Аноним
Описание странного события
Утром Алексей напомнил, что сегодня меня ждет в гости митрополит Дмитрий Сеченов, с которым я познакомился на ужине у царицы. Я отправился в Симонов монастырь и впервые оказался в карете один — никто не отвлекал разговором и я мог все вокруг разглядеть. Монастырь оказался за городом и вела к нему немощеная дорога, так что великолепные орловские рысаки, пройдя шагом оживленный центр, поначалу бежали быстро, но лишь кончилась мостовая и начались колеи, пошли шагом. Недалеко от Кремля, сразу за Китай-городом каменные дома стали редкостью. По улице тянулись деревянные заборы, а за ними — деревенские усадьбы с садами-огородами, сараями, банями… Не город, а большая деревня!
Кучер сказал, от Кремля до монастыря верст шесть-семь, с Пречистенки мы ехали сюда более часу. Два митрополита — московский и новгородский с монастырским архимандритом ожидали меня. Наш разговор шел, конечно же о церкви. Интересовались состоянием религии в Арктике, но, поскольку я в этом деле профан, то постарался увести разговор на злободневную для них тему, каковой оказалась предстоящая секуляризация. Я даже слова такого не знал и мне объяснили, что секуляризация — передача церковных земель с жившими на них крестьянами в ведение государства. Я проявил интерес и мне все подробно рассказали. С год назад Петр III, покойный муж нынешней императрицы издал указ о секуляризации, но царица, придя к власти, приостановила действие указа. Иерархи расписывали мне, как хорошо живется крестьянам под церковной властью, лучше, чем государственным или помещичьим. Святые отцы были столь убедительны, что я стал их твердым сторонником и обещал склонять царицу совсем отменить секуляризацию.
Превосходное угощение, пожалуй, не уступало царскому, разве только посуда была скромней, а блюда на вкус даже лучше царских, хоть и уступали в поварской вычурности. Вина были те же: ренское, мальвазия, бастр, алкан. Видя, сколь мало я пью, отцы тоже воздерживались, хоть я, весьма опытный в застолье, видел, что они могли бы выпить намного больше! Трапеза с церковными иерархами понравилась мне не только едой и питьем — здесь меня не уговаривали съесть еще кусочек, выпить еще глоточек; обстановка непринужденности и интеллектуальный разговор сильно выигрывали в сравнении с придворными церемониями или армейскими оргиями! Монахи обслуживали быстро и незаметно, без лакейства. К чаю подали отменный мед и заговорили о нем. Святым отцам пришлись по душе мои суждения о пчелах. Оказалось, при монастыре есть своя пасека, отправились глядеть.
Пасека, на мой взгляд, не велика — с полсотни колод. Водил пчел пожилой монах Андрей. Технология оказалась несложной: к осени, как заканчивался взяток, самые тяжелые колоды закуривались дымом, медовые соты изымались, прочие семьи зимовали, в начале лета роились и собирали взяток. Сия метода была в корне порочной, но я не стал ее ругать огульно, а привел в пример корову: из стада оставляют потомство самых удойных коров, а если действовать наоборот — скоро станут родиться коровы, дающие молока меньше коз. Так же, если разорять лучшие пчелиные семьи, останутся только ленивые, да ройливые. Все согласно слушали, а брат Андрей и вовсе оживился: „В точности так и есть, да только ничего тут не изменить. Коли оставлять лучших на племя — не станет меду; заберешь мед — останутся лентяйки“. Я уверил, что положение изменить нетрудно, надо лишь переделать колоду так, чтоб соты можно было вынимать, не повреждая гнезда и после возвращать на место.
Такой улей называется втулочным или рамочным и в нем сохраняются семьи при отборе меда. Я начертил улей и сотовую рамку, особо упирая на соблюдение „пчелиного пространства“, не зная, впрочем, как восемь миллиметров выразить в понятных моим собеседникам аршинах и саженях. Сошлись на известном обеим сторонам дюйме. Архимандрит, получив размер дюйма в неведомых ему миллиметрах, живо пересчитал размер пчелиного пространства в долях вершка. Затем я нарисовал и объяснил принцип медогонки, тем самым завершив полную революцию в пчеловодстве восемнадцатого века и уже без меры расположил к себе церковнослужителей. Меня уговорили взять с собой бочоночек меду, с чем я и уехал.
Едучи из монастыря, я думал о том, что живу тут уже восьмой день, а успеха не заметно, да еще насулил сфабриковать спички, стекло, оружие… Теперь для сохранения престижа надо сотворить нечто реальное, непременно, выдающееся, чтоб убедить царицу, что в Арктике цивилизация выше, а сам я не авантюрист-самозванец. Хорошо бы построить летательный аппарат, однако знаний, приобретенных в детстве при конструировании моделей планеров недостаточно для постройки даже дельтаплана. Самая простая конструкция — у монгольфьера, причем, я присутствовал при запуске такого аппарата и хорошо его разглядел, а мой знакомый, знаток дела, при этом объяснил, что к чему. Нужно только узнать — не изобретен ли он уже.
