Андрей Ратеев
Полу-жизнь
— Фикусов Павел Иванович. Уже на втором уровне, как и вы. — Улыбнувшись, вернув бумажку на место и застегнув молнию сумки, курьер вежливо попрощался и заспешил к выходу. Курочкин, вернувшись к компьютеру, надел очки, и, дрожа от возбуждения, погрузился в лямбду. „Фикус, значит, тоже рубится. Может быть, даже где-то рядом! Ну что же, посмотрим, чья возьмет!“ Димка, передернув затвор М-16С, как тигр, ринулся в бой. Его взвод отступал. Проклятые твари, разорвав больше половины отряда, загнали солдат в здание полуразрушенной фабрики, и, методично прочесывая этаж за этажом, добивали спецназ. Отстреливаясь, прячась за обломками оборудования, в ужасе вжимаясь в кровавое месиво тел и амуниции, пережидая грохот шипов по металлу лестниц, Курочкин все отчетливее понимал, что выжить одному в этом аду ему вряд ли удастся.
Кроме хищных пауков, солдат донимали мелкие, похожие на божьих коровок, клещи. Падая с потолка, заползая под одежду, они впивались в тело, и, впрыснув токсин, жадно сосали кровь. Антидот в аптечке был уже на исходе. Страшно зудела кожа, покрытая фиолетовыми волдырями, усыпанная черными точками обломившихся, и оставшихся под ней, треугольными головками клещей. Уши заложило. Губы запеклись. Грохая изнутри о грудину, бешено молотилось сердце. Дождавшись, в очередной раз, когда скрежет шипов по плитке пола утих за поворотом коридора, Курочкин активизировал переговорное устройство, и прохрипел в микрофон слово, которое он и Пашка использовали в совместных битвах в качестве ключа.
— Димка! Жив! — Через секунду прошуршали наушники. — Ты где? — Обрадованный Фикусов радостно захрюкал.
— Да жив, жив! Ты где, Фикус? — Прошептал Курочкин.
— В каком-то цеху! Фабрика какая-то! — Прохрипел Павел.
— Этаж какой? Третий? А я на втором. Давай, дуй ко мне! — Торопливо зашептал Димка. — Я около лестницы, рядом с лифтом, понял?
— Ага! Я сейчас! — Фикус, громко сопя, видимо пополз по полу, глухо погрохатывая волочащимся за ним автоматом.
IV. ФармоСтар
Крутить педали велотренажера, несмотря на усталость мышц, нарастающую с каждым псевдокилометром, было весело и приятно. Бодрый голос инструктора, бравурные мелодии Штрауса, льющиеся из мощных динамиков, улыбающиеся лица знакомых — как и он, крутящих педали в просторном, светлом гимнастическом зале, прибавляли Петру Михайловичу сил. С каждым вдохом хорошо очищенного, в меру прохладного воздуха, Ендовой ощущал прилив здоровья и молодости. Периодически утирая пот ворсистым полотенцем, не останавливая вращательных движений, Петр Михайлович запрокидывал голову, и впрыскивал в горло из небольшого, стеклянного флакона порцию аэрозоля. Сразу же после этого, ноги как бы сами ускоряли вращение, и стрелка спидометра за круглым стеклышком послушно отклонялась вправо.
Компанию Ендовому составляли бодрые, подтянутые старички, и спортивные, разрумянившиеся старушки. Впрочем, судить о возрасте присутствующих случайному наблюдателю было довольно сложно. С одной стороны, седина в густых шевелюрах традиционно интерпретировалась в полвека и более, но гладкая, почти без морщин, розовая кожа, хорошо развитые, спортивного сложения, фигуры, ассоциировались с молодостью и здоровьем. Несколько смущали периодические попшикивания аэрозольных баллончиков, которыми пользовались практически все присутствующие, но в наш век поголовной аллергии это не казалось столь уж странным. Конечно, возраст коллег по тренажу не был секретом для Ендового. Все они давно уже были пенсионерами. Но великая сила правильного образа жизни делала их гораздо более подвижными и здоровыми, нежели бледных, худосочных, или, напротив, разжиревших, представителей современной молодежи, большую часть свободного времени проводящих, сидючи в спертом воздухе, уткнувшись в облучающие кинескопы.
