Мария Стрельцова

Убить зверька по имени Эго

Он смотрел на нее секунду, потом протиснулся, захлопнул дверь, и, взяв за плечи, стал молча ее целовать, расстегивая на ней рубашку. Алиса снова словно сошла с ума. Все повторилось как вчера, только было даже слаще и острее. Как только она немного отдышалась, он сказал:

— Я не уйду, можешь ничего не говорить.

Алиса привстала и уставилась на него:

— Как это? Я не звала тебя.

Он лежал с закрытыми глазами, раскинув руки, немного прикрытый простыней. Взгляд ее скользил по нему, линии его тела удовлетворяли ее взгляд, и ей хотелось к нему прижиматься, но она упрямо сказала:

— Я хочу, чтобы ты ушел.

Он открыл глаза и смотрел теперь прямо на нее:

— Я уйду, но не сейчас. Потом. Когда сам решу.

Она возмутилась:

— Что? Ты уйдешь сейчас! Слышишь! Я так хочу!

Он спокойно спросил:

— Хочешь? Нет, я знаю, чего ты хочешь, — и, притянув ее к себе, снова стал целовать и шарить по ней руками. Сопротивляться ему было невозможно для нее, хотя он не применял силу. Она просто не могла сама оттолкнуть его, ее словно присоска какая держала. Впиваясь в его губы, она подумала: „Ну ладно, еще раз, и прогоню обязательно“.

— Не приходи больше никогда! — крикнула она, когда он уходил.

— Я решу это сам, — ответил он и хлопнул дверью. Алиса лежала и бессильно глотала злые слезы. Как же так? Она снова была близка с ним, и самое гадкое во всем этом то, что она сама хотела этого, не смогла оттолкнуть его, и ей было хорошо, слишком хорошо и томительно-сладко. „Ненавижу!“ — сказала она, встала и пошлепала в душ.

Позвонил Лева:

— Алик, малышка, все твои картоны ушли. Я хочу посмотреть на досуге, что у тебя есть еще. Сегодня получишь тысячу восемьсот долларов. Двести — мои комиссионные.

— Лева, неужели все купили? — удивилась она. Почему-то она подумала, что покупателем мог стать каким-нибудь образом Саша, а он мог купить все, что угодно, даже не глянув, и лишь только зная, что это ее работы.

— Разве ты не рада?

— Да нет, мне деньги нужны. Лева, а кто купил?

— Какой-то серьезный Мэн. Я его раньше не встречал у нас.

— Старый? — спросила Алиса с надеждой.

— Ну, для тебя, малыш, конечно старый.

— Сколько ему лет, Лева?

— Что с тобой, маленькая? — удивился Лева, — Лет сорок, не меньше. Не пойму я, чего ты переполошилась.

— Сорок… — пролепетала она, — Это хорошо, Лева, это очень хорошо!

Лева принес ей деньги и, взяв за подбородок, внимательно поизучал ее лицо.

— Малыш, что с тобой?

Она увернулась, поцеловала его в щеку. Лева поймал ее за талию, но тут же убрал руки:

— Эх, не была б ты малолеткой!

Она засмеялась:

— Левушка, дорогой, ты прелесть! — и налила ему кофе с коньяком.

— Еще бы, моя радость, я приношу тебе удачу. Но все-таки, маленькая, с тобой что-то не то…

Лева выбрал еще два картона, посмотрел еще сырой холст, кивнул довольный, сказал, что это он точно возьмет, и ушел, а Алиса упала в подушку и сладостно вспоминала поцелуи противного, гадкого Саши. После обычного вечернего бара, где она выкатывала друзьям за проданные картоны, они валили к ней. BMW катил невдалеке. Ее трясло, но друзья, слава богу, были пьяны и ничего не замечали. Ночью, когда они свалили, он снова позвонил в дверь. Она знала, что это он, минут пять боролась с собой, но не выдержала. Ее словно ветром, против ее желания, прибило ко входной двери. Как открыла, она не помнила.

— Я ненавижу тебя, — шептала она, когда сама почти отрывала пуговицы с его рубашки.

— Конечно, — отвечал он, задыхаясь и подхватывая ее на руки, уже нес в постель. Они не разговаривали, только стоны и нечленораздельное мычание было их общением. Но все было понятно без слов. С изумлением она вдруг поняла, что лежит на нем без сил, а его руки нежно путешествуют по ее спине, спускаясь все ниже, пробираясь с двух сторон между ног.

— Я не хочу, не буду… — твердила она, но сама тянула его к себе, прижимаясь к нему, словно змейка, и впиваясь губами в его грудь и живот.

— Конечно, — отвечал он и начинал снова и снова ловить губами ее соски.

— Когда ты уйдешь?! — требовала она, но держала крепко его шею своими тонкими руками.

— Когда ты отпустишь, — смеялся он и продолжал скользить руками по ее спине, от чего мурашки бежали у нее по коже. Он ушел утром, когда она спала. Сквозь сон она почувствовала, как он нежно ее поцеловал и тихо прикрыл дверь, чтобы не потревожить.

