Тереза Кураж

Терезины былинки

Я культурно рассказала Зиночке, шо мы талантливые артистки и приехали поступать у лутшие заведения столицы. Тода она показала на вертикальный шест на подставке и сказала:

— А вот вам, артистки, и подиум для эротических танцев. А вон там у нас джакузи для репетиций остросексуальных сцен.

Я как увидела ванну трехугольную, как у кино, с фонтаньчиками, то сразу поняланидура, шо щастье привалило и я хочу здесь поселится на всю оставшуюся жизнь. По Снижанкиным сумашедшим глазам, шо не сходили с Зиночкиных татуировок и колечек, тоже было видно, шо а ну его нахер театральное училище.

Ну мы так прикинули: нахрена нам, готовым артисткам, еще и мозги парить в училищах, если сцена для полного раскрытия наших талантов уже готова, у фойе такой буфэт, шо мало не покажеться, а женихов на всех хватит и еще останеться.

Зиночка пригласила нас на софу, щекотливо взяла за здесь и приказала Борисычу:

— Шампанского, касатик! Полку тружениц нашей тяжелой индустрии прибыло. Выпьем же за новых работниц капиталистического труда!

Потом Зиночка стала собиратся у ночное казино. На голову она нацепила перьёв и накомарник. Ученая Снижанка шептанула, шо это плямажем и вуаляткой называеться. А еще Зиночка накинула тушканьчиковую шубку и даже трусики надела. Живут жеж люди у Москве!

Она расцеловала на прощанье касатиков и сказала, шоб мы их развлекли, покудова она будет придаватся азарту у культурно-развлекательном учреждении. Кода она уехала под эскортом Анечки у кожаных джынсах, Аленки у белом парике с жемчугами и Борисыча у розовом фраке с эполетами и ёксельбантами, я достала карты, шоб развлечь поцаньчиков подкидным. Но Снижанка напилася уже текуилы и стала истерично бить копытом по фонтану:

— Давай бур-козла! Или того крашеного с сережками и крупной дохлой писей!

Ну я по-подружески великодушно уступила ей поцаньчика, потомукак всеравно у карты гулять они необученные, и мы со Снижанкой пошли на кровать и разлеглися у завлекательных позах.

Но поцаньчики натащили всяких электрических пись, плеток и другого высокотехнологического оборудувания и завели видик со страшными сценами ануальных изнасилуваний. Ну как учебное пособие для нас со Снижанкой. У том кино блондинка-тяжеловеска крепко била пристебнутого до батареи мущину и пытала у попу электрическим огурцом.

Ну для рабочего настроения я запросила диск „Тату“, но шоб крепко громко.

Мы допили гадосный мексиканский напиток, надели на поцаньчиков наручники и привязали их до кровати, а они у предвкушении электрических удовольствий полегли мордами униз. Я сняла туфли (уже пьяная, не помнила скока сантиметров каблук) и взяла плетку с металлическими бубочками на концах. А Снижанка выбрала самый большой негритянский гофрированный баклажан и включила у розетку.

Пока я со всей отдачей и на совесть обрабатывала плеткой попы моих клиэнтов, Снижанка с разбегу, путаясь у проводах, запихвала своему поцаньчику вибробаклажан, и мы хором подпевали любимым артисткам, шо „нас не догонют“, а поцаньчики извивались красивыми судорогами. Но шо то скоро они перистали трепыхатся от кайфу и подозрительно затихли.

Ну я так аккуратно подняла одного за волосы, а он уже у безсознанке. И остальные тоже, но кажеться еще дышали. Ну мы перепужались и я поштишто по трезьвянке спросила Снижанку, какой номер скорой помощи изнасилуваным. Она конпетентно вспомнила, шо 911, я позвонила и со страху наговорила, шо тут поцаньчики сами себя заковали у наручники, а у одного с попы не вынимаеться кабачок.

А Снижанка говорит так напыщенно:

— Это вы, Тереза, все напутали: не кабачок, а баклажан. А ваще тикать треба!

Тода мы пособирали манатки и схиляли на ярко освещенную площадь с чуваком коло фонтану. Ой, ну светло, как днем: сами электричество не экономют, Кокакола на доме аршинными английскими буквами горит, а на Чубайса клявзничают. А буква „М“ у их не мущинский сортир, а метро, на котором мы и поехали на Курский вогзал.

Отпад, девки, какое метро у Москве красивое, но я вам потом за метро расскажу, кода у меня стремное волнение у грудях опуститься! А тода мы тихенько сели у платном зале томительного ожидания, допили горилку и доели семачек и решили, шо всештаки лутше у театральное училище мы на этот год поступать не будем. Потомукак Москва какая-то негостеприимная (ну мне и раньше говорили), деньги я все отоварила, а еще мы боимся Зиночки. Но Снижанка говорит, шо хрена Зиночка нас искать на поселке и в загранице будет.

Короче, купили мы билеты, расцеловалися на прощанье помадами и послали нахер московских окон негасимый свет.

На будующий год поеду без Снижанки, нахрена мне ее семачки со Скарлетом, лучше спонсера себе найду!

Былинка четвертая. 

Не ездийте с хачами у лифте!

