Regald
Лужа
Я сидела и пыталась вообразить то, что находится у меня в голове. После этого я пыталась представить, как оно может думать. Клетки и мысли никак не хотели сопоставляться в моем понимании, и у меня начала болеть голова. Я попробовала выразить эту идею соседке справа, но она попросила меня замолчать, потому что немедленно начала болеть голова и у нее. Впоследствии я не однажды пыталась высказать это кому-нибудь еще, и наталкивалась каждый раз на нежелание думать и говорить об этом, потому что слишком уж это неприятно. Лишь однажды кто-то умный мне попытался объяснить это словами „Все дело в образах!“, но мне и это непонятно, так как возникающие в мозгу образы не сильно отличаются от мыслей, и логичнее представление от этого не стало. Я не могу уразуметь, как материальное (клетки) может рождать духовное (мысли). По-моему, это нечто противоречивое.
Наверное, тому, кто хорошо осведомлен в этом вопросе, смешно читать мои дилетантские излияния, но что же делать мне, если я действительно не могу понять? Я могу только принять как факт, что, в общем-то, и делаю, но кто бы знал, как мне от этого нехорошо.
И еще, почему я думаю не рукой, не ногой, не спинным мозгом наконец, а именно головой? И еще меня удивляет, что даже когда я думаю о себе, я думаю именно о голове, и все соотношу с головой. Ведь я — это на самом деле все мое тело, все целиком. Но голова является центром, и на мир я смотрю с положения головы, а не себя в целом. Я подхожу к зеркалу, и, глядя себе в глаза, говорю: это я. Но я же не говорю, что моя рука — это я. Тут я использую именно те слова: моя рука, моя нога, спина. А голова — это я…
Ладно, на этом заострять внимание я не стану, так как, по видимости, не настолько талантливо владею словом, чтобы достоверно передать на бумаге свои ощущения во время обдумывания зарождения мыслей. Я пойду дальше, и выложу для вашего обозрения вторую свою идею о мозге.
А идея такова, что мы и наши мозги — это совершенно различные субстанции, ранее не имевшие друг к другу никакого отношения. Когда я начну это рассказывать, вам может вспомниться некий триллер, названия которого я не помню, потому что и не знаю, а просто услышала как-то о нем в ответ на свои предположения, помещенные ниже. Суть триллера в том, что в людей вселялся некий инопланетянин, который овладевал нашим мозгом и заставлял своего носителя думать теперь уже так, как хочется ему, и держал его под контролем.
Но то, что скажу я, несколько отличается от этой фантастической истории, потому что в моей теории над нашим разумом никто не довлеет. Просто мы — это тела, а мозг — это Мозг, некое существо, может быть даже с другой планеты. Оно не может передвигаться, оно не может само видеть, слышать. Для этого ему нужна оболочка, и эта оболочка — наше тело, которое ранее не имело Мозга, ни о чем не думало, и тоже, в
Он лежит себе в нашей голове, совершенно чужеродный и непохожий на нас, и управляет нашим телом, как механизмом, как приспособлением для расширения собственных возможностей. Мысли, которые посещают нас, далеко не те, которые на самом деле думает Мозг. Нам он выделил маленькую частичку разума, причем она тоже находится под его контролем, и мы никогда не додумаемся ни до чего сами, если только Мозг не захочет этого. Мозгу ничего в общем-то не надо, он лежит себе в нашей голове и совершает сложнейшие мыслительные процессы, а нам он позволяет общаться между собой, немножко думать, хотя на самом-то деле, это всего лишь Его мысли.
С какой-то стороны, можно сказать, что мы с Мозгом нашли друг друга, — сообща мы живем. Но на самом деле это мы нужны были Мозгу, а нам, когда его у нас не было, не было до Мозга никакого дела. Он паразитирует на нас, он утомляет нас. Вот, если задуматься, кому надо спать, телу или Мозгу? Мозгу! Если тело устало, ему достаточно какое-то время полежать либо посидеть, и утомление проходит. Но Мозгу требуется сон, поэтому мы теряем столько драгоценного времени на эту ненужную нам деятельность. На самом деле я бы об этом обо всем не догадалась, если бы мне не позволил это мой Мозг. Но он решил, что мне можно это знать, и выдал мне это знание.
И то, что мы называем бессознательным и сознательным в психологии, на самом деле настоящие мысли Мозга, о которых мы не знаем, и те, которые он нам дает, соответственно. А представьте, я сейчас размышляю обо всем этом, и значит — это Мозг думает о себе! Сам о себе!