Намотав еще пару десятков километров, Петр Михайлович, повинуясь сигналам персонального бипера, лихо притормозил, ловко, словно буденовский всадник, соскочил с алюминиевого конька-горбунка, и, повесив влажное полотенце на плечо, направился к душевым. Через пять минут он уже возлежал на белой простынке, расслабившись, разминаемый сильными руками массажиста. Напротив кушетки миниатюрный телевизор цветными, четкими картинками и приятным баритоном нарратора, рассказывал об успехах современной геронтологии. Дискавери, любимый канал Ендового, не уставал удивлять основательностью и разнообразием, ясностью изложения и глубиной сюжетов. Передача, которую с интересом смотрел Петр Михайлович, была посвящена новым фармакологическим препаратам, благодаря которым пожилые люди обретали вторую молодость.
Жизнерадостные японские долгожители, улыбающиеся канзасские фермеры, солидные, сдержанные бюргеры, все интервьюируемые с удовольствием рассказывали о путешествиях, в которых они проводили целые месяцы, демонстрировали плоды своего творчества — картины, скульптурки, вышитые бисером рушники, заразительно смеясь, рассказывали сальные анекдоты. Большинство из них, помимо традиционных, природных препаратов, применяли и новомодные, синтезированные в лабораториях фармогигантов, лекарства. В ряду последних особенно выделялся препарат ксиметраэнедрин, действие которого отличалось не только ярко выраженным эффектом омоложения, но и отсутствием побочных, негативных свойств. Репортаж из стерильных производственных помещений, в которых ксиметраэнедрин проходил все стадии синтеза, мало кого удивил бы обилием компьютеров и роботов на поточных линиях, но явно порадовал всех применяющих чудесное снадобье словами коммерческого директора компании ФармоСтар о расширении мощностей и снижении цены препарата.
Не вникая в подробности технологии, которым была посвящена последняя часть передачи, Петр Михайлович удовлетворенно прижал правую щеку к прохладной простыне, и, расслабившись, закрыл глаза. С тех пор, как он начал применять ксиметраэнедрин, прошло около года, но, за этот короткий срок, Ендовой, как и старики в сюжете телеканала, преобразился неимоверно. Конечно, пересаженное молодое сердце и другие, жизненно важные органы, восстановленная подвижность позвоночника и тазобедренных суставов, правильный распорядок дня и ночи, улучшили самочувствие пенсионера, но ксиметраэнедрин, применяемый регулярно, просветлил сознание, наполнил жизнь желаниями и страстями молодости.
Стоил препарат, доставляемый через систему обеспечения вышедших в тираж, но, тем не менее, остающихся государственными людьми, чиновников высшего ранга, недешево. Но восемьдесят процентов компенсации, позволяли не испытывать в нем, как, впрочем, и во всем остальном, никакой нужды. Но, даже если бы цена ксиметраэнедрина была на порядок выше, попробовавший чудесное средство ни за что не отказался бы от препарата. Вспоминая прежнюю, пролетевшую в нервном чаду табачного дыма, отравленную алкоголем и перееданием, бессонницей и треволнениями, жизнь, Ендовой сравнивал ее с теперешней, размеренной, но вдохновенной, беспокойной, но здоровой и счастливой. И, словно малиновое сияние, лучами из матового флакончика, улыбка блаженства все ярче освещала его загорелое, чистое, мужественное лицо.
V. Меч Зигфрида
Теперь, вдвоем, воевать было гораздо легче. Меньше приходилось раздумывать и планировать. Да, впрочем, времени на это, практически и не оставалось. Фикусов, послушно выполняя приказания сержанта, отчаянно рискуя, воодушевленно сражался с пауками, невзирая на почти растраченный боекомплект. Временами, в короткие паузы между сражениями, он, прячась за какой-нибудь грудой кирпича, или проползая по дну канавы в черно-кровавой жиже, падая кевларовым брюхом на бетонную плиту, или скатываясь в воронку развороченного взрывом асфальта, силился вспомнить что-то очень важное, но не успевал. Очередная тварь, алчно сияя из-под панциря красными лазерами глазок, набросившись неожиданно и стремительно, заставляла, позабыв обо всем, яростно обороняться. Каждое нападение врага было совершенно непредсказуемым. Переживаемый стресс заставлял Павла буквально изливать пот ужаса, перемешанный с эндорфинами и адреналином.
Не легче было и Димке. Он, прикрывая Павла с тыла, отчаянно крутил головой во все стороны, так же приседал и полз пластуном. Конечно, враги, в большей степени, нападали с фронта, но Фикусов никак не позавидовал бы сержанту, вынужденному мгновенно оценивать ситуацию, и быстро, по-деловому отдавать лаконичные приказания. Фабрика давно уже осталась позади. Оставшаяся горстка бойцов, с невероятными потерями, отступала к центру города. Здесь, на его кривых улочках, заваленных трупами гражданских штафирок, загроможденных дымящимися остатками бронетехники, было несколько легче. Клещи, предпочитавшие пыльную сухость помещений слякоти и ливню, больше не донимали укусами. Но все более крупные и страшные твари, в отличие от хищных пауков, охотившиеся поодиночке или парами, нападавшие казалось из ниоткуда, сокращали отряд более эффективно. Интеллект, демонстрируемый гадами, поражал своей подлой изощренностью.
