Андрей Ратеев
Раб синей лампы
Выскочив на плохо освещенную площадку перед каменной будчонкой проходной, вымощенную тротуарной плиткой, потрескавшейся со временем от погоды и мастерства укладчиков, Аким, несколько раз согнувшись, на ходу подобрал с земли крупные обломки, и, миновав вертушку, быстро забил куски плитки в промежуток между железными трубами карусели и кирпичным бортиком. Заблокированная вертушка ненадолго, но все же притормозила догонявших. Пока они, матерясь, перелезали через преграду, Лопухов, резко метнувшись влево, заскочил за прямоугольный выступ проходной. Размахнувшись, изо всех сил метнул в темные стекла ближайшего корпуса два оставшихся обломка. Не долетев до хрупкой цели, куски плитки глухо грохнулись в деревянную калиточку, вмонтированную в высокие железные ворота. От резких ударов дощатая дверка, жутко заскрипев, повернулась на ржавых петлях, обозначив черное дупло входа. Раздались выстрелы, и три тени бросились к проходу в корпус…
ЖилА жИла, не тужИла…
Петр Феоктистович, усталый, но довольный, возвращался домой. За окнами резвого минивэна проносились, временами сливаясь в цветные полосы, яркие светлячки отражателей, регулярно рассевшихся по столбикам ограждения шоссе. Интеграция, запланированная на сегодня, удалась. В последнее время это уже становилось законом, а не исключением из него, как в предыдущие годы. Очевидный факт успеха, в который когда-то только верилось, безосновательно и безнадежно, все в большей степени материализовался, все ярче сиял на фоне прошлых невзгод. Особенно радовало обстоятельство, благодаря которому лаборатория Грошева эффективно оправдывала надежды руководства, не ограничивая, при этом, творческих устремлений Петра Феоктистовича. Последнее слово в области технологий СМИ было произнесено не в какой-нибудь Америке или Японии, а здесь — в нищей, убогой и технологически недоразвитой России.
Давно за плечами остались первые шаги — громоздкие и страшноватые приборы, грубо фиксирующие биотоки животных; первые эксперименты картирования функциональности мозга человека; устройства, транслирующие квантованные в череду объемных моментальных снимков состояний биоэлектрического поля, напрямую в совокупности оцифрованных сигналов. С гордостью вспоминал Грошев „альфа-пойнтер“ — преобразователь, разработанный им по ходу дела, и так понравившийся „генералитету“. Со средствами волнового воздействия на сенсорный аппарат, пришлось, правда, повозиться, но каков был эффект, как широко разинулись рты проверяющих, когда дебиловатый, наполовину выживший из ума старик-бомж, изящно доказал сформулированную им же теорему матфизики, и тут же, обтерев следы мела на пальцах, и пузырящихся слюней на груди, фалдами комично сидевшего на кривых плечах, фрака, вдохновенно исполнил главную партию первого концерта Чайковского.
Вне зависимости от того, насколько адекватной была принятая Грошевым функциональная модель интеллекта, результаты, полученные от ее применения, поражали воображение. Курирующий проект NVRI Игорь Валентинович, на устроенном в честь годовщины с момента образования лаборатории торжественном вечере, с нескрываемым удовлетворением крепко жал руку Петру Феоктистовичу, и ободряюще похлопывал его по плечу. Еще бы — от перспектив, открывавшихся в результате применения разработок ИИУ, базирующихся на Грошевских технологиях, закружились головы и у лидеров нации. Долгий, нудный, дорогой, и отнюдь не всегда приводящий к необходимому результату, процесс воздействия на умы посредством телепроповедей, изначально был слабо обоснован теоретически, а после достопамятного пожара главной телеиглы, приведшего к временному разрыву эфирной трубки капельницы, возникли сомнения и в достаточном соответствии поставленным задачам, технического обеспечения бродкастинга.
