МеЛ
Люди, как соседи
И тут у другой девочки „разболелся“ живот. Прямо на уроке застонала. Учитель решил вызвать школьного врача. А девушка подошла к учителю и что-то там шепнула ему на ухо. Тот сначала округлил глаза, потом покраснел, а потом сказал, чтобы она шла, куда просит, но к концу урока вернулась.
Та ушла. И с концом. Как потерялась.
Ну на третий урок было еще забавнее. Учителя вызвали к телефону. Он какое-то время отсутствовал. Потом пришел и попросил третью нашу подружку-„почтальоншу“ срочно сходить домой. Там будто бы ее маме стало плохо, а врача встретить некому и посмотреть за бедной мамочкой тоже. Та, конечно же, „разволновалась“ за мамочку и пропала. И третья пропала.
Осталась я, да та самая наша подружка, которой мы письмо написали. Ну, она эти приколы вымыслом не считает, думает, что и флюс, и все остальное — все правда. Мне говорит, что вот надо же, как жаль, собирались вместе на дискотеку, а тут такие неприятности у всех посыпались. А у меня, говорит, радость. Мне, говорит, Роберт письмо утром прислал. Я, говорит, в школу шла и почтальона встретила. И вот в письме этом этот Роберт ее „слезно“ на дискотеку зовет, обещает только с ней танцевать. И в письме просьба, чтоб она была на дискотеке непременно в короткой с разрезом юбочке. Эта юбочка его как бы волнует очень.
Я смотрю, точно, она прямо в школу в той юбочке с разрезом пришла. Ну чтоб в волнение парня своего привести, раз просил.
Слушаю я ее, и называю всех нас, и себя в том числе, идиотками. Она ж нам подружка!
Но надо же что-то делать? Где остальные? Куда пропали?
Да и подружка моя, она как с ума съехала, смотрит на этого парня, глаз не сводит. Все подмигивает ему, мол, все знаю, юбочка на мне, ждем танцы.
Ну, думаю, попали! Смутили покой наивной девушки!
Я тому парню пишу записку: „Надо поговорить. Выйди за школу“.
Отвязываюсь от подружки, отмахиваюсь от ее дурацких подсчетов его знаков внимания, типа „задел бедром, когда шел на перемене в буфет“.
Иду за школу. Он там. Ждет, цветет как роза. Давно, говорит, ждал, когда в тебе чувство проснется. А я от лап его отбиваюсь и говорю ему, что хочу в нем „чувство“ это проверить. На исполнительность моих капризов. Вот, говорю, три моих подружки где-то на улице „Трех тюльпанов“-семнадцать пропали. Сбегай, говорю, туда и скажи им только три слова „она все прочитала“, и назад.
К концу уроков он появился. Один. Весь в рванье, волосы взъерошены и глаза по плошке. Ну что, спрашиваю, сказал заветные слова? Он говорит, сказал. Спрашиваю, а девочки где? А там же, говорит, где и были, на улице „Три тюльпана“-семнадцать.
Оказалось, в доме подруги почту дог носит. Умный пес, как только кто тянет руку к ящику, он тут же выскакивает и бежит за почтой. А тому, кто лез туда журналы воровать, ничего не оставалось, как бежать к ближайшему укрытию — к крольчатнику. Пес туда не бегает. Ему вход в крольчатник „строго воспрещен“. Умная собачка. Сидит и караулит очередную „почтальоншу“. Та приходит, руку к ящику протягивает, а собачка тут, как тут, и бежит моя подружка туда же — в крольчатник. Вот они там втроем и очутились.
Парень тот нормальным оказался. Он прямо с забора девочек покричал. Те покричали ему, ну что мы тут, давай сюда, тут в крольчатнике поговорим. Он по дереву и через забор. Слова заветные передал, а как назад, забор высокий. Вот и побежал он к калитке. А там… заветный почтовый ящичек висит. И собачка злая. Хоть парень в ящик и не заглядывал, собачка его крепко встретила. Ну не нравится песику, когда к его ящику бегают! Ну этому спринтеру удалось-таки убежать. С малыми потерями. А девчонкам сильно нагорело. Никакие басни, про то, что ждут Мэгги, ну ту, которую мы разыграли, в условленном месте, не помогли. Отпустили их, конечно, родители Мэг, но значительно позднее, чем дискотека началась.
Все в классе над видом этого „горе-спринтера“ посмеялись. А он на меня „волком“ смотрит. Ну вот, говорит, что мне будет от тебя за этот каприз? А я ему: „Мой очередной каприз“. Вот, говорю, девочка, показываю на Мэг. Неприятность у нее — замочек на юбке расходится, а сделать никто не может. Почини, а-то ей неудобно так ходить. А мне с ней. Мы ж подружки. Да и на дискотеку мы собрались. Сам же, говорю, предложил. А я без подружки не пойду.
