София Каждан
Долгожданная встреча
„Сын… Сын… Откуда он мог взяться? Так неожиданно… Прошло почти пять лет с той поры, как мы расстались… Нет… Это чушь… Выдумка… Простые домыслы брата. Видимо, Наташа вышла замуж и после неудачного замужества сейчас живет одна вместе с сыном, — он хотел нажать на звонок, но какая-то внутренняя сила оттолкнула его от кнопки, — Кто меня там ждет? — спросил он самого себя, — Никто… Если бы Наташе я был нужен, она бы нашла меня, а не отправляла посыльных“.
Мужчина тяжело вздохнул и отошел от двери, опираясь на костыли, без которых он не представлял своей дальнейшей жизни. Да разве это можно было назвать жизнью, когда все кругом спешили, бежали, ходили, взявшись за руки. А он? Всегда его руки были заняты. Он не мог обнять любимую женщину, взять ее на руки, не мог позволить себе на руках нести младенца. Он прошел квартал, но все же решил вернуться. И вот он опять стоит перед домом, где на третьем этаже теплится жизнь женщины, которую он ни на минуту не забывал.
— В конце концов, что я теряю? Разве можно потерять то, что давно потеряно? — заключил он, прислонившись к стене дома.
Желание увидеть Родкевич в тот миг было превыше всего. На глаза навернулись слезы и он вспомнил нежное прикосновение ее губ, запах ее тела, аромат ее духов. В эту секунду ему захотелось только одного: немного тепла, женского тепла. Лукас прекрасно понимал, что виноват перед Родкевич и готов был сейчас целовать ее ноги, только бы она простила его. Воспоминания о ней казались ему чем-то нереальным, далеким и призрачным.
В этот момент отворилась входная дверь и девушка с молодым человеком, счастливые после проведенной вместе ночи, выпорхнули, как ласточки, на улицу. Беккер, не теряя ни одной драгоценной секунды, вошел в подъезд. С трудом, опираясь на костыли, которые ему заменяли ампутированную ногу, он поднялся на третий этаж и сел на ступеньку, прислонившись к стене. Вытянув здоровую ногу, он достал из кармана куртки сигарету и закурил, делая одну затяжку за другой. Зажмурив глаза, Лукас пытался мысленно представить себе, что сейчас делается за дверью, возле которой он сидит. В подъезде было тепло и этот прилив теплоты мужчина почувствовал на своем теле. Он вытащил листок с адресом и прижал его к своим губам. Как раз в это мгновение какой-то панический страх охватил Беккера. Он хотел было уже подняться и незаметно покинуть пределы теплого подъезда, как за закрытой дверью раздался плач ребенка. Он с трудом поднялся и подошел к двери. Детский плач усиливался.
Мужчина приложил палец к кнопке звонка, но страх перед неизвестностью остановил его. Он дал себе установку досчитать до ста и затем позвонить. Но одна сотня сменялась другой, а Беккер
— Наташа, пожалуйста, открой! Открой… Пожалуйста… — взмолившись, обессиленно произнес он, прижавшись головой к закрытой двери.
Мужчина чувствовал, что устал. Что у него больше нет сил стоять на одной ноге и если дверь сейчас не откроется, то он рухнет у порога.
— Наташа! Открой! Я прошу тебя, открой! Не мучай меня! Я больше не могу стоять.
Дверь открылась. С трудом переступив порог, Беккер оказался в квартире. Родкевич стояла, прислонившись к стене, закрыв лицо руками. Ее тело от плача вздрагивало. Лукас слегка дотронулся своей рукой до ее растрепанных после ночи волос. Молодая женщина еще сильнее зарыдала, медленно опускаясь на пол.
— Я знала, что ты приедешь… Узнаешь, что у тебя есть сын и придешь, — сквозь слезы проговорила она, — Я так тебя ждала… Все эти годы ждала… Мой сын… Наш сын… Он похож на тебя…
Вытерев слезы на своих щеках, Родкевич посмотрела на того, кого она так долго ждала, о ком мечтала по ночам.
— Прости меня, если сможешь, прости! — произнес он, опираясь на костыли, опустив глаза, — Я люблю тебя! Я тебя все время любил! Я тогда… В тот вечер… Я все придумал… Никакой женщины у меня не было… Я так ждал, так надеялся, что ты позвонишь… Я не хотел портить тебе жизнь… Ты и я… Я и ты… Это что-то нереальное, не сопоставимое…
Лукас совершенно не помнил, как очутился в комнате на диване. Прозрение к нему пришло только тогда, когда перед ним возник ребенок. Мальчик стал внимательно рассматривать незнакомого мужчину. Он подошел к нему вплотную и, дотронувшись до ноги, которая была ампутирована выше колена, с удивлением спросил:
— Тебе ногу оторвало миной? Ты был на войне?
