Максим Усачев
Вагон номер шесть
Билет — это тоже судьба. Этот вагон номер шесть был предназначен мне билетом. Влажность твоего поцелуя, теплота тела и горячий шелест шепота иссякнут. Только твоя фигура за окном скорого фирменного какое-то мгновенье еще будет существовать в моем мире. Я буду долго стоять и кривляться тебе из окна, ты будешь улыбаться и махать мне рукой, пока, наконец, поезд не дернется, как в агонии, и потянет меня из нашего города от тебя. Моим попутчицам, двум теткам неопределенно-преклонного возраста, этот ритуал кажется смешным и милым. Им кажется, что с высоты своих лет они имеют право на маленький цинизм. Они сидят напротив, гнусно мне улыбаются, перешептываются между собой и смотрят на меня с сочувствием. Что сказать? Сволочи.
Когда мы садимся в поезд, мы сразу попадаем в другой мир, со своими правилами, своим временем, со своими проблемами и своими радостями. Наша прошлая жизнь обрывается на вокзале, и до следующего вокзала будут доноситься только ее отголоски, тихие и от этого жалкие. Когда я поцелую тебя на вокзале, для меня закончится одна жизнь. Моя жизнь, где ты посапывала в мое плечо, распадется на этом вокзале на тысячи обломков памяти, которые как мелочь будут звенеть в такт колесам. Моя жизнь в Любви оборвется на третьей платформе, чтобы только на следующее утро началась моя жизнь в разлуке.
Мир поезда другой. Этот мир легче и дышится в нем намного легче, даже если не работает кондиционер, а жара и духота летнего вечера мешают спать. Может быть, оттого, что он существует только от остановки до остановки? Когда поезд останавливается на очередном вокзале, мир этот осыпается, становится ненастоящим. Большой мир врывается. Новые попутчики разносят по вагонам голоса и звуки внешнего мира. Мимо проводников в поезд проникают шустрые попрошайки. В окна кричат нахальные торговцы, предлагая частички внешнего мира по смешным ценам. Обитатели поезда спешат нырнуть на секундочку в суету вокзала, чтобы с радостью вернуться, неся
Мне часто приходится окунаться в поезд. Моя жизнь за каких-то четыре года превратилась из размеренного похрапывания на мягком диванчике в твоей гостиной в долгое путешествие по вокзалам. Я изучил их особенности, прекрасно знаю расположение туалетов, кафешек, киосков, лавочек, скамеек, урн и прочих достопримечательностей привокзальных площадей. Моя жизнь превратилась в нескончаемый ритуал командировок. Многие действия командировочного, например, покупка билетов на поезд, были выработаны у меня до автоматизма. Я приобрел опыт получения номера в гостинице. Купейным вагонам я кивал как старым знакомым. Этот шестой вагон скорого фирменного тоже был изучен мною. Вагон был новым. Его дорожка в коридоре была чиста и не изношенна, лампочки горели ровно, а радио не скрипело. Кондиционер или по крайней мере то, что принято в этом мире называть кондиционером, работал неслышно и равномерно. Мне даже казалось, что колеса вагона стучат как-то по-другому. Чище, что ли. Не знаю. Его запахи еще не приобрели той пыльной прогорклости дороги, которая пропитывает поезда со временем. Он пахнул приятно полиролем для обуви, резко, химически.
И в тоже время вагон номер шесть был обычным для мира поезда. Глядя на него, нельзя было ошибиться в месте нахождения. Два туалета, которые лучше любого расписания движения предупреждали о приближении очередной станции, были всего лишь еще одной узнаваемой частицей этого мира. Даже несмотря на то, что его
Моими попутчицами поначалу были только две тетки, о которых я уже упоминал. Раздражали они меня. В моем уже не юном возрасте шумливые, глупые женщины, которых принято называть наседками, должны были перестать вызывать раздражение. Но, увы, умильные, жалостливые морды, скорченные ими во время исполнения нами ритуала прощания, были мне противны. Это первоначальное чувство усилило мою внимательность к тем мелочам, которые обычно я не замечал. Их легкая неряшливость в одежде: черное пятнышко грязи на спортивных брюках одной, полинялый свитер другой, шерстяной и, соответственно, чересчур жаркий для лета, вызывали у меня тошноту. Тошнота эта мне неприятна из-за собственной неряшливости. Одет я сам несуразно. Пятен, правда, не было. Ты бы не отпустила меня позориться в одежде, на которой твой пристальный взгляд обнаружил бы пятнышко. Но даже твоего милого упрямства не хватило, чтобы заставить меня одеть спортивный костюм вместо моей любимой тельняшки и видавших виды шорт. Хотя… Может, ты решила подарить мне маленькую победу? Самое смешное, что для этого мира наши одежды обычны. Мир поезда всегда наполняли люди, одетые в самые нелепые сочетания. Неряшливость одежд — это атрибут, без которого люди выглядели в поезде или грозными пришельцами в форме, или странными чужаками, или смешными чудаками.