Я вам шо, не рассказвала про Оксанку? Это ж подруга моя с ПТУ. У ей папаня — яврей, а маманя — корейка. Сама она мелкая, но от кошерной капусты чимчи у ей морду расперло по-круглому, окромя шнобеля, шо висит гордым куриным клювом промеж двух незрелых эпикантусов. Папик ейный был бугалтером, покудова не полез у политику, не подтусовал выборы и не сделался главным по „Единой России“ на поселке. Им тода дали квартиру умершего с тоски бывшего парторга тормозного завода, шоб Оксанкиной мамане был балкон для квашенной капусты. Дом ихний — силикатная хрущеба с газовыми колонками и белыми унитазами, тока без лифта.

Один раз Оксанка говорит, а поехали у район кататся на лифте у новом девятиэтажном доме. Ну мы и сели на рейсовый автобус, хотя я была у Москве и хотя на лифтах ишо не ездила, зато на экскалаторе у метро сломала каблук 15 сантиметров.

Ну я пониланидура, шо после лифта мы пойдем на дискотеку с хорошенькими поцаньчиками и одела юбку с зеленой козлиной кожи, шоб дырку на калготках у промежности прикрыть, и фиолетовую маечку с голым животом так, шобы видно было новое колечко на пупке. У автобусе мы крепко намазались махровотурэцкой тушью, но автобус попался трясучий, и Оксанка попала щеточкой у глаз и всю дорогу вижжала и промывала его кокаколой-лайт. А я не дура, сереневые тени намазала кисточкой на остановке.

Приехали мы у район, хорошо Оксанке у китайских кросовках, а я еле доковыляла на каблуках до того дома с лифтом. А там на железной двери какие-то кнопки с циферами. Ну мы культурно попросили одну мимопроходящую жительницу открыть, так она некультурно обозвала нас курвами и захлопнула дверь, так шо я даже плюнуть ей в харю не успела. Ишо мы помогли одной тетечке коляску на крыльцо поднять, но она, свинья неблагодарная, сказала, шо у ихнем подъезде живут тока члены „Единой России“ и лифт у их обыкновенный и уже засраный, а у соседнем подъезде живут месные олигархи и лифт у их финский скоросной. Ну мы негордые, можем и на финском покататся.

Стоим так с Оксанкой, семачки мимо урны щелкаем и делаем вид, шо код забыли ввиду занятости мозгов высокими помыслами. И вдруг с иномарки вылазиит настоящий хач, одетый по-черному и у кожаном пинжаке, который не сходиться, потому как размеров таких промышленность не придумала. Я деушка опытная и по золотому зубу их вычисляю с ходу, а также по бутылке коньяку у руке с золотым перснем.

— И каво такие красывый дэвушьки ажидают?

Оксанка дурадурой, прикинулась сразу целкой-шалашовкой и говорит удрученно:

— А вы нам, дяденька, экскурсию у заграничном лифте не организуете?

— Вай, красавицы, зачэм в лыфте, в квартире коньяк пить удобней. Пашли, дарагие.

Ну я ж деушка опытная и пониланидура, шо там у квартире ишо пол-аула пасеться, как голодные бараны на вызженных склонах Кавказа, и опосля такого коньяку пися крепко болеть будет. Но Оксанка дурадурой, на фиксы падкая, гляжу, уже губки бантиком завязала и мечет на хачика огненно. Ну, думаю, проедуся за компанию у заграничном лифте заради щастя подруги.

Тока мы у лифт зашли, тут шмыг за нами шото мелкое. Волосы как у вороной кобылы, тока длинным ежиком. И носик вплюснутый. Оксанка шепчет: „Это ж вьетнамец с рынка, олигарх калготочной палатки“. Задела, паскуда, за сокровенное — у меня ажно промежность от волнения вспотела и дырка засвербила.

А нямнямчик такой щупленький, как поцаньчики-пятиклашки, у грУди мне сразу остатками носа уперся и несмело так очами косыми снизу зыркает. И селедкой жареной от его пахнет. Ну я взглядом так приласкала. А хачик уже руку на плечо Оксанке поклал и кнопочку нажал. Ну лифт подумал трошки и дернулся. Это ж какой вес! Но мы взметнулись.

Половину лифта заняла кавказская гора Казбек. Я у дверей, шоб от его подальше, а промеж нас — Оксанка и вьетнамский олигарх скрючились. А я гордо росписи настенные изучаю, тока из-за голов „fuck“ по-английски прочитать и перевести успела. И тут лифт всежтаки надорвался и застрял, а лампочка от надрыва погасла.

Ну, понятное дело, Оксанка как завижжит, как собака корейцами резаная, и ну метатся по лифту, какбудто там другой выход есть. А хачик прилип до переговорного устройства и стал ругатся с жэковской бабой: „Я тэбэ хасавьюрт устрою, билят такой…“ А вьетнамец вякает не у струю: „А посему липта не лаботает?“ — а потом затих и испарился, тока селедочный запах остался. Оксанка повижжала и тоже затихла, видно, хач ей под юбку уже залез… И тода я вспомнила, как у ПТУ изучала книжку про молодогвардейцев и как они патриотически вели себя у трудных обстоятельствах отечественной войны, и потно запела: „Вставай, проклятьем заклеймленный…“