Павел Микрюков

Пришествие жирного панка

Очень легко их тратить. Купил квартиру в центре, обставил. Должен же я ощущать удобство после стольких лет, проведенных в каменном склепе? Почему я не решился раньше бросить кладбище? Мебель? Нет. Я не люблю обывательского представления об уюте. Так, кожаный диван. Хотел из человеческой кожи, но теперь это не принято, вызовет ненужные подозрения. Когда-то, во времена Второй Мировой Войны у меня были замечательные перчатки из оболочки ниггера. Думал заказать и плащ, но в трудовых лагерях для военнопленных практически не было афроамерикосов. Они не хотели служить. Всячески уклонялись от войны. Да и солдаты Третьего Рейха не жаловали черных, разгромив очередной полк „союзников“. Это только потом, когда восточный фронт приблизился к Фатерлянду, те, кто воевал на западе, сдавались, оставляя гибнуть мирное население. Трусы. В последние месяцы „гибели богов“ лишь мы, черные рубашки, белая кость, да и фольксштурм сдерживали орды варваров. Все осталось позади: триумф духа, потоки крови.

Столько лет прятаться на погосте. Рыскать по пригороду, по окрестным деревням. Изредка выбираясь к прогрессу. Теперь я в этой квартире. Мне нравится. Стеклопакеты защищают от солнца. Я могу жить днем, не боясь в одночасье сдохнуть от раковых волдырей под воздействием ультрафиолета. Острая форма аллергии. Это как у растений. Я — плохой биолог. Многое могу рассказать о смерти. Солнечный свет порождает в этих цветочках фотосинтез. Насыщая питательными веществами, толкает к выделению жизненной необходимости. У меня наоборот. Свет для меня опасен, ведет к смерти, полной и безысходной. Так же, как и чеснок, с его высоким содержанием сахара. Можно делать уколы инсулина. Но это другая болезнь. Пожирающая меня, меняющая изнутри. Требует крови, делая другим, не похожим на остальных. Другим, не человеком. Нечеловеком. Я что-то могу, кое-где беспомощен. Левитация, телекинез, телепатия, „третий глаз“ — то, что умеют ваши экстрасенсы хреновы. Что толку? Главное — жить. Я знаю, что умру. Но это будет нескоро. Пройдет время, и изношенное тело выкинет душу, или что там у меня, из трупа. Я смертен, как и вы. Живу чуть больше. На пару сотен лет. Но: 1) ваши праотцы тоже были способны на это. 2) даже сейчас появляются те, кто проживает по веку — полтора. Они дряхлеют, за мной преимущество. Пол-жизни вы проводите во снах-иллюзиях, я же половину своего существования мертв.

* * *

Летаргия охватывает меня днем, уходит ночью. Аллергия на все жизненное, на влияние светила. Плюс здоровое питание. Не ваша еда, загаженная отбросами производства, а вы. Другое время, я другой. С анабиозом покончено. Окна светонепроницаемы, в машине стекла тонированы. Ваш воздух настолько грязен, что никого не удивит человек в гермошлеме на улице. Я стал пробовать людскую пищу. Очень нравится свинина. По-моему, холестерин — ваша выдумка, чтоб напомнить о той падали и вони, что творится в мире. Вы пичкаете жратву отравой, а потом пеняете на природные жиры, белки, протеины. Какого дьявола! Мне все также нужна живая кровь. Замороженная донорская не считается. Предложите волку консервы, когда есть сочные овечки. Что здесь такого?! Вы — всего лишь еда. Я другой. Вы режете стада, питаетесь плотью убитых животных. Так природно. Что здесь странного и плохого, в укусе на шее, в разорванных глотках?

Плохо только для вас. Как стать таким же, как я? Не знаю. Это неизвестная вашей науке болезнь. Неизведанная сейчас, а тем более в XIX веке. Когда она охватила меня, я переспал с вампиршей. Но это не факт, не следствие, не руководство к действию. Сколько не трахай самок, не возжелаешь уйти во тьму. Что-то внутреннее. Возможно, ты должен родиться таким и толчок — потрясение, встреча с единым, несущим в сердце мрак, разбудит тебя. Смерть того, что было тобой раньше. И встанешь ты. Новый, чужой, другой, чуждый. Инфекция, не передающаяся ни половым, ни воздушным, ни кровавым путем. ОНО в тебе. Заложено с рождения природой. Ждет своего часа. Болезнь? Или новый виток эволюции? Тот поток, что сметает стену спрессованного дерьма человеков. Как уже я говорил, я — смертен. Меня можно убить, как любого людского отпрыска. Трудно, но можно. Пока я жив. Да, здесь нравится. Что-то в этом есть. Всю стену, на которую смотрел, занимала графика. Черным по белому. Франциско Гойя: спящий человек в окружении сов. „Сон разума порождает чудовищ“. Стой! Не буди. Пусть спит.

