Аноним

Описание странного события

Орловский кучер ехал по этой дороге впервые и постоялых дворов не знал, впрочем, ведь он петербуржец. Первый раз остановились дать отдых лошадям в полдень прямо в поле. Мы с чиновником пообедали из припасов Орлова, нашлась в корзине и бутылка мальвазии. Чтоб чиновник не стеснялся, я выпил с ним одну рюмку, и он, осмелев, принял потом из моих рук еще две, после чего стал чувствовать себя более непринужденно. Сытный обед и почти бессонная ночь сморили меня и я заснул в карете, вероятно и спутник мой поступил так же. В пути, ближе к вечеру нам встретился постоялый двор, но мы сочли остановку на ночлег преждевременной, когда же поняли что до следующего постоялого двора засветло не добраться, решили стать в ближней деревне.

Выбрали дом получше, в нем и заночевали. Первое, с чем сталкиваешься, входя в избу — темнота. Только начинало смеркаться и свет еще не зажигали. Лишь войдешь в избу, в нос ударяет сильная вонь, во всех избах одинаковая, запах копоти и навоза. Все избы топятся по-черному и пропитываются копотью, в каждой держат телят, ягнят, поросят, курят, пока не подрастут. Раздули в печи угольки, сохранившиеся в золе и зажгли лучину, положили ее горизонтально на специальную подставку, а снизу глиняная миска с водой. В большой избе четыре голые, прокопченные от середины до верху стены и такой же черный потолок, никаких перегородок нет. Кроме печи без трубы только грубый стол вытесанный топором и такие же лавки. Всей посуды — два глиняных горшка, деревянная чашка и деревянные тарелки, да еще у скотины деревянное корыто, возле которого вертятся мыши, если рядом нет кошки.

Почти в каждой избе — кадка с кислым квасом. Кучер пошел спать на сеновал, а для нас в середине избы поставили лавки, положили сена, сверху мы застлали подстилкой, уложенной для меня Алексеем и кое-как улеглись. Лучина, догорев, с шипением упала в воду и стало темно. Немногие мои современники пользовались иным источником света вместо электрического, разве свечкой за интимным ужином. Крестьянам свечи, даже сальные — великая роскошь, не говоря о восковых. Я задумался о керосиновой лампе. Мне пришлось изрядно ею попользоваться в таежной избушке на охоте и я знал толк в ее устройстве, хоть несведущему может показаться, что это элементарно простая вещь. Наверно, изготовить лампу будет несложно, но придется добывать керосин и производить ламповые стекла. Без стекла лампа горит слабее лучины, но не требует непрерывного наблюдения, что вот-вот потухнет; при этом коптит как лучина.

Кроме уже задуманного стекольного завода мне придется устраивать и нефтеперегонный, а до того еще наладить нефтедобычу… С тем я и уснул. Наутро я был весь искусан, тело чесалось, еще спящий мой спутник тоже чесался во сне. Слабый свет пробивался в маленькое окошко, взрослые уже встали, в избе их не было, спали только дети. Пока я обувался, поднялся мой спутник. Я спросил, где можно справить нужду. — „На дворе“. Я отправился искать сооружение похожее на туалет, но ничего подобного не нашел, к счастью, почти уже исчерпав ресурс терпения, услышал характерное кряхтение спутника и вошел на звук в пристройку, которая, как узнал после, называется на Руси двором.

Среди клетей и загородок для скота без всякого туалета восседал московский чиновник и опрастывал кишечник. Увидев меня, он, перестал кряхтеть, натянул портки и сказал: „Садитесь ваше высочество“. Терпение уже кончилось и я, не раздумывая, сел. Позже, уже в пути, я спросил, почему не хотят вырыть яму для уборной. Оказывается, навоза у крестьян достаточно и от скотины, а человеческие фекалии пожирает скотина. Для свиней, например, это лучший деликатес, так что ничего и убирать не надо! Наконец для меня наполнилось смыслом общеизвестное выражение „сходить на двор“! Умывшись, мы позавтракали у кареты, а пока кучер запрягал, пошли в избу за своей подстилкой. Из открытой двери валил дым, я вбежал, чтоб спасти спящих детей, но пожара не было — это хозяйка затопила печь, чтоб варить еду. Густой едкий дым заполнил верх избы, но ниже, наклонившись, можно было дышать, даже глаза не выедало. Схватив подстилку, я выбежал из избы. А мой спутник все удивлялся, что даже самые простые и привычные дела для меня в диковину.

Обедать снова остановились в поле и, как вчера, подремали, пока лошади отдыхали. А вечером прибыли в Серпухов и были приняты у градоначальника и он гнул спину перед моим спутником, который в свою очередь заискивал передо мной. Ко мне же градоначальник относился как к заморскому чуду и, видно, почти не боялся. Даже при свечах мой элегантный костюм из дорогого сукна выглядел не лучшим образом, весь измятый после сна на лавке, а брюки от долгого сидения утратили заутюженные стрелки и на коленях пузырились. Я нашел простой выход, вспомнив рассказы знакомого пожилого моряка. В юности он тоже носил брюки из натурального сукна, тогда синтетики еще не было. Матросы на ночь, сбрызнув водой, клали брюки под матрас и утром они выглядели как выутюженные. Я уложил свои брюки под перину. За ночь они разгладились подо мной, но с перины переняли мелкие пушинки, сильно заметные на черном сукне. Пришлось отдать слугам для чистки и после влажной щетки наглаженные стрелки исчезли.