После уроков у нас бассейн был. Мэг мне взахлеб об его очередном знаке внимания рассказывала. Говорит, вывел он ее в душевую, ну и давай замок на юбке расстегивать-застегивать. Сейчас, говорит, починю. А она ему щебечет, юбочка „клевая“, мне и самой нравится, да вот замок — дерьмо. Туго ходит. А он ей, я, говорит, мастер по замкам. Присел перед ней на корточки и замочек на ее юбке то спустит, то застегнет. Кусочком парафина натирал его. И вот, когда он в очередной раз замочек вниз „вжик“, учитель по плаванью в душ вошел. Шум, крик. Их обоих к директору. Там и досталось: ей — за удовольствие, ему — за неприличный вид и подозрительное поведение…
Он после бассейна меня стережет и спрашивает, какой, говорит, третий каприз, а-то дискотека скоро начнется. Там, говорит, только со мной танцевать будешь! Я пропускаю его пожелания мимо ушей и даю третью „установку“. Пойдешь, говорю, на дискотеку, зайди по известному тебе адресочку дога-письмоносца и пригласи ту самую девочку, которой замочек ремонтировал. И первый танец с ней потанцуй. Остальное, как договорились. Он на меня, как на идиотку посмотрел, но все выполнил в точности: и встретил, и протанцевал с Мэг первый танец. И вдруг на дискотеке объявляют: „Если вы пригласили девушку на первый танец и она пожелала танцевать с вами вальс, значит вы — пара дня Валентина. Все остальные танцы вы танцуете на сцене. Жюри выберет лучшую танцевальную пару и вручит ей приз.
Моя подружка, разумеется, тут же ловит этого парня возле меня и приглашает его на вальс, в расчете на приз дня Валентина! Он ей отказать не решается, кругом эти „жюри“-„вышибалы“ ходят, отказывающихся женихов с дискотеки выгоняют. Вот и танцевал он с ней весь вечер. А я с другими. А ближе к концу вообще ушла с одним мальчиком. Удрала от ответа за свои „капризы“.
Зато подружка была на седьмом небе. У нее настоящий Валентинов день получился. Правда, говорит, в конце вечера ее мальчик с „вышибалами“ подрался, но это уже к концу. Вот такая шутка получилась на день Святого Валентина. Мы ее с подружками часто при встрече вспоминаем. Мэгги на нас не обиделась. Она же этого хотела.
Глава 8
Оливия взглянула в зеркальце над лобовым стеклом. Лоренс мечтательно смотрел перед собой. Может и не слушал даже, а просто улыбался, вспоминая, как сам в этом возрасте любил пошутить и вскружить кому-то голову в такой день, как четырнадцатое февраля…
Припомнив хорошее, он вздохнул и оглянулся на Оливию. Улыбка так украшала лицо женщины, что перестали замечаться синяки на нем. При слабом свете салона она показалась даже симпатичной.
Тэд даже смутился, заметив что его взгляд на нее затянулся. А Оливия — нет. Она улыбалась и воспринимала взгляд Лоренса как обычное дело.
Тэд снова отвернулся к рулю.
— А тот парень? Он ведь честно отработал твои желания. Он был удовлетворен?
Тэд посмотрел в зеркальце, увидел вдруг, как дернулись губы Оливии, как быстро она отвела взгляд в сторону. Опустила голову и привычным движением спрятала локон за ухо.
— Наверное, нет. Раз не испугался перед самым штормом убедиться, что меня больше нет.
У Лоренса от догадки вытянулось лицо. Он уставился в зеркальце, а в сознании промелькнула картинка идущего ему навстречу катера.
— Роберт Конрой?!
Женщина кивнула. Грустная улыбка снова дернула ее губы. Она, как от холода, дернула плечами и, вжавшись в угол сиденья, посмотрела на льющий за стеклом дождь.
Лоренс долго смотрел на ее отражение в зеркале. Снова приметил каждую ее ссадину на лице, синяк у глаза, разодранную щеку…
И уже иначе „видел“ с такой легкостью рассказанную историю о подружках и их дружках…
Ветер бил крупными каплями по стеклу, разрезая его на неровные полосы. Стегал сорванной с деревьев листвой и ветками.
Тэд заметил, что женщина зябко пожала плечами и обхватила себя руками. Расстегнул „толстовку“ и снял ее через голову.
— Надень.
Она посмотрела на его загорелые плечи, спину. На протянутую „толстовку“. Подумала, парень замерзнет, покачала головой, нет.
— Надевай. Мне не холодно. А станет, в дом пойдем. Надень, я попытаюсь включить обогреватель, он здесь должен быть. Машина, правда, старая.
Оливия взяла „толстовку“, надела ее и сразу почувствовала тепло. Запах тела чужого ей мужчины ей понравился. Она мягко поблагодарила Тэда улыбкой и, проведя ладонью по своему плечу, согретому „толстовкой“, сказала: „Спасибо. Очень тепло“.
Тэд заметил, что белое Оливии к лицу. Сказал это вслух и, опять чего-то смутившись, отвернулся, принялся возиться с обогревателем. Скручивал какие-то проводники, что-то регулировал и наконец послышалось „урчание“, запах обгоревшей пыли и в колени женщины подул теплый воздух.