Увеличенная копия. Страсть к монументальности привили постройки А. Шпеера. Миловидная художница-дизайнер, обставлявшая мое жилище, была неплохой закуской перед ужином, состоящим из лобстеров и официанта, доставившего заказ. Зеркала. Почему вы думаете, что такие, как я, не имеют отражения? Ваш первобытный разум до сих пор считает, что в зеркалах отображается душа, а у мертвых ее нет. Глупцы. Я же не мертв, а зеркало — это стекло с металлическим покрытием с другой стороны. Я выгляжу как вы. Ем, занимаюсь сексом. Люблю вино и хорошие сигары. Мне нравятся фильмы, музыка, книги. Я сторонник прекрасного. Я живу среди вас, я похож на вас, один из вас. В современной жизни не отличим. Зарабатываю деньги и трачу на появившиеся свои „слабости“. Одеваюсь в модную одежду, я приемлем вами. Лучше всех радуется жизни тот, кто ее ненавидит. Мне нравится жизнь. Мне нравится забирать ее у вас. Я вот, я рядом. За стенкой, за дверью, в проезжающей машине. Для вас, если вы не знаете, с кем говорите, кого видите, я нормален. Выполняю требования вашей нормы. Так и остаюсь незамеченным, в сером мире быть серым. Вы не замечаете цвета белых клыков и пятен крови на моем манжете.

* * *

Легко и трудно избавляться от скопившегося гноя мыслей. Боль выдавливающегося нарыва. Он лопнул под давлением скачкообразного мышления. Все, о чем думаю; все, что выливается на бумагу, мной пережито. И не уверен, реально ли это? Были ли те факты. Туфта? А впрочем, какая разница? Я видел это, значит оно есть. Слова ничего не значат. Сказанное слово — это азот, кислород, углерод, смог, грязь. Без смысла. В химической формуле не уцепиться правде. Правде? Да, я помню того узбека, как он катался по асфальту. Существует паспорт, лежит среди фишек, фенечек, в ящике стола. Знаю выстрелы, удары ножом и ботинками. На 2 пальца ниже ребер пулевой шрам. Тогда не заметил тычка-ожога. Что-то толкнуло прикосновением. После увидел, почувствовал теплую мокроту.

Красные руки, липкость между пальцев, прижатых к животу. Удар битой, ощущение „кто-то тебя зацепил — не знаю чем“. Больно было, когда вынимали пулю. Я понял, надо купить пистолет. Отсутствовали деньги, что напрягало, приходилось защищаться подручными средствами. Бил и был бит. На моей памяти четырежды получал основательных пиздюлей. Семь раз избивал до потери пульса. Когда очередные берцы были порваны, захотел „гриндерсы“ или „мартинсы“. Не мог себе этого позволить. Их у меня не было. Мои кулаки в шрамах, ни одного целого зуба, такого, чтоб без трещин. Я выгляжу шокирующе для общества. ХА. Они считают меня опасным. У меня сорван порог „не ударь“. В чем-то они правы. Все это дерьмо! Я грязен, но грязь в вас. Она живет по соседству. Тянет руку: „здравствуйте“. С вашей точки зрения, с того, как вы видите меня — я убийца, наркоман, насильник, вор. Ваша пропаганда с успехом глаголет это. В книжках, в страшненьких историях, фильмах преступник одет как я. Не нормально. Где вы видели бритоголового братка? Именно лысого, а не подстриженного под „бобрик“. Или длинноволосого. Что за чушь? Где найдете уркагана в коже, цепях или торчка, слушающего экстрим? Вы говорите про меня — асоциален, подразумевая люмпенность. Но ваш социум погряз в „гаврошизме“. Вы живете по законам шакалья, бродяг. Отними у слабого, топчи, пинай. Так должно быть. Так вы быстрее сдохнете. Урлово-жидовский жаргон называете шансоном.

