Автор: Вланес
Он вышел рано. Сточенный затвор
Подался, соскользнув за грани взгляда.
Он продолжает отпирать с тех пор
Лай ливня или тленье листопада.
Дверь в темноту низринулась. Анапест
Далеких волн вливался в ливня трель.
На крыше, словно факел, гаснет аист
И держит клюв, как жженую свирель.
О раковина раковин, не знаешь ты жемчужин
Чарующих, не видишь волн воронок. Плотный бой
Часов на башне башен здесь не нужен,
Как нож, застыла стрелка над тобой.
Мгновенье, и, рассеянный на звенья,
Крупинками созвездий перламутр
Просыплется в темнейшее из утр
Из ослепительного заточенья.
Ребенок вышел рано. Где отец?
Где мать? Форшлаги дремлющих сердец
На партитуре ночи. Он помедлил,
Ручонки опускались, словно ветви,
На веки их, на твердь жемчужин под
Дрожащей пленкой кожи. Был исход
Стремителен, так лучник удержать
Не в состояньи выгнутую гладь,
И боль в его руке не утихает,
И молнию он в небо отпускает,
Чтоб боль напечатлелась, как печать,
На облаках, где отдыхает пламя.
Ребенок шел, безумными шагами
(Безумье совершенных!) он месил
Песок, и гроздья раковин слагались,
И лигами в песке соединялись,
Пока он удалялся что есть сил,
Но нет, никто его не возвратил.
Так хочет память, что от нетерпенья
Трепещет, ожидая появленья
Бескрылых птиц с белками блеклых глаз,
И наполняет предпоследний час
Пыланьем перьев, фейерверком боли,
Чтоб ты скорей закрылся поневоле,
И, засыпая, видел на песке
Ребенка с гроздью раковин в руке.
Так вышел он, чтоб утром возвратиться.
Пока его нет с нами, он нам снится.
Не спрашивай зачем не спрашивай зачем
не спрашивай зачем
С рукой отца поднимется волна,
Во сне застонет мать, и чайка вскрикнет,
И череда мгновений скоро минет,
Как ожерелье, переплетена.
Он молча ляжет, прекратится сон.
Рыданьем кобылицы пробужден,
Отец вздохнет и разомкнет ресницы,
И с глаз своих смахнет последней птицы
Последний пух. Аллея тополей
Уводит к морю, первым снегом летним
Скрывая след, наполненный водой,
И ветер шевельнет лучом последним
У колыбели волосок седой.
Все поле золотисто, и роса
Чиста, как в чистом небе голоса
Чистейших птиц, как ангелов дыханье,
Как чистота теряющих названье,
Когда оно не может удержать
Поток значений, как ладонь на ране
Не держит кровь, что повернула вспять.
Седых небес торжественная стать
Всей синевою исчезает в белом,
Где звезды служат и душой, и телом
Земле и тем, кто дышит на земле,
Им становясь спасительным пределом.
И жаворонок, золото в золе,
Поющей точкой врезан в хрустале,
Ответствующем еле слышным звоном
Не здесь, но — там, под самым небосклоном,
И трав прямых едва заметен крен,
Как скорбь о поле, некогда зеленом.
Холмы тупых, недвижимых колен,
Развалины двух башен или стен,
Когда-то окружавших эти башни:
В их трещинах остался день вчерашний
И тень от плуга, брошенная вкось
По черным комьям пробужденной пашни.
Так все, что позабылось и слилось
В одну струну, в одну тугую ось,
Как дождь на донце, выпитые нами
Мгновенья, обрастающие днями,
Не отпускает и волнует нас
Увядшими, как травы, голосами.
Лиловый, растекающийся глаз —
Воронка, пропускающая час
Последний, никого не будет следом:
Обернутый своим зеркальным пледом,
Зрачок так тверд, что белые лучи
Отскакивают в землю рикошетом.
