Аноним
Описание странного события
В свою очередь я принес извинения, что вынужден предстать перед царицей в домашнем халате. Весь разговор мы вели обращаясь друг к другу по имени и на ты. Оба Орловых не проронили ни одного слова. Царица ушла, с ней ушел Григорий.
Екатерина не была красавицей, впрочем, человека XXI века трудно удивить внешностью: красотки смотрят с экрана, из журналов, с рекламных щитов, наконец, и в картинных галереях я бывал, имею представление о классических образцах. Тем удивительнее, что она оказалась самой обаятельной женщиной из встреченных мною. И я твердо решил: пусть Григорий проткнет меня шпагой, но я овладею этой женщиной!
После их ухода я обратился к Орлову-младшему: „Алексей Григорьевич, мне хорошо известны придворные интрижки, а ваш прием показал мне ваше прекрасное ко мне расположение, поэтому я очень надеюсь на вашу дальнейшую поддержку — вы могли бы предостеречь меня от неосторожных связей с низкими людьми“. — Мои слова были встречены с воодушевлением — очевидно, после разговора на равных с царицей, я еще более возвысился в глазах Алексея и ему польстило, что я не возношусь перед ним, а наоборот, признаю некоторое его преимущество.
Утром, когда Алексею понадобилось распорядиться по хозяйству, я бродил по комнатам и наткнулся на клавишный инструмент, похожий на пианино. Одним пальцем потыкал клавиши, чтоб получить представление о характере звука. Сзади подошел Алексей и сказал, что это клавесин, потом стал объяснять назначение инструмента, но я не дал развить ему мысль до конца и обеими руками взял несколько аккордов, примеряясь к инструменту. Я ведь обучался музыке и, бывало, поигрывал. Алексей усмехнулся, видя, что его объяснения не нужны, а я ни с того, ни с сего, запел, подыгрывая:
Купила мама Леше
Хорошие галоши,
Большие, настоящие,
Красивые, блестящие,
И хочется Алеше
Скорей надеть галоши.
[Стихи З. Петровой, «Галоши». Прим. изд.]
Алексей изумился, а я решил, что сделал бестактность. Вышло не так: он не ожидал моей прыти, не слыхивал таких песенок, не знал такой манеры исполнения, наконец, не понял, что такое галоши, о чем и спросил. Я объяснил. Он пожалел, что в России нет галош — сапоги б не пачкались и слугам вытряхать ковры поменее было б! И попросил повторить песенку, при чем нас и застал Григорий. Пришлось и ему рассказывать о галошах, затем снова исполнять детскую песенку.
Заодно я решил и Григорию выдать персональную песню, о чем ему и сообщил:
Небось, купила мама
Грише рукавички?
Далее я не стал рассуждать, а спел:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой.
Выходила, песню заводила
Про красавца, гордого орла,
Про того, которого любила,
Про того, которому мила.
[Стихи М. Исаковского, «Катюша». Прим. изд.]
Песня была принята обоими с буйным восторгом. Несколько раз просили повторить, так что уж Григорий стал подпевать мне, явно собираясь спеть „Катюшу“ Екатерине. Он только сокрушался, что песня коротка, но не мог же я дискредитировать „красавца, гордого орла“, который в следующем куплете оказывается всего лишь пограничником, а Катюша и вовсе „девушкой простой“! Даже укороченную песню пришлось изменять, чтоб подошла по всем статьям, зато и успех превзошел ожидания.
Замечу, на первых порах я часто смущался, с каким восторгом воспринимались многие, довольно обычные предметы, пока не уяснил, что сии предметы обычны для меня, а для середины XVIII века они удивительны.
Тем временем принесли новые башмаки, оказавшиеся настолько впору для моих ног, что я не смог припомнить, когда еще надевал такую удачную обувь. Нашелся один дефект — они жутко скрипели, но, видимо, тут это никого не смущало. Затем была последняя примерка моего костюма. В общем, он был готов и сидел исключительно, оставались какие-то мелочи. Орловы сочли пиджак куцым кафтаном, а для брюк даже слов не нашли. Подивились они разным мелочам, например, пуговицам на сорочке.
