МеЛ
Ласточки, вьющие гнезда
От души веселясь, Элиза перемерила все, что смог предложить менеджер-француз. „Достойный“ салон распрощался: с парой итальянских чулочек в розовую мушку; платьем от Валентино, делающем женщину любой конституции похожей на Марлен Дитрих; а также тончайшим платочком от Веластиса, расписанным вручную цветами невиданными. „Никем, в том числе и автором“ — добавил Тэд.
Когда француз повязал платок на голову Элизы, Тэд надел матери свои солнечные очки. Преображение Элизы ей самой так понравилось, что она захлопала в ладоши: „Такой же вид был у одной девушки. Та произвела на Арти прямо-таки неизгладимое впечатление. Вот, буду напоминать ему о его прекрасной незнакомке“.
Тэд покачал головой на откровения матери и папочкины проделки. Однако платок и ему очень понравился, так как очень красил мать, а предложенный стиль молодил ее.
„Может, та девушка напомнила ему мать, какой он знал ее лет сорок назад. Ладно, пусть вспоминает свою незнакомку“.
— Берем тряпочку от Веластиса!
Элиза с грустью сняла платок, несколько раз провела ладонью по нежному шелку.
— Тэд, но ведь это дорого. Может не стоит?
— Наверное, стоит, раз так дорого.
Лоренс младший протянул счастливому продавцу кредитку отца и обнял мать.
— Не бери в голову, ма, отец наказан. Не будет в следующий раз жениться на дорогостоящей красотке из Техаса.
Оглянувшись на менеджера, распорядился: „Купленные вещи пусть перенесут в лимузин“!
Продавец вспыхнул улыбкой и тут же упаковал и дорогостоящий платочек.
В машине мать снова повязала платок, надела очки Тэда, посмотрелась в зеркальце. Видимо была собою довольна.
— Хороша?
Тэд кивнул: „Хороша“!
Так и катались дальше…
Глава 8
— Паркинс, это обувной салон?
— Кажется, здесь продается лучшая итальянская мебель.
Тэд прекратил разговоры: „Давайте проверим, чтобы не казалось“.
Салон был-таки обувным.
Элиза настояла, чтобы Тэд купил себе летние сабо.
Легкие, „дышащие“ по мнению матери, на невысокой платформе, они нравились и Тэду, но он все-таки не хотел брать их. Зато он заметил великолепные женские туфли ручной работы.
Туфли были из шелка и расшиты бисером.
Они настолько украшали ровные маленькие ступни матери, что Тэд согласился оплатить и сабо, если она согласится взять их.
— Тэд, но все мои туфли скоро не будут размещаться в обувном шкафу!
— Значит, отцу придется заказать еще один обувной шкаф.
Элизе эти легкие туфельки тоже понравились, но она продолжала настаивать: „Не нужны они мне. Да и куда я могу надеть такие?!
Сын тоже не отличался покладистостью.
— Сейчас мы подберем к ним что-нибудь из вечерних нарядов и ты наденешь их, когда поедешь в „Митчел“.
Улыбнувшись матери, Тэд добавил: „А если мажордом в ресторане будет настаивать на шимми, не отказывай — скандальное фото твоих задранных кверху ножек потрясет весь Лос-Анджелес“.
Элиза замерла с туфлей в руке.
— Тэд, откуда тебе известно про мажордома?
— Ну! Я сам любуюсь, когда Джо, тряхнув стариной, радует публику своим искусством!
Элиза кокетливо скосила глаза на сына.
— Тебе отец рассказал, что я танцевала с Джо?
Тэд забрал туфлю у матери. Кивнул продавцу, указав на туфли, и протянул ему платиновую кредитную карточку. Тут же отвечал матери: „Нет, не отец. Мои друзья были свидетелями вашего нашумевшего шоу“.
— Боже мой! Как стыдно…
Элиза улыбнулась от удовольствия.
Нет, она не любительница устраивать скандальные шоу. Тем более, ее не радует, когда такие случайности происходят при свидетелях. Но тогда в „Митчеле“ она танцевала от души, видя, как муж любуется ее ногами в зажигательном шимми на пару с мажордомом Джо. Некогда первым танцором ресторана „Митчел Холл“.
Увидев коробки в руках сына, Элиза засмеялась.
— Ты все-таки купил?
— Конечно. Но не волнуйся, как условились, вместе с сабо для сыночка именинницы.
Когда они сели в машину, Элиза почти строго заявила, что больше глупых покупок они делать не будут. На что Тэд ответил: „А я и сразу не хотел брать эти нелепые сабо“!
