Адриана Самаркандова

Зю

Дома мысли о Зю почему-то не давали покоя. Дело в том, что мы с ним были по сути в очень схожем положении. Я жила тогда в просторной и темной квартире сталинского дома, с мамой и бабушкой. Были тяжелые красные занавеси и пыльный тюль, ковер на стене, ковер на диване, фанерный журнальный столик со следами от чашек и времени, которые не прятались даже под бабушкиной вязаной салфеткой. Зеленые обои и стенка, из темной лакированной фанеры, до отказу забитая всяким хламом. И ваза хрустальная на телевизоре. И торшер. И кухня с сизым умывальником.

И перевязанный пластырем брызгающий душ в холодной и большой ванной, где был вечно мокрый пол. И мой диван, в гостиной, застеленный ковром, с зайцем и мишкой, которых высаживали, теперь, к счастью, по праздникам только и во время генеральных уборок (последний штрих), на сложенные стопочкой подушки, которые ночью скидывались на пол. И как венец — деревянное с соломой панно на стене, изображающее хату бабы-яги на куриных ножках и сову на крыше. Это все было безнадежно. И вечно, так и не меняясь, просуществовало с первых дней моей жизни.

Бабушка сделала все возможное, чтобы оградить маму от нехороших людей (история типичная и я ее рассказывать не буду), в том числе и от моего отца, так что они развелись, когда мне исполнилось 7 лет. Что касается самой мамы, то я все чувствовала, на том интуитивном животном уровне — чувствовала всех тех курчавых, плотных, седоватых, златозубых дядь, в процессе праздничных застолий, ничем внешне не отличавшихся от других таких же дядь, чавкающих рядом. Замуж меня выдавать не спешили. Впрочем, это был следующий пункт программы моей запланированной счастливой (не как у матери) жизни. После того, как меня Поступили, родительский пыл в растерянности замер, так как по инерции они все еще летели на бешеной скорости в сторону моего дальнейшего благополучия.

Только где его искать в этот раз — они не знали. Так как в нашей семье все, касающееся меня, было предсказуемо, и решилось если не до моего зачатия, то несомненно в самые ранние годы после моего появления — смысл моего воспитания заключался в неукоснительном следовании всем пунктам программы, тем самым динамично и без сбоев приближая меня к естественному выходу из жизни, когда все закончится: сад № 22, букет гладиолусов в первом классе, музыка и плаванье, золотые сережки на мое 16-летие, белое платье на выпускном вечере, Киевский Государственный Университет имени Т. Г. Шевченко, свадьба от 3 до 5 курса, диплом — уже живя не дома, а диссертацию писать можно и в декрете; и чтобы муж помогал, а что после — уже неважно, потому что будет мой собственный ребенок и поэтому возвращаемся к первому пункту программы.

Так как к подобному жизненному раскладу меня готовили с младенчества, то я как-то ничего против не имела, даже лениво радовалась такой четкой определенности своих жизненных целей.

Возможно, преодолев еще один критический этап, именуемый Поступлением (я буду историком, но из-за ребенка вряд ли осмелюсь работать), мы все находились в некоторой растерянности, так как для свадьбы было рано и поисками жениха следовало заняться только после начала учебного года.

И при всем при этом я всю жизнь сознательно абстрагировалась от окружающей меня действительности, никогда не чувствуя малейшего родства и привязанности к своим, так сказать, семейным началам. Может, я и не задумывалась над тем, что я хочу на самом деле.

Я не любила рассматривать свое тело и красиво одеваться. Я не любила курить и пила только по праздникам с родителями. Раньше я много читала, но со временем все прочитанное казалось мне бессмысленным и каким-то чужеродным, меня не касающимся. В целом вся жизнь казалась такой… то есть не было ничего, что могло бы заинтересовать меня настолько, чтобы заставить радоваться своему существованию и сердцу учащенно биться, в предвкушении этого события.

И вот тогда, тем летним вечером, что-то все-таки случилось. Потому что Зю не было в моих планах, и я сделала что-то фантастическое, согласившись с ним встретиться. Это было… это было как в ванной, которую постепенно нагреваешь свей спиной, пока запотевает зеркало, расставив ноги направляешь струю и наполняешься облегчением, странной благодарностью по отношению к этой резиновой душевой кишке. Одновременно гнусно и приятно, как утром, нащупывая свое одиночество, раздвигать слипшиеся густые волоски, а потом обязательно понюхаешь пальцы с беловатой пастой под ногтями.