Вечером предстоял ужин у царицы и братья, закончив обед, принялись наряжаться. Я оделся гораздо быстрей Орловых, причем, без помощи лакея. Окончательно поразил я их тем, что отправился во дворец без парика и безо всякого головного убора, отражая апрельский закат своей лысиной. Уже в карете Григорий спросил о моей фамилии — до сих пор я ее не назвал, а при дворе меня необходимо представить. Я решил в пику Орлову, именуемому по царю птиц, назваться по царю арктических зверей, а верней — царю всех сухопутных зверей и представился Медведевым.
Выйдя из кареты, я не мог понять, куда мы приехали. В пути за разговорами не удается следить за дорогой, да и город мне совсем незнаком — если постоянно не следить за поворотами кареты, то ни за что не догадаться, куда попал. Видя мою растерянность, Алексей объяснил, что мы не в Кремле, а в Головинском дворце. — „А, это в Лефортове?“ — оба брата вновь подивились моим знаниям. Позже я узнал, что царица обретается попеременно то в Кремле, то в Головинском дворце.
На ужине я был угнетен церемониями — не успевал распробовать, как лакей утаскивал блюдо, тогда плюнул на этикет и, лишь заметив устремление выхватить очередное блюдо, сказал: „Извините, любезный, я еще не распробовал, пусть стоит тут!“, — изрядно перепугав тем лакея и вызвав веселье за столом. Приглашенных было немного; после моей реплики отчуждение было преодолено. Поняв, что я отличаюсь только своим нарядом, публика принялась меня расспрашивать и ужин стал превращаться в вечер вопросов и ответов.
Поначалу спрашивали дамы, первые вопросы были наивны, после подключились мужчины, в большинстве немолодые, как я узнал позже — главные государственные деятели; был и один священнослужитель. Мне предстояло выдать этим господам правдоподобный рассказ, вместе с тем следовало покорить сердца дам, а с ними и Екатерину. Вопросы задавались хаотично и это могло сбить меня с толку, поэтому я предложил им рассказать все по порядку. У меня было достаточно времени обдумать свой рассказ, был и опыт — с Алексеем, потом Григорием Орловыми.
Я кратко рассказал об Арктике, о плаванье по морю, уже начинающему замерзать в конце сентября, о езде на собаках, оленях, лошадях. Затем подробно описал плаванье во льдах, гибель одного из двух кораблей. Долго объяснял преимущество ездовых собак перед оленями и лошадьми. Тыща верст по снежной пустыне — дальше, чем отсюда до Петербурга, причем ни одного постоялого двора с сеном и овсом. А коль приходится везти корм с собой, то самый выгодный — сушеное мясо. Дамы не могли поверить, что каждая собака тащила в упряжке груз до пяти пудов. Меня поддержали мужчины, все бывалые охотники, знающие, как трудно удержать собак на поводке. Рассказал я и о жестоких способах выживания, описанных покорителями Северного и Южного полюсов — Пири и Амундсеном.
По мере поедания кормов сани в пути освобождаются и ставшие лишними собаки утилизируются: ослабевших убивают и скармливают остальным. Я подробно рассказал о постройке снежного дома, о приготовлении пищи на спиртовке, описал одежду из меха оленя, песца, медведя, спасающую от лютой стужи, сильного ветра, пурги. К полночи при неугасающем внимании слушателей я успел добраться до среднего течения Енисея. Лихие люди напали на нас ночью на привале, убив многих и отобрав много ценностей. После этого ехали скрытно, инкогнито, поэтому о нашем посольстве ничего не известно.
О езде на лошадях мои слушатели знали лучше меня, поэтому, чтоб не оплошать, путь от Енисея я описал кратко, утопив на переправе через уральскую реку всех своих спутников. Кульминацией было ограбление на Владимирской дороге перед самой Москвой.
Мой рассказ длился несколько часов и меня готовы были слушать еще, но тогда речь зашла бы об Арктике, а я не был готов описывать мифическую страну перед людьми, знающими государственные дела лучше меня. Выручила царица, потребовав дать мне отдых. Перед отъездом ко мне подошел священнослужитель и просил посетить его в Симоновом монастыре, где архимандритом был его близкий друг. Я принял приглашение, а Алексей сказал, что это митрополит Дмитрий Сеченов, он короновал Екатерину и был возведен ею в сан митрополита.