Посмеявшись, они решили прямо в машине примерить туфли на Элизе.
Глава 9
Ровная ножка, обтянутая телесного цвета тонким чулком, была по-прежнему красива. Тэд подумал, что отец не зря на век рассорился со своими родителями, женившись вместо предлагаемой ими племянницы французского посла на дочке вдовца из Техаса.
„Мать хороша и в свои пятьдесят девять. А все почему? Думаю, дело не только в хорошо сохранившемся статном теле. Наездница техасских лошадок никогда не говорила „нет“ капризным, ой каким капризным и настойчивым желаниям своего мужа. Ни слова упрека на колкие намеки на наличие очередной молоденькой секретарши в приемной „энергичного Арти“. И за сорок лет ни разу не упрекнуть его в малом внимании к себе. Не безграничная тоска, а именно красота грусти посильна ей. Величайшее терпение и такт.
Когда отец возвращался домой уставший, измотанный проблемами, все еще укутанный облаком отрицательных эмоций от неудач, она встречала его у самых дверей словами: „Добрый вечер, милый. Я думала ты продрог, а у тебя такие теплые ладони! А я мерзну весь день без тебя“.
И откуда она берет такие слова среди проведенного один на один утра, дня и почти всего вечера? Лаской, порой, конечно, искусно наигранной, поддерживает в отце порыв писать ей белые стихи. Красота в ней. Она умело владеет собой даже тогда, когда самое время сказать „надоело!“.
Вот в чем красота матери.
Тэд смотрел на мать снизу вверх, все еще держа в руках ступню ее ноги, обутую в туфельку талантливого мастера-обувщика.
— Тебе неудобно, Тэд…
Элиза гладила волосы на голове сына, а он улыбался и, застряв между сиденьями, не спешил подняться.
Ему вдруг подумалось: „У Джуд, когда она щурится и злится на меня, глаза становятся темно-зелеными. А когда довольна, хохочет, то они светлеют. Становятся зеленоватыми в каких-то желтых искорках. Отчего так? Неужели женщина умеет изменять цвет глаз в зависимости от настроения мужчины? Мать тоже, когда услышала вчера, что отцу, еще не вернувшемуся из одной командировки, нужно срочно уехать, глаза стали серыми в голубых разводах. А вот сейчас они глубоко-голубые, просто бездонное июльское небо“.
Тэд поднялся, сел на сидение и посмотрел на себя в зеркало: „А почему у меня глаза всегда одинаково серые? Почему я выражаю эмоции лишь гримасой, а вот так, меняя цвет глаз, не умею“?
— К черту магазины! Паркинс, едем в Дортон.
— Дом сто семнадцать, сэр?
— Да, дом сто семнадцать!
Элиза удивленно посмотрела на сына.
— Мы едем в гости?
— Да, мы едем к столу, не рассчитанному на голодных гостей!
— Тэд, а кто нас там так любит?
— А вот и проверим, любят или так, терпят по светской привычке.
Глава 10
Дортон. Это средних размеров прибрежный городок. Но самодостаточный для широкой деятельности туристического бизнеса.
Дом Генри Прайза, куда направился лимузин Лоренсов, называют „домом мэра“. Хотя уже год, как пост мэра занимает другой человек. Но дел предыдущего мэра горожане еще не забыли. На добытые Прайзом у местных толстосумов средства было построено казино и варьете, что несомненно повысило отчисления от налогов в бюджет города. Именно на эти деньги были открыты площадка для гольфа и женский клуб для домохозяек.
Заведения, пущенные в дело при Генри Прайзе, пришлись весьма по вкусу как отдыхающим, так и самим жителям Дортона.
Сами же Прайзы любили провести выходные в своем большом доме, у себя в саду. Кстати сказать, приобретенного на те же самые средства.
В то время, как лимузин Лоренсов поднимался по серпантину горной дороги, ведущей в город, Прайзы занимались сбором фруктов.
Высокой палкой-ловушкой миссис Прайз лично снимала с вершины дерева достаточно зрелые крупные груши, а садовник бережно укладывал их в большую вместительную корзину. Бывший мэр руководил процессом. Он подсчитывал барыш, который они смогут получить, после того, как „лучшие в городе груши“ доставят в центральный ресторан. Кроме этого, бывший мэр указующим перстом показывал жене, где висят те самые лучшие груши города на их дереве.
Джуд, ничего не делавшая в это время, качалась в гамаке и от души смеялась над зрелищем. Миссис Прайз часто промахивалась и сбивала соседку „той самой“ груши. Та, как правило, падала на голову жены