Как дверь, когда потеряны ключи,
Не отпереть, не подойдут ничьи,
Глаз заперт. Только неба переливы
Видны на нем, и кажется, что живы
Ресницы, замыкающие шар,
Темнеющий, как мякоть спелой сливы.
Ладонь раскрылась, принимая в дар
Лазоревые кубок и отвар
С кипящей пеной облаков слоеных,
На самом дне — монеты звезд зажженных
Блестят, слегка мутнея на свету,
Как круглый рот рожаемого в стонах.
Так этот глаз вбирает высоту
Особую, ни эту и ни ту,
Что в нем дрожит неверным отраженьем:
Как ветер, заблудившийся в осеннем
Лесу, протрепетав, проходит сквозь
Смешенье веток с резким измененьем
Движения, в той высоте сошлось
Все то, что отгорело и сбылось,
Как музыка, проигранная бегло,
И так неузнаваемо поблекло,
Что в этой точке ты не отличишь
Звезды от камня, камня же от пепла.
Вокруг — ресниц колеблется камыш,
И шорох позолотою на тишь
Ложится, но осмыслено незнанье:
За сферой глаза в новом океане
Качаются суда, и стаи птиц
Летучее выкрапливают зданье,
И дождь на дне, и молнии зарниц —
Созвездия, попадавшие ниц —
Летят сюда, белесый проминая
Белок, покуда молния сквозная
Все эти сферы разом не прошьет,
Разламывая и соединяя
Трепещущие блики трех высот.
Но этот час, как пилигрим, пройдет
С толпой других, и поля позолота
Померкнет. Твое тело распростерто.
Как раковина, скручена ладонь.
Твой мак цветет. Твоя табличка стерта.
Находит взгляд в ответном взгляде дно.
От холода лицо искривлено.
Под белизной венком сведенных трав —
Насмешки и покоя странный сплав.
Но взгляд живых податлив и упруг,
Он медленно очертит полукруг,
Погибнув там, с обратной стороны,
В изломах, что резцом нанесены.
Сломана флейта. Не кровоточит и тело.
Мускулы мутно мерцают. Их солнце одело
Ризой багряной.
А над поляной — птицы, и клочья запутанных туч, как колени
Пленных оленей.
В мраморе пусто. Он плотен, и нет отраженья
Там, где резца обозначены прикосновенья.
Память о боли.
Будет не то ли — вечное прошлое, вечные натиски воспоминанья
В тверди молчанья.
Плакал отец. Рядом люди шептали, ходили.
Солнце как рыба летучая в облаке пыли.
День околдован.
Молча вошел он — резчик, и молча исчез, разузнав о потере,
В пропасти двери.
Женственно время. Берет, сохраняет и гасит.
Губы бордовым, глаза фиолетовым красит.
Скольких разбило,
Смыло, смесило — время, чтоб выбросить мрамор, где каждое утро
Блеск перламутра.
Сколот венец. Вместо длани — изогнутый стержень.
Лоб как распаханный луг, что промерз и заснежен
Перед рассветом.
Хватит об этом — спи: но глаза как чудовище, рвущее в части
Мокрые снасти.
Высохла пена. И молоко кобылиц ионийских.
В брошенном склепе — ни дальних морей, и ни близких.
Клонится долу.
Блики на столу — падают, и проступают по мраморным венам
Древним молебном.
Струн ровно девять. Глаза их не видят — воздеты.
Тихо, как жалобы в сердце, плывут силуэты.
Внемлют запрету.
Ту или эту — тронет струну он, и дышит, и слушает шорох
В каменных столах.
Спутаны ноги. Как связки бутонов — копыта.
Глаза пятно умирающим прошлым размыто.
Тянется шея.
Мерно слабея — так поглощаются чувства в огне неизменном
Прахом и тленом.
Так мы проходим. И с птицей играем весною.
Сложим ей крылья, и клюв наполняем слюною.
Перья считаем.
Хочется к стаям — птице, но рук не отнимешь: они из того же
Камня, похоже.