Regald

Лужа

Но большинство людей, как мне кажется, из тех, которые смотрят в боковое стекло троллейбуса. Эти люди не предугадывают ничего, не фиксируют в памяти событий, они просто живут, видят то, что в настоящем. То есть то, мимо чего на настоящий момент их жизни проезжает троллейбус.

Себя же я отношу к третьему типу людей, которые едут, сидя против движения. В общем, в такой позиции меня и посетила эта мысль. Глядя вдаль, я поняла, что это похоже на мое отношение к жизненным событиям. Вот я сижу сзади и смотрю в заднее окно. Я не вижу того, что ждет меня впереди, зато я вижу то, с чем равняется троллейбус, а это есть настоящее, и потом оно уносится вдаль. Я все еще вижу его, смотрю ему вслед, а оно все дальше, меньше, но я смотрю в него. Так и в моей жизни, я все помню, думаю о прошлом, сравниваю. Для меня воспоминания значат очень многое, я храню вещи, напоминающие мне о прошлом, вызываю образы прошлого в воображении, как положительные, так и отрицательные.

Прошлое постепенно затирается в памяти, но я все пытаюсь это удержать, равно как и разглядеть в дали оставленное место, которое миновал троллейбус. И только если он делает поворот, я перестаю видеть то, мимо чего он проехал. В жизни это может быть какое-нибудь доминирующее событие, которое настолько влияет на меня, что вытесняет какие-то воспоминания насовсем. Но чаще мой троллейбус едет по прямой, и все, что вижу я, просто постепенно уменьшается и удаляется до такой степени, что кажется едва различимой точкой. То есть о слишком далеком прошлом я перестаю жалеть, либо уже пытаюсь не вспоминать.

Я настолько хорошо осознаю эту связь, так четко представляю себе все сравнения, что мне удивительно, почему это не приходило в голову раньше. Наверное, для того, чтобы провести такую параллель, мне надо было в соответствующем состоянии сесть на заднее место троллейбуса против движения, когда в нем мало народу. Может, кто-нибудь до меня и сопоставлял нечто подобное, но я никогда о том не слышала, хотя это и кажется таким простым и примитивным.

Задумавшись таким образом, я не сразу заметила, что на очередной остановке высадились все пассажиры. Троллейбус продолжал стоять с распахнутыми створками дверей, словно ожидая чего-то. Наконец на меня снизошло осознание того, что водитель ждет, когда выйду я, и, как только я это сделала, в подтверждение моей правоты дверцы сразу закрылись и троллейбус укатил. Тут я поняла, что высадили меня на конечной остановке. Немного поодаль вереница людей, ехавших со мной, двигалась к подземному переходу. Нагнав их, я спросила у замыкающего, где мы находимся, и он, немного удивленно взглянув на меня, дал мне знать, что завезли меня совершенно не туда, куда бы мне хотелось. Но в пяти минутах ходьбы отсюда располагалась станция метро, и волей-неволей мне пришлось переступить через себя и в течении сорока минут потерпеть. Но они почему-то пролетели незаметно, и вскоре я вернулась домой.

* * *

Дома я первым делом включила компьютер и занялась белибердой, а именно — стала экспериментировать в „Фотошопе“ со своими фотографиями. Я меняла себе цвет лица, увеличивала количество глаз, носов и ртов, переставляла глаза местами, перекореживала свою физиономию в разных вариациях. В общем, я использовала почти все возможности данной программы, которая у меня, правда, установлена в устаревшем варианте. Некоторые наиболее неописуемые рожи, получившиеся в результате моих художественных экспериментов, я сохраняла на диске, заведомо зная, что скоро их постираю за совершенной ненадобностью.

Я маялась подобной дурью достаточно долго. Вначале было очень смешно, а потом просто зациклило, и я почти автоматически проделывала последовательно все метаморфозы с каждой из имеющихся в памяти моего друга фотографий. Кстати, свой компьютер я в действительности могу назвать своим другом, потому что искренне его люблю и скучаю по нему, разговариваю с ним. И даже считаю, что у него есть определенный пол. Вообще, мне кажется, что каждая неодушевленная вещь имеет половую идентификацию. И у некоторых предметов, находящихся в непосредственной близости от меня, я даже этот самый пол определила.

Вот, например, мой музыкальный центр относится к мужскому полу. А пианино, на котором он стоит, — к женскому. Я и сама не знаю, почему так, но очень отчетливо чувствую это. Конечно, по морфологическим принципам любое пианино является существительным среднего рода. Но в жизни это совсем не так, и мое пианино — женщина. А вот друг-компьютер, как ни странно, пола среднего. То есть мой компьютер — оно. И в этом я ему очень завидую, потому что мне тоже хочется быть оном. И не важно, какие у меня внешние половые признаки, самое главное, чтоб душа была среднего рода. И может быть, так и есть на самом деле, только я пока еще этого не осознала. И оно — это никакой не гермафродит.