Наутро к нашему выезду, пока мы завтракали, приготовили нужные бумаги и за нашей каретой поехали два чиновника в коляске на паре лошадей. Через три часа мы прибыли в поместье. Среди деревни стоял одноэтажный деревянный барский дом. Впереди палисадник с акациями и цветником, рядом пруд ужасного вида — из него пила скотина и весь берег взрыт копытами. Приказчик отпер барский кабинет и вручил нам все документы, в которых пожилой барин числился недорослем. Оказалось, это потому, что он никакого чина не имел, поскольку никогда не служил из-за неразвитости одной руки, коей, впрочем, весьма ловко держал хлыст для усмирения собак на охоте, а дома для пущего проворства слуг. Пока я осваивался с барским домом и босыми слугами, перед домом собрались крестьяне и стояли толпой, в страхе дожидаясь перемены судьбы. Чиновники представили меня, все крестьяне разом упали на колени. После недолгой церемонии, вернулись в дом, с нами пошел поп в старенькой рясе и рваных сапогах, да земский староста в лаптях.

Поп сказал, что нужно отслужить молебен, а староста посетовал, что положено барина угощать, да у мужиков ничего нет, у многих до нового урожая и хлебца не хватит — из одной почти мякины пекут; ребята мрут, мрут и взрослые. Попу я дал на храм сто рублей и он бросился целовать руку, я не допустил. Народ от барского дома начал перетекать к церкви, а мне стали показывать барское хозяйство. За домом — фруктовый сад, слева от дома — амбары, кладовые, ледники, погреба, справа — конюшня и скотный двор. Запасы у старого недоросля оказались несметны: в горшках, кадках, бочках, ларях хранились варенья, соленья, большей частью подпорченные и плесневелые, сушеные грибы, ягоды за несколько лет… При этом, он жил один и гостей принимал не часто. Хлеба уже посеяны, а в житницах еще полно зерна. Приказчик сказал, что барин собирался выгодно продать по самой высокой цене.

Я распорядился ревизовать запасы, порченое выбросить, а излишки достать для угощения крестьян, кроме того, зарезать крупного теленка и взять из запасов зелена вина, т. е. водки, а для господ — наливок и настоек. Затем все отправились в церковь. Пока шел молебен, народу прибавилось, пришли еще из двух деревень и толпились перед церковью, не вмещаясь в нее. Когда я выходил из церкви, на меня уже глядели без страха, видимо, сочтя, что барин добрый. Вместо мужичьего угощения оказалось угощение барское. К его началу все и я сам, сильно проголодались. Мне с чиновниками накрыли отдельный стол, с нами сели священник и земский староста. Чего только не было на нашем столе! У чиновников прямо глаза разбегались от изобилия, что уж говорить о попе со старостой. Впрочем, и крестьян угощали отменно, хоть после первой чарки закуски шли плохо, зато после второй, когда хмель победил скованность, стали жадно есть, прекратив разговоры.

Тут я поверил старосте, что у крестьян хлеб из мякины! Одежа у всех бедная, редко кто в лаптях, а больше босые. На мой вопрос — не прибедняются ли крестьяне, надев самую ветхую одежду, надеясь меня разжалобить — поп ответил, что другой одежи у мужиков нет, в этом он может побожиться. Тогда я спросил, отчего у весьма небедного хозяина совсем нищие крестьяне. Мне объяснили, что у покойного крестьяне были на барщине по шести дней в неделю, а на себя могли работать лишь по воскресеньям, а то и ночью, где ж тут разбогатеть. Даже чиновники, коих трудно было заподозрить в чрезмерной жалости к крестьянам, считали что шесть дней барщины — много. Я стал расспрашивать, какая повинность более распространена и тут встрял поп, до того сидевший молча. Он бывал в Серпухове у благочинного, а, случалось, и в Москве, говорил с людьми и видел, какая бывает жизнь. Он растолковал мне про оброк — подушную оплату, что намного легче барщины. Не дав чиновникам раскритиковать попа, я прямо за столом объявил, что заменяю барщину оброком.

Что тут сделалось! Все замерли, многие заплакали. Поп объяснил всеобщий столбняк неспособностью поверить в свалившееся счастье. Закончилось веселье уже в сумерках. Один из серпуховских чиновников во хмелю осмелился критиковать меня за излишнюю доброту: так-де и на шею скоро сядут! Я подумал, что, пожалуй, не успеют, не надолго я сюда явился, зато будет у них в жизни хоть одно приятное воспоминание! На другой день серпуховские чиновники опохмелились, плотно позавтракали и отправились восвояси, а я с московским чиновником на коляске покойного барина поехал смотреть две другие деревни. Из них первая не уступала размером той, где барская усадьба, зато другая, стоящая на отшибе и сама по себе крохотная, еще уменьшилась недавним пожаром, унесшим половину домов. Пахотной земли поблизости нет, одни луга да лесок, зато открывалась Ока и это место мне более всего понравилось, правда, был у деревни один существенный недостаток — ее название. Его и писать неловко: …уково. Чиновник, однако, сказал, что это пустяк, всего-то и надо будет заменить две буквы и станет Обухово. Такие случаи не диковина, недавно возле Дмитрова барыня переименовала деревню П…зденки в Позденки. Новое название меня устроило, так его и приняли.