Эффективность новой технологии подтверждалась не только лабораторными тестами — полным ходом шло строительство „станций переливания сознания“, как в шутку называли пункты воздействия сотрудники Грошева. На данный момент уже полностью эксплуатировались пять установок, сканирующие излучатели трех из которых были вмонтированы в арки подземных тоннелей метрополитена. Проносящиеся в их темноте поезда, с огромной скоростью, в соответствии с жестким расписанием, провозили материал сквозь невидимые занавесы полей, мощные подковы, на гигаскоростях считывали неуловимые субстанции сознаний пассажиров, и, мгновенно подобрав индивидуальные последовательности, вливали модифицированные фрагменты мировоззрения обратно, прожигая их в
Конечно, случались и сбои, когда незначительные баги, по оплошности не подчищенные в финальных релизах матобеспечения, приводили к случаям полного регресса центров контроля поведения экземпляров материала. Так, у всех на памяти были события на Васильевском спуске, когда „заклинившие“ подростки разъяренно бросились кромсать припаркованные авто и жестоко избивать себе подобных. Но руководство с пониманием относилось к подобного рода оплошностям, ведь не ошибаются лишь те, которые… ну и так далее. Но самой большой удачей, Грошев считал подтверждение выношенной еще в университете, и долгие годы не имевшей возможности родиться на свет божий, теории сознания. Именно первый экспериментальный „ускоритель“, воплощавший ее принципы, позволял с легкостью моделировать, разрабатывать и воплощать в реальность, все эти чудеса. UberBrain был практически достроен, необходимо было лишь интегрировать главный контроллер, с которым и возникли некоторые сложности. Правда, Игорь Валентинович клятвенно обещал, в кратчайшие сроки, помочь в изыскании для него необходимых средств…
Развернувшись на развязке, Грошев свернул с широкого полотна шоссе и направил автомобиль к центру города. Подъехав к зданию, в подвале которого располагалось кафе, Петр Феоктистович, попикав брелком замка, спустился по крутой лестнице. С удивлением, сощурившись от яркого света, пробивающегося сквозь приоткрытую дверь, Грошев вошел в помещение кафе.
— Лиза, почему дверь от… — Так и не договорив фразы, Петр Феоктистович в недоумении остановился. Поваленные кресла; столы, задравшие ножки в потолок; разломанные трупики мышей, выронивших ливер пружинок, шариков и колесиков; щербатые улыбки клавиатур, потерявших пронумерованные зубы; хрустящие осколки колб мониторов, и сидящая на полу посреди этого хаоса, рыдающая дочь.
— Лизонька! Что случилось?! — Грошев бросился к дочери, поднял ее с пола, крепко обнял…
* * *
Лопухов дремал. Мерно погрохатывали на стыках отполированных рельсин тяжелые колеса, плавно покачивался пустой вагон электрички, дрожал тусклый свет единственной лампочки, чудом уцелевшей в разбитом плафоне. Уставший, грязный, в джинсах с разодранной штаниной, в куртке с надорванным рукавом, но все же живой и невредимый, Аким, подобрав ноги, скукожившись на жесткой деревянной лавке, несся, волоча за собой к столице скудную серость приближающегося утра. Ночной забег, в лидеры которого он вырвался благодаря свинцовым стероидам, завершился более-менее удачно. Разминувшись с кожаной троицей, проглоченной склепом корпуса мертвого завода, Лопухов, стараясь не шуметь, прокрался к сторожке, светившей мутным окошком рядом с проходной, подхватил дорожный, обтерханный велосипед, и, не обращая внимания на пьяные возгласы, доносившиеся из-за плохо притворенной двери, перетащив худого конька через проходную, вскочил в седло, высоко расположенное на трубчатом крупе, и дал шпоры…
* * *
Проснувшись от легко удара в подошву плоской погремушкой на длинной деревянной рукоятке, Аким сел, и, разлепив веки, проводил вялым взглядом удаляющегося мужичка в форменной синей фуражке. За окном серое, с бурыми полосами, утреннее небо проливало скудные холодные слезы на асфальт столичного перрона. „Приехали“. — Тупо процитировал неизвестного автора Лопухов. — „Пассажиров просим освободить вагоны“. Ступив на платформу, Аким подтянул молнию курточки под самый подбородок, быстро прошел здание вокзала и подошел к остановке троллейбуса. Было рано, но под рифленым навесом, укрываясь от реденького дождя, уже топтались люди. Дождавшись рогатую, лупоглазую гармошку, Аким, протопав по истертым резиновым коврикам, уселся на черное, бесстыдно демонстрирующее поролоновые потроха, сиденье… Выйдя на знакомой до рвоты остановке, Лопухов, озираясь, протрусил к подъезду серой пятиэтажки. Поднявшись на второй этаж, осторожно подошел к обитой „дерьманьтином“ двери, тихо постучал. За дверью глухо заворочались, что-то забубнил перхающий старушечий голос. Выпуклый дверной глазок осветился изнутри желтым, и через минуту сезам отворился. Захаровна, пропустив Лопухова в прихожую, притворила дверь и заклацала щеколдами и засовами.
— Явился, сокол ясный! — Больно стукнув Акима по лбу костяшками скрюченной, рябой кисти, Захаровна строго воззрилась на блудного постояльца из-под седых, мохнатых бровей. — Где шеболдался, окаянный? Ишь ты, вывазюкался-то как! На помойке ночевал, что ли? Я уж думала, не вернешься больше, хотела уже комнату сдать. А ты значить, вернулся… — Старушка помолчала, и, посипев, укоризненно качая головой, прошаркала на кухню… Лопухов, облегченно вздохнув, прошел в свою комнату. Все в ней было по-прежнему, только пыли на экране старенького монитора поприбавилось. Кима устало опустился на табуретку, затем встал, расстегнул куртку, выложил на стол из внутреннего нагрудного кармана смятые листки с отпечатанным текстом, разгладил их…