Аноним
Описание странного события
На другой день меня повезли во дворец после завтрака. Екатерина приняла меня в кабинете. Мы сели на диван и говорили до самого обеда. Главной ее заботой была пустая казна. Я предложил ей простой выход: привлечь инвестиции от своих и зарубежных толстосумов под завлекательный прожект и часть этих денег забрать в казну. Ей мысль понравилась, нужно только изобресть сей прожект. Я сходу описал подходящий.
Как оказалось, тут еще не знают спичек и добыть огонь не просто: бьют кресалом по кремню, высекая искры на трут, раздувают и поджигают курительную трубку, к примеру. Надо построить спичечную фабрику, разумеется, сразу с большим размахом — обеспечить и Россию, и Европу завалить, чтоб не смогла с нами конкурировать. Древесины в России — не занимать, а фосфора на Кольском полуострове — не меряно! Мы обдумали детали затеи и пошли обедать в небольшом кругу придворных.
После обеда Екатерине пришлось возобновить прием государственных мужей, так неожиданно прерванный нашей интересной беседой, а меня она поручила своей статс-даме до поры, когда закончит государственные дела. Статс-даму эту звали Прасковья Александровна и была она очень недурна собой, ровесница мне и царице, и, как оказалось, особо приближенная к царице особа. Сия дама увлекла меня в дальние покои, чтоб нам никто не смог мешать, там сели мы на диван и начался допрос.
К большой радости я увидел клавесин и решил отделаться от надоевшей Арктики. Немедля уселся к инструменту, а статс-дама встала рядом, ожидая моего пения, очевидно, уже зная о моем музицировании у Орловых. Я негромко запел, глядя ей в глаза:
Только вечер затеплится синий, Только звезды зажгут небеса И черемух серебряный иней Уберет жемчугами роса, —
Отвори осторожно калитку И войди в тихий садик как тень, Не забудь потемнее накидку, Кружева на головку надень.
Там, где гуще сплетаются ветки, Я незримо, неслышно пройду И на самом пороге беседки С милых губ кружева отведу.
[Стихи А. Будищева, «Калитка». Прим. изд.]
Не знаю, зачем я употребил такие донжуанские ухватки, только к концу несчастная статс-дама склонилась к самой моей лысине, несомненно ожидая лобзаний. Я взял ее за руку и повел к дивану, она шла покорно. Сев на разумном расстоянии, я, для снятия сильного эротического возбуждения моей дамы, стал расспрашивать ее об Орловых — я три дня у них прожил, о себе все рассказал, а о них не знаю ничего, самих расспрашивать неловко. Прасковья Александровна любезно согласилась и я узнал об Орловых следующее.
Лет Григорию 29 — на пять меньше государыни, у него четыре брата, все красавцы и силачи, Алексей на три года моложе. Их батюшка был новгородским губернатором, уже помер. Дед был стрельцом, бунтовал и приговорен к казни, коей избежал, уже собираясь лечь на плаху. Освобождая ее для себя, пинком сшиб голову стрельца, казненного перед ним; царь Петр восхитился его невозмутимостью и даровал ему жизнь. Братья Орловы достойны своего деда. Они геройски воевали с пруссаками, причем Григорий был трижды ранен. Все они добрые, благородные, великодушные, но препятствий не терпят и сметут любого.
Об этом их последнем свойстве я догадывался, но уже решив наказать Григория, я не собирался отступать от своего намерения. „А у Алексея на лице — сабельный шрам?“ — „Сабельный-то, сабельный, да не с войны, а с пьяной драки. Это у них часто бывает — большие охотники кулаками махать, потому как нет им равных“. Я уже представил, как размесят меня своими кулачищами Орловы и моя затея представилась еще более острой.
Прасковья Александровна рассказывала о похождениях братьев и было видно, что к Григорию она неравнодушна. „А какие отношения у Григория Григорьевича с царицей?“ — Этот весьма деликатный вопрос поначалу смутил Прасковью Александровну, но я, видимо, не зря завораживал ее пением романса и она решилась на откровенность. Григорий — давний любовник государыни и жаждет стать ее мужем, что позволит ему занять место рядом с ней на троне. А вот чувства государыни совсем не просты: как любовник он неплох, только для царской короны он не годен — тут не кулаки нужны, а большая хитрость.
На этом я решил ограничиться в первом интервью с бесценной Прасковьей Александровной и в награду за откровенность предложил ей еще романс, получив очаровательную улыбку. Она снова встала у клавесина и с большим удовольствием прослушала романс, исполненный мною с каким только мог артистизмом и за душечку, и за ее обольстителя:
Моя душечка, моя ласточка, взор суровый свой прогони.