Сколько б не было у вас бабок, вы все равно остаетесь нищими. С быдлованским разумом, с привилегированным гуимпленством. Ваши души уродливы. Я даю его вам. Я выгляжу так, потому что напоминаю преступника, бандита. Таким, каким хотите его видеть вы и ужасаться. То, что живет в вас. Признайтесь, вы жаждете этого. Толстого, жирного, вонючего панка, который научит весь мир отсасывать у него. Всмотритесь. Герои толпы натягивают ей по самые гланды. Вы мне противны, как вам противна изнасилованная женщина „сама виновата“. Лидер „Doors“ махал у вашего носа членом. Вы рукоплескали ему, он был не согласен. Сдох. Тинто Брасс „Калигула“. Вы видите сиськи-попки. Я вижу Сапожка, который ненавидел свое окружение, раз за разом стремился унизить его. Сдох. Ван Гог трахнул вас своим „творчеством“. Картины — хуйня, но вы онанируете на его мазню в экстазе. Правильное единственное действие: выстрел в живот. Сколько еще можно продолжать? Гитлер, Сталин, Ленин, Цезарь, Атилла, Христос. Сколько их было, впихнувших до матки человечеству?

Заставили визжать от боли. Перевернули устои, впечатали свое имя в тело истории. Студенческий фильм Джима Моррисона, за который его поперли с учебы, был не понят. Стриптизерша на фоне СС-овцев. Тупорылые свиньи! Привлекательное зло. Нечто пугающее своим видом и манящее. Интересует, завлекает. У кого не щемило сердце от немецких маршей или от „Полета валькирий“ Вагнера? Потом вас мутило, когда узнавали, что они нацистские. Встает член на шлюшку-инвалидку. Салонная лампочка течет на бомжа. Эй, кто тут говорит о непорочности? Самые извращенные ублюдки те, кто глаголет миру о невинности. Так ли вы не виновны, нормальные? Так ли нормальны обыкновенные, привычные, как все? В доме у каждого есть свое ведро с грязью. У меня моя, бес-человечность. У вас — человеческое. Воняет.

Чем больше узнаю людей, тем мне труднее принадлежать к вашему роду. Бог, которого создали, дал вам заповеди. Вы их не соблюдаете. Мир, устроенный вами, творит законы. Вы их обходите. На хрена они вам, если насрали на них? Как вы любите отвержение, отвергание, преступание. Все эти ваши мучачос, окутанные романтическим ореолом „робин гудов“, есть некий мазохизм в надкусывании запретного плода, шалость маленькой девочки. Она знает, будет порка. К чему стремитесь? Удовольствие от пакости или вкус ремня на заднице. В людях что-то дебильное. Устанавливать непробиваемые заслоны тупого „нельзя“, но проделывать дырки. Подсмотреть, пролезть, пощупать, дотронуться до желанного антизакония. Получать наслаждение от мысли, что делается нечто противоестественное.

Я живу в засруйском городе. Строчу никому не нужные рассказики. Недавно из этой провинции выбралась в центр этого дерьмового государства, в столицу, герла. Здесь она была мышкой, одной из многих, думающих, что они исключение из правил. Твою мать, ей просто повезло, подфартило. Пробилась, перепрыгнула через головы, уткнувшиеся в обыденность. Все равно воровка. Спиздила славу не допрыгнувших. Известность — известковый налет и ржа, что тупит клыки, когти, мысли. Сколько еще толпа будет хотеть ее мяса? Но пока она на верхотуре. Все разговоры только о ней. Пиздец, конечно, но комично. У меня есть сосед. Нувориш, бизнесмен, браток, буржуй. Так вот, он знает, что я вроде пописываю, вращаюсь в местной музтусне.

Он попросил „чисто“ познакомить меня с этой знаменитостью. Я ее знаю? Предложил „бабульки“. Ебал я эти добрососедские отношения. Отнекиваюсь. Блядь. Но он поддерживает со мной приятельство. Приходит затаренный пивом. Начинает втирать за жизнь — „типа ты не прав и все такое“. Между седьмой, восьмой бутылкой напоминает о своей просьбе. Спрашивается, на хрена она ему? Отфачить. Чтоб потом рассказать „своим пацанам“, давать интервью, написать книгу „как я трахал такую-то“. Вообще-то она страшненькая, столько водки не выпьешь. Но это, как англичанину переспать с королевой. Осуществление мечты детства. Поизмывается над желанным страхом перед всеверхними. Сосед доставал своей местечковой похотью. Идут в жопу его прихоти! У меня кризис. Делаю то, что никому не нужно. Пишу то, что не читается. А если и просматривается, то вердикт — „ты псих, парень“. Заебись. Я хочу туда, повыше, наверх. Только так можно свергнуть порядкотворителей. Это мой бред, мой кошмар.