Слава Богу, попутчицы не горели желанием общаться со мною. По их разговору я понял, что ехали они с какого-то мероприятия и постоянно обсуждали какого-то Ивана Степановича и выводок его любовниц. На секунду мне даже показалось, что и мероприятие, с которого они возвращалась, также было посвящено проблеме неверности этого любвеобильного Ивана, сына Степана. Слушать это было хотя и поучительно, но довольно скучно. Ты не отвечала. Твой мобильник молчал. С завидным упорством отвечала девушка-робот: абонент недоступен.
Под нудный перестук колес, для того, чтобы спастись от созерцания бесконечных полей, я начал читать книгу. Книга носила гордое название „История философии“, хотя и была всего лишь банальным учебным пособием. Издана она нашим университетским издательством. Издана, что называется, с грехом пополам. А человечеству служила только в тех редких случаях, когда студент сдавал экзамен по этому предмету, принимаемому именно нашей кафедрой философии. Да и тогда книга была только добровольно-принудительным привеском к желанию все-таки сдать этот предмет с первого раза и без каких-либо крупных проблем. Можно было и так. Но тогда приходилось учить. Мне она была не нужна, но в который раз любопытство сыграло со мной злую шутку. В университете уже давно ходили списки из ляпов и опечаток этой книги. И ради тщеславного желания выискать их все и даже систематизировать (быть может), она и была взята у одного знакомого студента. Но, увы, она оказалась настолько скучной, а ее ляпы настолько глупыми, что смешно мне перестало быть уже на странице пятнадцатой. В дорогу она попала только ради тщеславного и дурацкого принципа дочитывать книгу до конца.
Я уже почти засыпал под мерное бурчание тетушек и хвастливые цитаты из Гегеля, когда к нам в купе зашел старик… Старик был из тех явлений природы, которые возникают ниоткуда. Вот, казалось, еще минуту назад было тихо, а потом как возникнет… неожиданность. Так летней ночью к остановке, вдруг, будто ниоткуда, подъезжает последний автобус, или рано утром на город обрушивается ливень. Так и старик появился в нашем купе. Вдруг. Резко. Мир поезда не настроен на резкие движения, он плавен, его жизнь размеренна. Звуки растянуты во времени и имеют протяженность, иногда даже ощущаемую и вещественную. Этот мир нетороплив и чем-то напоминает солидного буржуа из французского романа. И вдруг это — странно. Люди появляются в поезде после остановок. Они не возникают ниоткуда и не уходят в никуда. Они всегда имеют свою точку отправления и свою точку прибытия. А тут через полчаса после того, как поезд покинул последний вокзал, и за целый час до следующей остановки дверь ушла в сторону и появился он.
Старик был одет во френч. В древние времена, а может, и не в такие уж древние — достаточно популярная одежда, сейчас давно потеряла свою уместность, и даже в замкнутом, неряшливом мирке поезда старик смотрелся странно. Чуть-чуть, конечно, не переходя границы. Обут он был в сапоги. Они блестели. Я не помню, как называют такие сапоги (хромовые, что ли?), но у меня сразу перед глазами возник бодрый военный из старых советских фильмов. Старика сопровождал проводник. Именно сопровождал. Сервис скорого, пусть даже и фирменного, еще не докатился до подноса багажа в купе пассажира, однако старик во френче был удостоен этой чести. Самое забавное, что проводник был рад прислуживать: осуществлять функцию, прямо скажем, не прописанную никакими его инструкциями. Со смешным лакейским „Куда поставить?“, проводник водрузил щуплый чемоданчик на багажную полку, а пластмассовый кулек на стол.