Эти люди, будучи такими, все равно причисляют себя к какому-то полу из двух: либо к женскому, либо к мужскому, независимо даже от того, как они выглядят и как их воспринимают окружающие. Они даже скорее двуполые. А быть среднего пола — это значит называться именно оно, это значит быть непохожим на всех остальных и иметь в себе что-то недоступное пониманию и известное лишь тебе самому. Хотя, на самом деле, это значит гораздо больше, но только перед моим восприятием еще не встала полноценная осмысленная картина всего этого. Возможно, средний пол можно отождествить с отсутствием оного, и от этого перспектива быть оно не становится менее привлекательной.

О половой же принадлежности остальных вещей и предметов в моей комнате я еще не думала, но когда-нибудь я обязательно отождествлю и их с каким-то определенным полом. А вот мой друг среднего рода, о котором я уже говорила перед тем, как отвлеклась от выбранной темы повествования, тем временем предоставлял мне возможность играть с ним, уродуя и искажая свое изображение. На каком-то этапе этого занятия до меня дошло, с чем оно связано. Дело в том, что когда я возвращалась в метро домой, я выглядела не лучшим образом. И если в обычном зеркале можно было еще себя созерцать без особого критичного отношения, то в противоположном моему месту окне поезда отражение мое должно было быть охарактеризовано как „без слез не взглянешь“.

Я и не удержалась от слез, получившихся, правда, не от плача, а от смеха. Может быть, и время-то в метро пролетело быстрее обычного из-за того, что я всю дорогу прикалывалась над своей физиономией. Хотя на самом деле подобное может ввести в огромный комплекс, на этот раз мне было почему-то просто очень смешно. Я, как могла, старалась не смотреть на себя, но глаза, естественно, меня не слушались и смотрели именно туда, находя, наверное, какое-то удовольствие в том, чтобы впоследствии испустить несколько веселых слезинок. Мои шатенистые волосы почему-то торчали, словно были из пакли, брови не проявлялись на зрительном уровне, нос выделялся особенно ярко, и вообще лицо имело какое-то жалкое выражение, даже, можно сказать, убогое и, между прочим, бесполое.

При рассматривании себя в стекле мне пришло в голову точное подходящее определение увиденного: доходяга. Я не знаю, почему это не повергло меня в уныние и тем более в комплекс, а вызвало смех. Но я была этому рада, и, как бы желая усилить эту положительную реакцию и удостовериться в своем спокойном отношении к этому, я и занималась изменением своего лица не в лучшую сторону. Когда же я осознала смысл своего занятия, я бросила его и ушла на кухню, чтобы выпить огромную чашку приторного чая.

Остатки вечера я провела в делах, которые могут найтись у любого человека, решившего посвятить время себе и оставшегося для этого дома. Настало время сна. Хотя время сна — это, конечно, очень размытое понятие, потому что для каждого оно свое. И значит всего-навсего момент, когда человеку захочется спать. Я сова, поэтому время сна у меня начинается заполночь, однако если я встала в этот день часов в шесть утра, то время сна у меня независимо от моего желания переносится часов на десять вечера. Но так как желания мои чаще всего довлеют над здравым смыслом и позывами организма, то я просто-напросто игнорирую время сна.

В этот раз я решила лечь вовремя. Я быстро разделась и покидала всю одежду, включающую халат, шерстяной жилет, спортивные штаны и вязаные носки, на пол около кровати. Потом громко сказав „Что ты смотришь на меня?! Разбирайся! Я твоя!“ своей кровати, я рывком сдернула с нее покрывало и опустила его поверх сваленной в кучу одежды. После этого я юркнула под одеяло и как можно уютнее там закуталась. Пока сон преодолевал на пути ко мне огромные расстояния, так как на этот раз он был почему-то далеко, хотя мне и хотелось спать, я решила немного поиграть. Но выбирая образ, мои мысли закружились вокруг человека (или иллюзии?), которым и так постоянно были наполнены. И я вместо игры погрузилась в размышления, а сон тем временем все-таки подобрался ко мне и, тихо и незаметно, почти по-подлому, отключил меня от окружающей действительности.

Но мысли запаслись частицами этой действительности и продолжились во сне, хотя немного в другой форме. Мне сразу же приснился сон, хотя помню я его не с начала. Мы шли с тем самым парнем по платформе метро. Когда кто-то из нас пытался заговорить, как назло, мимо проносились поезда, погромыхивая и издавая ненавистные гудки. Наконец он махнул рукой, указывая на „Выход в город“, и мы поднялись на эскалаторе вверх, причем я зашла на него без своих обычных прыжков. Что это было за место, что за станция, я не знаю. Все, что происходило вокруг, не отпечатывалось у меня в памяти, и даже не воспринималось в данный момент. Все было размытое и неясное, очень зеленое. Наверное, какой-нибудь парк или бульвар. Мы шли с этим юношей и много говорили, но, как обычно, почти ничего не запомнилось. Запечатлелось лишь то, что он оказался младше меня на три года и что звали его Алекс.