— Нет…
— А скоро она вырастет?
— Она никогда не вырастет, — с болью в сердце произнес Лукас, вглядываясь в ребенка, —
— Жаль, — с сожалением проговорил малыш, — А как же ты ходишь без ноги? Ты — калека? У тебя есть инвалидная коляска? Ты приехал к нам на ней?
— Лукас! Лукас! — закричала Наталья и, схватив ребенка, стала что есть силы его трясти, — Иди в постель! Ты понял меня или нет?! Иди в свою комнату!
Ребенок разрыдался. Мать, прижав малыша к своей груди, стала рыдать вместе с ним.
— Миленький мой! Сыночек мой! Это твой папа! — произносила женщина, глотая слезы, — Он нашел нас!
— Нет! — вырвалось из груди малыша, — Нет! Я не хочу безногого папу! Не хочу! Я хочу папу… Нет! Нет! Я не хочу такого папу! Не хочу! Не хочу! Не хочу! Это не мой папа! Это чужой дядька! Мой папа не такой!
— Сынок! Сынок!
— Ты же говорила, что мой папа сильный! Мама! Мама! Прогони его! Пусть уходит из нашего дома!
Беккер, превозмогая боль в сердце, встал и медленно стал двигаться в сторону коридора. Дорогу ему преградила Родкевич.
— Лукас… Лукас… Не уходи… Не оставляй меня одну…
Она обхватила его за талию и, прижавшись к мужской груди, заплакала.
Он неподвижно стоял, боясь вздохнуть. Мужское сердце разрывалось на части. Телесная немощь угнетала его. Он был беспомощен перед этой стихией. Внезапно Лукас сжал Родкевич в своих объятиях, бросив костыли на пол.
— Ничего у нас с тобой не выйдет! Сын не хочет, чтобы я вошел в его жизнь таким… Калекой… Одноногим… Беспомощным… Он по ночам мечтал об отце-рыцаре… Дон Кихоте… Рембо… Терминаторе… А кто предстал перед ним?! Нет… Я не могу… Не могу… Я люблю тебя… Наташа… Сокровище мое… — его руки распахнули халат и он, опьяненный запахом женского тела, все сильнее и сильнее прижимал к себе женщину, — Я так ждал этого мгновенья, этой секунды…
— Мама! Мама! Не трогай мою маму!
Малыш в истерике затопал ногами. Наталья, освободившись из объятий любимого, подошла к сыну и, схватив его за руку, поволокла в спальню. Ребенок истерически кричал. Когда Родкевич вернулась в коридор, Беккера уже не было в квартире. Застегнув халат и набросив на себя куртку, она выбежала из дома. Лукас удалялся все дальше и дальше, тяжело опираясь на костыли.
— Лукас! Милый! Пойдем домой, — догнав его, проговорила Родкевич, — Не бросай меня!
Она стояла перед ним, тяжело дыша. Молодая женщина положила свои ладони на его руки, которые опирались в костыли, и что есть силы сжала их.
— У меня скоро электричка, — выдавил он из себя, отвернув лицо в сторону.
— Какая электричка? О чем ты говоришь?
— Лукас… Он не хочет… Да и какой я ему отец? Я — подонок! Дрянь! Такие, как я, не должны жить на земле! Прости меня! Прости!
Он хотел отстранить любимую женщину от себя, чтобы продолжить путь, но мать его ребенка, сняв с его лица дорогие очки, положила их в карман куртки.
— Пойдем домой… Не бросай меня и Лукаса… Нам так тебя все это время не хватало… Пойдем…
Он, не сопротивляясь, согласился.
Не успели Лукас с Натальей войти в квартиру, как малыш, забежав в детскую, закрыл дверь на ключ. Просидев в одиночестве около часа, и видя, что взрослые забыли о его существовании, ребенок вышел из комнаты и тихонько подкрался к дверям кухни, где на маленьком диванчике он увидел мать в объятиях одноногого мужчины. Ребенок запел. Ему так хотелось, чтобы взрослые хоть как-то, да обратили на него внимание. И это ему удалось.
Наталья на скорую руку приготовила завтрак и радостная, полная сил и энергии, села за стол. Сын продолжал рассматривать мужчину.
— Ты что, теперь будешь жить вместе с нами? — скорчив недовольную гримасу, спросил мальчик.
— Не знаю.
— А с кем ты будешь спать?
— Не знаю.