Иль не видишь ты, как измучен я?! Пожалей меня, не гони!
Не лукавьте, не лукавьте! Ваша песня не нова.
Ах, оставьте, ах, оставьте! Все слова, слова, слова…
Моя душечка, моя ласточка, я нашел в тебе, что искал.
Пожалей меня, не гони меня, как измучен я и устал.
Не лукавьте, не лукавьте! Ваша песня не нова.
Ах, оставьте, ах, оставьте! Все слова, слова, слова…
Ты любовь моя, ты вся жизнь моя, за тебя весь мир я б отдал.
Верь мне, милая, верь, желанная, — никогда я так не страдал.
Не лукавьте, не лукавьте! Ваша песня не нова.
Ах, оставьте, ах, оставьте! Все слова, слова, слова…
[Стихи А. Дюбюка, «Не лукавьте». Прим. изд.]
На сей раз я исполнял с юмором и весьма неглупая, как я впоследствии не раз убедился, Прасковья Александровна, слушала с удовольствием, глядя мне в рот и переживая процесс обольщения душечки, которая последние фразы произносит тихим голосом слабой женщины, сдающейся хитрому обольстителю, а после последнего тихого аккорда одновременно со мной весело засмеялась.
Не вставая из-за клавесина, я сказал: „Вы мне чрезвычайно симпатичны, Прасковья Александровна, но я вынужден блюсти целомудрие с той поры, как стал престолонаследником“ — „А до того, как им стать, не были целомудренным?“ — „Наверное, не очень“, — нам стало очень смешно.
Насмеявшись, Прасковья Александровна вкрадчиво спросила: „А как в вашем государстве могут узнать о вашей утрате целомудрия в России?“ — „Для этого существует способ, но я не волен его называть“. — „Как жаль!“ — „Что именно вам жаль — то, что я скрываю способ или мое целомудрие?“ — На что Прасковья Александровна ответила лишь грустным взглядом.
Нам, к моему облегчению, не дали развить наши отношения, пригласив меня к царице. Мы продолжили разговор об устройстве большой спичечной фабрики. Я заметил, что пока музицировал для Прасковьи Александровны, Екатерина серьезно проконсультировалась с государственными мужами. Хотя им зажигают свечи и дают прикурить слуги, не говоря о растопке печей, они, однако, уверенно заявили, что если б начать производство простых зажигательных приспособлений, можно, без сомнения, изрядно заработать, в особенности продавая сие изделие в Европу, где избалованные удобствами обыватели не поскупятся на новую диковинку.
Все вельможи, с коими говорила царица, были очень богаты, однако вложить некоторую сумму в дело, чтоб потом получать прибыль, согласились немногие. Я уверил ее, что вкладчиков станет много, лишь появится первая прибыль. Надо немедленно начинать, для чего я завтра же с утра намерен с Алексеем Григорьевичем Орловым сделать визит ученому человеку, сведущему в химии, ради совета, как в здешних условиях приготовить нужный для спичек состав. Екатерина одобрила мое рвение, согласилась с моим выбором себе в помощь Алексея, а для визита за советом рекомендовала московский университет —
Ужин прошел при малом числе приглашенных. Царица уже знала о романсах, исполненных для ее статс-дамы и, как я догадался, не от нее самой — кто-то слушал из соседних покоев, не разобрав слов, я же тихо пел. Всем захотелось услышать, что я исполнял. Я, разумеется, не мог петь всем, что предназначалось хорошенькой Прасковье Александровне и, хоть согласился, однако исполнил другой романс.
Ночь светла. Над рекой тихо светит луна.
И блестит серебром голубая волна.
Темный лес… Там в тиши изумрудных ветвей
Звонких песен своих не поет соловей.
Под луной расцвели голубые цветы.
Они в сердце моем пробудили мечты.
К тебе грезой лечу, твое имя шепчу.
Милый друг, нежный друг, по тебе я грущу.
Ночь светла. Над рекой тихо светит луна.
И блестит серебром голубая волна.
В эту ночь при луне на чужой стороне,
Милый друг, нежный друг, помни ты обо мне.
[Стихи М. Языкова, «Ночь светла». Прим. изд.]
Кроме Прасковьи Александровны и братьев Орловых никто здесь не слышал моих песен, и для них романс был диковиной. Все были восхищены и я украдкой поймал нежные взгляды статс-дам царицы и, как мне показалось, и ее самой. Тут же я обозвал себя похотливым самоуверенным козлом, чтоб не обольщаться зря. Публика стала просить новых песен, но царица пресекла домогательства, заявив, что завтра мне предстоят дела для блага России и мне необходимо отдохнуть.