Вечером позвонил Володя. Володе отводилась роль необходимого в современных условиях „опыта“, и наше общение в целом поощрялось. Родители нас и познакомили. Так как Володя был частью той большой, по программе идущей жизни, то я, как и ожидалось, не проявляла особого сумасбродства и в наших отношениях была просто дружелюбна, не более. Володя очень ладно гармонировал с нашей кухней и красными металлическими коробками в белый горох с надписями „МУКА“, „САХАР“, „РИС“ — такие долгое время были в каждом доме, так что вы понимаете, о чем я.

Володя вписывался в гостиную, с потрепанной ковровой дорожкой на старом невымываемом линолеуме и низкими креслами с залоснившейся зеленой обшивкой. Володя ходил в магазин, пока я занималась и покорно уходил, когда ему строгим голосом сообщали, что „ей нужно учиться“, и с восьмого класса называли „молодой человек“. И все, даже я, прекрасно знали, что ко второму курсу ему это все так надоест, что он обязательно влюбится в кого-то другого. А у меня будет „опыт“.

С Володей договорились, что завтра вечером я приду к нему в гости, потому что это суббота, и его родители уехали в село. Мне было хорошо и спокойно засыпать — в изголовье стоял складной фанерный стол, похожий на высокую тумбу, на столе бабушкина салфетка, ваза и красный дисковый телефон, трепыхался тюль и за открытой форточкой текла другая, не предусматривающая моего участия жизнь.

* * *

Утром я все-таки приняла душ и даже побрила подмышками и ноги. По поводу своей внешности я имела чересчур четкое представление, и так как большинство авторов женского пола хотят видеть либо себя, либо свою героиню красавицей, или по крайней мере „очень необычной“, то я без жеманства сообщаю публике, что во мне на момент данных событий не было ни первого ни второго. И если зритель не понял, то даже „такой себе простой, нормальной девчонкой“ я не была и фильм бы со мной никогда не сняли.

А Зю стоял у меня во дворе, между резными качелями и кособокой горкой, на этот раз с рюкзаком и в темном реглане, и после недавней сессии продолжительной мастурбации выглядел расслабленно, уверенно и еще более гнусно, чем вчера.

— Ну привет, хорошо выспалась? — спросил он, думая, под каким именно предлогом мы займемся сексом.

— А что?

— Хорошо выглядишь. У тебя отличная кожа — это очень ценится в модельном бизнесе. А тебя раньше снимали?

Я засмеялась.

— Подобным образом нет, а в общем — да. А фотографировали меня мало.

— Ты не догадалась взять фотографии?

— Нет.

— Ты какая-то дерганая, я хочу, чтобы ты расслабилась, настроилась на спокойный лад, — первая попытка взять меня за руку и погладить пальцы. Скорее всего, он приехал сюда с этой новой, современной и модной идеей подступления к особям женского пола, и впервые ему повезло. Поэтому Зю начинает новую жизнь, и сегодня утром перед умывальником это было по-новому, и вообще он — это больше не он, и отсюда столько уверенности.

— А куда мы идем?

— Я хочу сделать несколько снимков на природе, это обязательно для портфолио. Ты взяла с собой одежду?

— Да, немного, — на мне для конспирации были рябые шорты по колено, как у челноков, кроссовки и майка с надписями.

— Можем проехать в Гидропарк… или что тут есть недалеко и чтобы людей немного, потому что я терпеть не могу, когда толпятся, комментируют.

Дело в том, что в детстве Зю испытывал особый дискомфорт, когда ходил писать в школе. Мальчишки всегда оказывались в туалете раньше него, а так как дверей там не было, то в его отсек между двумя разделительными секциями набивалось много одноклассников, которые всячески комментировали его мочеиспускание, и однажды с ними даже была девочка — такая боевая и противная, что даже хулиганы ее побаивались.

— Расскажи еще про работу. Ты работаешь на какое-то определенное агентство?

— Нет, я работаю на себя.

(Вернее, ты хочешь работать на себя, но так как тебя отовсюду гонят, то иного выхода у тебя просто нет. И меня ты ненавидишь также, как и их, и как всю свою жизнь, потому что я на самом деле совсем не то, что тебе хотелось бы найти и сфотографировать).

— И как ты хочешь заработать деньги?

— Я ищу модель, становлюсь ее менеджером (как же ты любишь это слово!), организовываю ей съемки, обеспечиваю всем, чем нужно, и имею свой процент.