Орловых дома не оказалось — всю ночь они где-то веселились и я без них утром встал рано. Вспомнив, что и царица встает рано, велел запрячь и поехал к ней. Она уже знала о моей поездке в Симонов монастырь, заговорили о секуляризации, я взял сторону церкви. Екатерина с легкостью развеяла мое заблуждение, внушенное вчера священнослужителями. Оказывается, у церкви было около миллиона крепостных мужиков, от секуляризации церковь лишится основного источника доходов, дававшего определенную независимость от государства; зато государство получит новый доход.
Взойдя на престол, Екатерина приостановила секуляризацию, однако учредила комиссию по секуляризации и не намерена совсем от нее отказываться; После передачи всех монастырских земель с крестьянами в ведение новой коллегии, подати крестьяне станут платить государству, что значительно легче монастырской барщины, доходившей до шести дней в неделю, при которой на себя работают лишь в воскресенье, не имея отдыха; другая выгода крестьян — увеличатся их земельные наделы. Из уст царицы проблема слышалась иначе и я склонился на ее сторону, в особенности, увидев облегчение для крестьян, однако решил вести хитрую политику „и богу крест, и черту кочерга“, то есть поддакивать и тем, и другим! Лезть в их интриги мне ни к чему.
Перешли к главному — изготовлению оружия. Мне бы поближе к Москве устроить в деревне мастерскую — у вас даже нет нужных устройств для выделки новых частей ружья, при этом я, конечно, думал о постройке монгольфьера. Царица обещала сегодня же похлопотать. Затем, перед моим уходом с усмешкой сказала, что Прасковья Александровна Брюс и фрейлины вчера без меня совсем извелись — надо им за то дать сегодня награду. Я отправился их разыскивать, но в том не было нужды: Прасковья Александровна находилась за дверью и делала вид, что наша встреча случайна. К царице на прием шел канцлер — я его запомнил на ужине у царицы, тогда, кстати, что-то сказали о его имении недалеко от Москвы; он поздоровался, а я на всякий случай спросил не знает ли он поблизости от Москвы пригодной для дачи деревни. Он припомнил, что недавно у родственников говорили о такой; если мне угодно, я могу обождать, пока он сделает доклад государыне и мы поедем к тем родственникам. Я отправился с Прасковьей Александровной в дальние покои, начал с ней заигрывать и незаметно перешел к расспросам о царице. Стыдно признаться, но я ничего не знал о Екатерине II, разве то, что у нее было много любовников. Красотой я не обладаю, нужно изрядно постараться, чтоб покорить женщину, имеющую царский выбор, а для начала — узнать о ней побольше.
Я еще с первого разговора заметил у нее небольшой акцент, она действительно была немкой. Ее, пятнадцати лет от роду, пригласила в Россию „тетка Эльза“ — российская императрица Елизавета, дочь Петра I, с намерением выдать замуж за своего племянника, единственного сына своей старшей сестры Анны, выданной за прусского герцога. При этом, племянник „тетки Эльзы“ был внуком одновременно Петра I и сестры его лютого врага, разбитого им под Полтавой, короля Швеции Карла ХII. Своей невесте он приходился троюродным братом. Вскоре их обвенчали, а через девять лет у них родился сын Павел, теперь ему почти девять лет.
Ее муж Петр III, полный инфантил, играл в кукол и солдатиков, при этом пьянствовал с детства; придя к власти, стал творить всякие глупости, собрался затеять неоправданную войну, царицу хотел заточить в монастырь. Армия роптала, гвардейцы во главе с братьями Орловыми совершили государственный переворот, за это все Орловы получили графское достоинство; Григорию и Алексею выданы большие денежные награды да по тысяче душ крепостных крестьян. Я высказал предположение, что царица приблизила Григория Григорьевича из благодарности, а не по любви, на что Прасковья Александровна сказала, что их связь началась еще при живом муже, а счастлива ли она с Григорием, сказать трудно, по крайней мере, всем известно, что братья Орловы не только любители выпить и подраться, но также и большие любители женщин, пользуются у них успехом и не упускают ни одной юбки.
Я поблагодарил и заверил, что полученные сведения послужат лучшему моему пониманию российской власти и сближению наших стран, а теперь я исполню романс. Прасковья Александровна захотела, чтоб я повторил ей самый первый романс и я спел его ей без донжуанства, от всей души и она это, видимо, почувствовала. При последних словах она, как и в первый раз, склонилась ко мне. „Там где гуще сплетаются ветки, я незримо, неслышно пройду и на самом пороге беседки с милых губ кружева отведу“, — она закрыла лицо руками и выбежала из покоев. Я остался сидеть за клавесином, мучимый угрызениями совести. Вскоре пришел лакей и доложил, что меня разыскивает канцлер граф Воронцов.