы в Грановитую палату…
— Я хочу создать джаз-бэнд, — робко начал я.
Гоша молча набивал травой папиросу.
— Слышишь?
— В отличие от Бетховена я не глухой, — заявил Гоша, закуривая. — Принеси водки.
— Денег нет.
— Нет денег — нет и джаз-бэнда. Партитура, как амбарный замок — ничто без ключа. Скрипичный ключ — это вам не отмычка в расчете на талант. Вот был у меня талант…
— И сейчас есть, — почему-то сказал я.
— Сейчас у меня не талант. Сейчас я знаю, что он у меня был.
Я тихо встал, направился к двери.
— В следующий раз пользуйся моим звонком, — сказал Гоша.
— Я же звонил три раза…
— Да. Но не в мой звонок. У „Дракона“ — си-бемоль, а у меня — ля. Чистая ля. Понял?
Дробь на деревянных ложках
Женя Забудько обладал вопиющей фамилией, но при этом был злопамятен. Мог, например, позвонить в два часа ночи и сказать:
— Ладно, я тебя прощаю.
— За что?
— Помнишь, как ты меня послал?
— Когда?
— Два года назад. Считай, что ничего не было.
— Ты знаешь, который час?
— Ну хорошо, я тебе припомню… — и повесить трубку.
Женя был барабанщиком. В начале восьмидесятых расклеил объявление „Учу стучать“. К нему пришли. Позже он сокрушался:
— Скажите, кто над кем издевается: власть надо мной, или я над советской властью?
С ним постоянно происходили дикие случаи. Однажды, играя на похоронах, он пьяный упал в могилу. Его вытаскивали со словами: „Что, не видишь? Тут уже занято!“
— Нигде покоя нет, — жаловался Женя.
Внезапно оркестр распустили, Женя остался без работы.
— Народ ненавидит Шопена! — восклицал он. — Видите ли, веселее хоронить в тишине! Никакого уважения к покойнику.
Впрочем, грустил он недолго. Москву захлестнула клубная лихорадка, и его способности расцвели, как сорняки в компосте. Женя собрал группу „Молчание ягнят“. Именно тогда он пригласил меня спеть в театре мимики и жеста. Я спрашиваю:
— Издеваешься?
— Ничуть. Там классные телки и чуваки на шестисотых. Бабками швыряются только так! И потом, кто сказал, что — немые? Шумные — оглохнуть можно!
Я приехал, как и договаривались, к восьми. Женя встретил меня отчаянной жестикуляцией.
— Ладно, — говорю, — болтай, не стесняйся.
— Представляешь, они слова воспринимают по губам, а музыку по низким частотам.
Я осмотрелся. Помещение напоминало чаплинскую декорацию. Судя по зрительской мимике, здесь разгорались нешуточные страсти.
Ко мне подошел мужчина с внешностью злодея-любовника.
— Э… ф-фы… б-бу… пэ-э? — сказал он.
— Он спрашивает „это вы будете петь?“ — перевел Женя.