Иван Скобарь

Пушок

Выстрелы на лесной дороге сделали Кузьму поистине круглым сиротой. До какой степени он любил свою семью, Кузьма по-настоящему понял только после случившейся трагедии, нанесшей по его земному счастью и будущим надеждам безжалостный непоправимо сокрушительный удар. Сколько было сделано нелепых и досадных ошибок? Сколько задуманных добрых и хороших дел не доделано? Сколько приятных и ласковых слов друг другу не договорено? Уже ничего нельзя было исправить. Со всей ясностью Кузьма понял, глубоко ощутил — их любовь была столь сильна, что никто и ничто на свете не смогут ему заменить безвозвратно утраченное ликование счастливой души, трепетную нежность добрых отношений, отзывчивую чуткость к малейшим волнениям сердца. С этими мыслями горько и тоскливо было чувствовать себя в этом мире, порой даже нестерпимо больно, но надо было как-то дальше жить, надо! Надо было оставаться человеком, несмотря ни на что. Надо было творить добро с утроенной силой. Несмотря на тяжелые утраты, добро не должно было оскудеть в этом мире. Но где было взять такие душевные силы? Где?

Оставив дом и большую часть нажитого имущества родителям жены, Кузьма переехал подальше от тех мест. На Север он не вернулся, поскольку не видел теперь никакого смысла в зарабатывании денег, поселился в одном из отдаленных сибирских сел. Но даже смена места жительства, новые люди, новые впечатления не смогли, как следует, утешить многострадальную душу Вершинина, успокоить его сердечную боль и тоску.

Топя свое горе в работе, Кузьма таким способом самозабвенно отдавал всего себя людям, неистово трудясь на фермерской ниве. Несмотря на то, что жил он холостяком, завел Кузьма себе корову и в свободное от иных забот время занимался ремонтом стайки [стайка — загон для скота] и заготовкой сена на зиму. Скошенная вручную трава уже была высушена и сложена в три приличных стога, и оставалось только перевезти заготовленный корм в деревню, ближе к дому, благо свободного места на его участке хватало.

Завел Вершинин и собаку для охраны дома и хозяйства. Уже несколько дней щенок восточно-европейской овчарки жил в сооруженной специально для него конуре, недалеко от калитки в заборе. Как назвать это чудо природы, Кузьма еще не решил. Домашние животные стали для него словно члены семьи, которых он берег пуще глазу. Заботясь о них, как о самых близких живых существах, Кузьма от всей души дарил им всю теплоту и добросердечность своей нежной натуры.

Соседом Кузьмы Вершинина был крепкий мужик делового склада ума Игорь Молохов. О соседе Кузьма знал только, что работает он кем-то в местном лесничестве и что он, по словам знакомых Кузьме местных жителей, большой плут и прохвост. Когда же Вершинин спрашивал их, почему они так думают, те лишь отмахивались. Дескать, дела темные и опасные. Заготовку древесины контролируют какие-то бандиты, и этот Молохов где-то там возле них крутится, хватает крошки с барского стола. Жил Молохов в большущем обложенном кирпичом доме коттеджного типа вместе с женой и пятью детьми, учившимися в местной школе и помогавшими родителям в домашних делах.

Отношения между соседями были ни горячими, ни холодными, а так себе, средними. Правда, по первости, принял Игорь Кузьму за „своего“. Даже предлагал сделать ему „высокотехнологичную“ бесплатную „врезку“ в электросеть, чтобы пользоваться на халяву электроэнергией. Игорь похвалился, что у него у самого уже давно в доме бесплатный свет: деревообрабатывающие станки работают на полную катушку, как в приличной фирме — „голимый доход“. И объяснил Игорь Кузьме, каким злодейским способом он этого добился, и предложил соседу последовать его хитрому примеру. Однако Кузьма, с малолетства приученный ценить народную копейку, Молохова просто не понял, после чего отношения между ними заметно охладели. А вскоре, узнав нового соседа поближе, Молохов и вовсе разочаровался в нем настолько, что даже здороваться стал через раз, будто не желая знаться с такой бестолковой мелюзгой, как его сосед, тем более, что о себе Молохов был завсегда очень высокого мнения.

В последние дни Игорь совсем „озверел“, смотрел на соседа волком. А все из-за того, что нагрянувшие вдруг энергетики с неожиданным проворством обнаружили „место утечки“ и, поймав Молохова с поличным, наградили его астрономическим штрафом. Таким образом, халява обернулась огромными убытками и угрозой полного обесточивания.