Днем она маялась и боялась признаться себе, что ждет его. Когда она шла из парка, рядом тормознул его BMW, Саша втянул ее в салон и поцеловал:

— Мне придется уехать на три дня, — сказал он. Она отвернулась:

— Уезжай, мне-то что? Ненавижу, — и выскочила из машины. Тяжелая сумка осталась в салоне, но Алиса не пожелала вернуться. Когда она подошла к дому, он стоял с ее сумкой. Они молча поднялись к ней, в лифте он также молчал. Зашли, захлопнули дверь.

— Не злись, — сказал он, взяв ее за подбородок, — Только три дня. Бизнес.

Она отвернулась, но злые слезы выдали ее. Он целовал ее и шептал:

— Ты даже не заметишь, как я уже приеду.

13

Пока мы ехали с Сергеем к нему, я подумала: „Почему я так легко соглашаюсь с ним? — и тут же себя оправдала, — Потому, что он прав!“ — это успокоило мою совесть, хотя глубоко в душе меня смущали его достаточно откровенные взгляды, да и чувство заарканенности не отпускало меня. Это волновало слегка, так как мне никак не удавалось почувствовать, что я делаю хоть что-то сама, по собственному выбору. Но с другой стороны, какой у меня мог быть выбор после выстрелов, после убийства Хроновского?

Мы подъехали к дому Сергея, и я нерешительно вышла из машины. Он улыбнулся и, стараясь меня ободрить, сказал:

— Я сейчас тебя отведу, ты немного меня подождешь, а мне нужно машину отогнать в гараж, стекло-то пробито.

Мы поднялись к нему в квартиру, и он ненадолго меня оставил. Я осмотрелась. Квартира оказалась очень изысканно обставлена в стиле минимализма. В одной из комнат на стенах висели театральные фотографии Сергея. Я разглядывала их с интересом, Сергей везде был без явного грима, но на фотографиях искусный фотограф запечатлел горящие взгляды и красноречивые жесты. Вдруг хлопнула дверь, и Сергей крикнул:

— Это я, не пугайся! Сейчас будем ужинать.

Я вышла из комнаты и смущенно смотрела на него. Он протянул мне пакеты и подтолкнул меня на кухню:

— Ну-ка, покажи чудеса хозяйственности.

— Почему ты решил, что я такая уж хозяйственная? Я вовсе даже не очень… — перешла я на ты, и сама не заметила этого, но зато снова подумала, что делаю то, что решил он.

— Ничего, ничего, я тебе помогу, — крикнул он из ванной, где мыл руки. Я разобрала пакеты с провизией и помыла овощи и фрукты и спросила:

— Что тебе приготовить?

— Что хочешь. Давай сделаем салат и пожарим мясо? У меня есть прекрасное вино. И свечи… — тихо добавил он, глядя на меня с вопросом. Но я постаралась сделать вид, что не слышала, ведь предполагалось, что я замужем. Меня удивляло только, что он не спрашивает, где мой муж сейчас.

— Хорошо, давай пожарим мясо.

Пришлось надеть фартук, мне не хотелось испачкать дорогую блузку. Ужин получился на славу, а Сергей притащил большую коробку с фотографиями. Свечи он, правда, благоразумно не стал доставать, уловив мой немой намек. Фотографии были из его студенческой артистической жизни — яркой, интересной и рассказывал он увлеченно. Я не очень вникала в описываемые им события, мой мозг выхватывал только оттенки его голоса, особую пылкость при рассказе, в которой я инстинктивно выискивала фальшь, но не находила, и это повергало меня в изумление с каждой минутой все больше.

Конечно, он был актером, но я ждала, что, пытаясь расположить меня к себе, он где-нибудь да переиграет, и я почувствую это. Так что, глядя на него, я напряженно вслушивалась, словно сканируя каждое произнесенное им слово на предмет каких-нибудь отклонений. Но искренность и, главное, естественность, не давали удовлетворения моей подозрительности. Руки его выбирали очередное фото, и он взрывался каскадом ярких, сочных и страстных описаний, полных метафор, неожиданных сравнений, чем-то необъяснимым на первый взгляд, но что-то, некие высвечиваемые нюансы тут же наполняли жизнью описываемых людей.

Я даже могла легко представить многих из них в движении, я почти слышала их голоса, так он копировал их, стараясь передать тембр голоса и манеры. Это было словно феерическое представление, разворачивающееся здесь как на подмостках. О своей студенческой жизни я не могла бы рассказать так ярко, хотя это тоже были лучшие мои годы, и друзей у меня осталось достаточно. Учась в университете, я увлекалась высокими технологиями, Интернетом, этот особый мир владел мною и моими друзьями настолько сильно, что у нас оставалось очень немного времени собственно на общение, особенно на последних курсах. Кроме того, он наверняка бы не понял нашего специфического языка, которым мы привыкли выражать свои эмоции, разговаривая на профессиональные темы, особой логики, ясной только нам.

Конечно, сама я давно привыкла переключаться на обычный, человеческий, язык в быту, но молчаливость и привычная замкнутость проявлялась и в моей речи. Его же профессия диктовала и тот образный яркий язык, которым он рассказывал о себе. Мне захотелось немного освободиться от того сильнейшего воздействия, которое он оказал на меня своими рассказами, а более всего искренностью и страстностью, и я попросила разрешения сесть за его компьютер ненадолго, мне хотелось прочитать свою почту и немного увеличить дистанцию между нами.