Так, например, огромная зеленая тварь, напоминающая богомола, но, в отличие от него, необычайно резкая и смекалистая, подкарауливала солдат, спрятавшись за угол. Заслышав приближающихся людей, она выскакивала перед ними, и, взмахнув огромными клешнями, жутко визжа, бросалась вперед. Но, встретив свинцовую стену пуль, которые горохом отскакивали от ее хитинового панциря, быстро ретировалась, и, проскакав по параллельному переулку, выйдя в тыл отряду, молниеносным ударом шипастой лапы пронзив какого-нибудь солдата, тут же пряталась с окровавленной, извивающейся в конвульсиях добычей, жадно пожирая еще живую плоть. Расстреляв последний магазин, Фикусов, прижавшись спиной к грязному колесу оплавленного бронетранспортера, порывисто дышал, обливаясь потом и вздрагивая. Сведенная судорогой левая икра уже не реагировала на уколы грязной, обломившейся иглы шприца. Зияющая рваная рана на правом предплечье сочилась кровью, струйками, огибавшими оголенную кость, стекавшей по пятнистым лохмотьям обмундирования. Расколотый шлем каким-то чудом держался на мокрой, в ссадинах и кровоподтеках, голове. Правый глаз затек синевой, и почти не открывался. Левый рукав, аккуратно откромсанный по локоть, завершался второпях намотанной, влажной от темно-красной, свернувшейся крови, повязкой.
Сержант Курочкин, лежавший напротив, сумел, однако, сохранить все конечности, и, помимо прочего, ранец с боекомплектом и аптечкой, по-прежнему плотно прилегал к его спине. По-доброму позавидовав изворотливости товарища, Фикусов отбросил бесполезный автомат. Оглядевшись, он заметил лежащий неподалеку, острый, зазубренный шип, которым заканчивалась оторванная выстрелами боевая конечность хищного паука. Из последних сил, подтягиваясь слабеющей с каждой минутой правой рукой, Павел подобрался к шипу. Зацепив его носком ботинка, подгреб к себе. Ухватив за острый конец, потянул хитиновый меч за собой, обратно к бронемашине. Вернувшись к колесу, Фикусов приподнял меч над собой, и, с усилием улыбнувшись сержанту, потряс новым оружием над головой, как бы говоря: еще повоюем!
Курочкин улыбнулся в ответ, и, пристегнув новый магазин к автомату, перевернулся на живот. Со стороны площади, на шести сгибающихся пополам, высоченных хитиновых ходулях, к отряду приближался полосатый, похожий на водомерку, жук. Длиной не менее десяти метров, его полупрозрачное туловище матово светилось изнутри ярко-синим сиянием. Не дойдя до позиции отряда около двухсот метров, водомерка, что-то услышав, остановился. Повернув узкую морду, заканчивающуюся прямым, коротким хоботом, в направлении людей, жук как-то странно задергался, будто в конвульсиях. Частота сокращений полупрозрачной гадины очень быстро достигла величины нескольких колебаний в секунду. Низкое жужжание, наращивая амплитуду, сводило с ума. Вдруг, мгновенно прекратив дрожь, водомерка резко поджал брюхо и выплеснул через носовой отросток струю светящейся жидкости.
Рассеявшись в воздухе жгучими каплями, кислота пролилась на солдат. Прикрытый броневиком, Фикусов не пострадал, но остальные, все, кто попал под маслянистый, пузырящийся дождь, жутко стеная, буквально таяли на глазах, растворяясь и перемешиваясь с дорожной грязью. Повернувшись к сержанту, Павел увидел, что рост Курочкина сократился ровно на длину растаявших ног. Корчась от боли, опираясь на одну руку, Дима тянулся к Фикусову растопыренными пальцами другой. Развернувшись поудобнее, Пашка протянул другу тупой конец шипа. Курочкин вцепился в него, что было сил. Напрягшись, Фикусов потянул шип к себе. Увидев приближающегося к Димке богомола, Пашка еще сильнее, разрывая сухожилия, рванул хитиновый меч на себя. Но острая пика клешни богомола, пробив крестец Курочкина, резко остановила движение. Вмиг ослабевшие руки разжались, и шип, прорвав ткань куртки аккурат между пластинками кевлара, вонзился в наполнившееся сердце. Фикусов захрипел, и глухо брякнулся на пол своей комнаты.