Поскольку, по твердому убеждению Молохова, стукачи в их деревне не водились отродясь, то Игорь был уверен, что это сосед донес на него в „Энергосбыт“. Ему и в голову не приходило, что продал его один из местных выпивох, недовольных прекращением отпуска „родимой“ в долг. Да-да, был за Молоховым и такой скромный грешок, как торговля самогоном.

Злоба родителей с легкостью передалась детям. Выставленные во двор соседского коттеджа мощные динамики методично атаковали слух Кузьмы безудержной пошлостью молодежной попсы. Набеги на Вершининский садово-огородный участок превратились в настоящее стихийное бедствие, от которого не было никакого спасу. Все попытки Кузьмы наладить с соседями мирный переговорный процесс окончились полным провалом. Сам факт, что Кузьма не предпринимал против злодеев никаких жестких мер, лишь укрепил соседскую уверенность в его слабости, а заодно и в безнаказанности своих пакостных действий. Из не запираемого на замок дровяника Кузьмы странным образом начали убывать дрова. И это посреди лета! Причем, происходило это средь бела дня, пока Вершинин находился на работе. Дальше — больше.

Однажды ночью кто-то неизвестный, умело вскрыв замки, проник в гараж Кузьмы и снял с его старого бесколесного „Восхода“ все, что еще представляло хоть какую-то маломальскую ценность для местных любителей экстремальных удовольствий. Молоденький участковый милиционер только руками развел:

— Ну, что я один могу сделать? У меня участок, кроме этого поселка, еще две деревни. Хоть разорвись. И что ни день, то ЧП.

— Да ведь и так ясно, кто это мог сделать! — вспылил, было, Кузьма.

— Ты вора-то своими глазами видел? — нахмурился участковый.

— Нет, не видел, — утихомирился, понурив голову, Кузьма.

— А свидетели происшествия у тебя имеются?

— Нет.

— Ну и где же твоя ясность? Растолкуй мне, в чем она состоит? Сплошных голословных обвинений в адрес соседа я, извини, не от кого не принимаю.

— Да он это, кто же еще, — убежденно произнес Кузьма в сердцах. — Зло он на меня держит.

— За что держит-то, поругались, что ли, из-за чего? — как-то заинтересованно проникся ситуацией участковый.

— Да так, можно сказать, не из-за чего, — отмахнулся Кузьма.

— Но какой-то же повод был? — не отставал молоденький лейтенант, который, как в этот момент Кузьме показалось, пытался ухватиться за ниточку какого-то известного, быть может, только ему сложного клубка проблем.

— Дурной человек всегда благовидный повод найдет, чтобы оправдать свои злодеяния, — как-то глубокомысленно умозаключил Вершинин и умолк, глядя куда-то в траву, росшую у него в саду за забором, будто наблюдая за занятиями представителей мира насекомых, совершенно безразличного к людским проблемам, обсуждаемым сейчас у него „под носом“.

— Зря ты так, — убежденно заметил участковый, — давно бы уже взял, да объяснился со своим соседом по-хорошему.

— По-хорошему я с ним уже разговаривал — без толку. Может, он тебя послушает, а, лейтенант? Ты же у нас тут все-таки представитель власти. Поговори с ним. Может, это на него и подействует? Поговоришь?

— Ладно, поговорю, — пообещал участковый, — в конце концов, мне в любом случае надо с ним повидаться.

— По лесному делу? — поинтересовался Кузьма, ободренный последними словами милиционера.

— Догадливый какой?! — улыбнулся участковый. — Ты тут, возле своего соседа, никаких подозрительных людей не замечал в последнее время?

— Да, вроде, нет, — мотнул головой Вершинин, не давая прямого ответа.

— А что-нибудь необычное, странное в глаза не бросилось? Например, шум работающего транспорта или голоса по ночам на улице? Не было?

— Да, вроде, не было ничего такого, — пожал плечами Кузьма, стыдясь своего вранья.

— Ну, ладно, бывай пока! — попрощался участковый с Вершининым и направился к его соседу.

После того случая с мотоциклом Молоховы словно затаились. Ни громкой музыки, ни набегов на Кузьмичевский огород, ничего. Однако тишина оказалась обманчивой и продолжалась недолго.

На утро третьего дня вышел Кузьма из дома, чтобы накормить Джульбарса, так он назвал свою собаку. Подходит к конуре, глядь — а его щенок молча висит на намотанной на штакетник цепи, а тугой петлей затянутый ошейник мертвой хваткой сжимает его горло. Выронил Кузьма миску с едой — и к Джульбарсу. Подхватил его на руки, а тот уж окоченел, видать, уже давно повис на заборе. То ли сам запутался, то ли кто ему помог — думай, что хочешь, а собаки больше нет.