И вот еще одна деталь. Мы совершенно одинаковы внутренне, но Мозги наши имеют разные характеры. И от их характеров и отношения к своему носителю зависит разум и характер этого носителя. Например, если человек глуп, это не значит, что он сам по себе глуп. Это значит, что Мозг у него жадный, и не хочет выделить ему достаточно разума. А еще Мозг может над носителем издеваться, либо шутить. Вот, например, когда долго кто-то учит материал перед экзаменом, упорно и старательно, и все запоминает. А на экзамене у него все вдруг ни с того, ни с сего вылетает из головы, и он получает плохую отметку. А выходя из класса или аудитории он вдруг начинает вспоминать все, что учил. Что это значит? Да это значит, что Мозг пошутил над своим носителем. Сам-то он все знал и помнил, потому что впитывает все навсегда, но человеку он этих знаний в нужный момент не выделил, зато выдал их потом, когда уже это было совсем ни к чему.
Некоторые Мозги заботятся о своих носителях, в том плане, что позволяют людям за собой следить, думать о себе. А вот у конченных людей, к примеру, бомжей, Мозгу совершенно наплевать на своего носителя. Ему все равно, как он и что с ним. Он лежит себе и только думает, почти не давая думать носителю. Такому Мозгу даже не нужно ничего видеть вокруг, у него уже собственная внутренняя жизнь, наполненная только мыслями.
Вот такая идея у меня, очень даже она мне нравится. Особенно, когда я думаю, что в голове у меня находится эта чужеродная субстанция, аккуратно лежит, заполняет всю черепную коробку; причем она достаточно тяжелая. И когда я представляю, как она там у меня уложена, у меня появляется ощущение, что глаза начинают вдавливаться внутрь, и вообще мне становится довольно не по себе.
Единственно, чего я еще здесь не продумала, это того, как мозг умирает. Ведь он же действительно умирает! Вот что он не смог предусмотреть. Он не может жить без нас, а мы недолговечны. Если бы тела жили постоянно, он бы тоже существовал все время. Но из-за нашей тленности ему приходится исчезать. Но этот вопрос я до конца еще не осмыслила, и в нем я не уверена.
* * *
Вот такие мысли я пыталась разложить по полочкам, пока добиралась до нужного мне места, и, как обычно после размышлений на эту тему, я поднялась со своего места со слабой головной болью.
Когда я вышла на улицу из душных коридоров метро, я вдруг поняла, что совсем уже не хочу туда, куда я собиралась. Я планировала заглянуть к одной своей знакомой, а потом погулять в одиночестве, посидеть на скамеечке в тени густо-зеленых деревьев. Знакомая меня ждала, но мне совершенно расхотелось ее видеть. У меня не было настроя на общение с ней, потому что оно требовало живости, эмоций и громкого голоса, — такая уж была моя знакомая, — а меня вместо всего этого наполняла сейчас какая-то апатия, лень, и ко всему прочему, как вам известно, у меня болела голова.
Постояв в нерешительности некоторое время, я наконец надумала к знакомой не идти. Но тут мне уже расхотелось и сидеть на лавочке в тени, и вообще гулять, а появилось единственное желание оказаться дома и залезть в горячую ванну с пеной. Больше всего меня отталкивало душное, жаркое метро, и я, повернувшись к нему, чтобы продолжить свой путь в обратном направлении, осознала, что не смогу туда сейчас войти ни под каким предлогом, настолько оно мне противно.
Сморщив лицо в недовольной гримасе, я снова застыла на месте. Кажется, входящие и выходящие из подземки люди рассматривали меня и даже оглядывались, но мне снова было не до них. Я присела на корточки возле здания метро и, установив локти на коленях, а лицо на ладонях, задумалась. Не знаю, сколько я так просидела, но подняться мне пришлось из-за того, что я краем глаза узрела сердобольную тетушку с выражением глубокого сочувствия и сопереживания на лице, которая стремительно направлялась ко мне. Скорее всего, она думала, что мне нехорошо, и чтобы заставить ее в этом усомниться, я резко встала, даже слегка подпрыгнув, глядя при этом в ее сторону дикими глазами. Она дернулась от неожиданности и замерла на месте, потом как-то странно опустила глаза и, медленно развернувшись, убралась восвояси. А я полезла в задний карман джинсов, выудила оттуда две смятые пятидесятирублевые бумажки и, горестно вздохнув, отправилась ловить машину. Ну не могла я больше сегодня видеть метро, не могла.