Иван Воронов

Река

Я взял его за руку и потащил к небольшому скверу с обшарпанным памятником одному из первооткрывателей здешних мест. Мы присели на скамейку, здесь нам никто не мог помешать говорить свободно.

— Твои хозяева должны быть довольны, все прошло чисто, завода нет, все задачи выполнены. Чего же еще? Не думаю, что контора страдает таким человеколюбием и гуманизмом.

— Дело приняло слишком громкий оборот, если кто-то из вашей команды разболтает по пьяни или по какой иной причине о случившемся, нам конец.

— Учти, если что пойдет не так, то я доберусь до твоего хозяина, раньше чем он успеет пикнуть, и возьму все то, что мне причитается, да еще и неустойку прихвачу.

— Да уймись ты, на тебя никто не тянет, ты получишь все сполна, плюс долю твоих подельщиков, о них мы позаботимся сами, ведь тебе нет до них никакого дела.

Реально он был прав, мне на самом деле было наплевать на судьбу моей команды, при нашей работе иметь привязанности не только глупо, но и смертельно опасно.

— Мы утроим общий гонорар, — продолжал он — ты получишь его в центре края, после этого скроешься за границей, как сообразишь сам, ты парень хитрый, тебя этому учить не надо. Как обтяпать это дело — знаешь. От центра края до ближайшей границы километров двести. За бугром сменишь легенду, и подкорректируешь рожу. В общем, с такими деньгами и своей профессией ты и там не пропадешь. Остальные инструкции получишь позже.

Я посидел еще на скамейке, ожидая пока его фигура в сером плаще не скроется за поворотом. Собачья работа, как ее не делай, всегда будут недовольны. Впрочем, я уже давненько подумывал о том, чтобы поменять холодные просторы родины на какое-нибудь экзотическое место, где всегда тепло и тихо, часто представляя себе изумрудную гладь моря, отрезанную от зелени суши бледно-желтой полоской мелкого песка, дом на берегу, через окна которого ветер доносит тихий шелест набегающих волн, а по вечерам оранжево-красный шар солнца, медленно опускающийся за горизонт океана, отбрасывает блики на деревянные стены. Мечты…

Я снова поймал себя на мысли, что этот памятник и сквер до безобразия знакомы, мне казалось, что пересекал его десятки раз по дороге на работу. Надо отогнать эти неясные прилипчивые воспоминания. Их уже трудно было объяснить только тщательной подготовкой. Пора было спешить на паром. Дома, переулки, треснувшие бетонные вазы-клумбы, в которых когда-то давно росли цветы, были частью моей памяти, прорывающейся через стены амнезии десятилетней давности.

Ближе к порту становилось оживленнее, люди спешили на паром, который раз в сутки пересекал реку до пристани, находившейся в пяти километрах от дороги, ведущей на юг, к областному центру. Для многих живущих в городе это был единственный способ выбраться на большую землю. Дома около порта строились в незапамятные времена добротно, их мощные кирпичные стены с облезшей краской утверждали торжество первопоселенцев над суровой природой края. Как всегда около пристани шла оживленная торговля рыбой и всякой мелочевкой. Как всегда. Странно, но я был почти уверен, что увижу эти торговые ряды, крытые листами ржавого железа. Они на самом деле и были такими, какими их представлял или помнил. Похоже, схожу с ума и мне действительно пора на покой, отойти от всех дел, залечь на дно и ни о чем не думать.

Я пристроился на деревянной скамье в носовой части парома, направленной навстречу ветрам реки и холодным брызгам. Народ все прибывал и прибывал, казалось, что весь город снялся с места в едином порыве желания его покинуть. Я осмотрелся по сторонам. Все было спокойно и безопасно. На меня никто не обращал внимания, люди были заняты либо проводами, либо своими вещами и тюками. Капитан, стоящий у двери в рубку, был стар, как и сама посудина, на которой предстояло пересечь реку. Настолько стар, что я даже пожалел о своем решении переправиться через реку на этом пароме. Его тусклые и бесцветные глаза с безразличием оглядывали толпы прибывающих пассажиров. Сам он был одет в какое-то видавшее виды, местами протертое до дыр пальто. Уже когда я решил переключить свое внимание на серые волны реки и неясную полоску противоположного берега у самого горизонта, обратил внимание на женщину, сидящую у борта на такой же деревянной скамье. Что-то в ней показалось мне очень знакомым, знакомым настолько, что я, пытался, не особо привлекая ее внимание, тщательно разглядеть лицо, угадать знакомые черты в фигуре, движении рук. Она, как и город, прорывалась откуда-то, с обратной стороны моей памяти.

На скамейку рядом со мной грузно присел человек в сером пиджаке.

— Вы не против, если я присяду? — словно стесняясь, спросил он.

— Да нет, место-то свободно, — мне совсем не хотелось вступать с кем-либо в длительные разговоры, не было настроения. Происходящее со мной и все фортели, которые выкидывала моя, внезапно пытающаяся вернуться память, выводили из состояния равновесия. Но мне не хотелось привлекать к себе излишнее внимание демонстративным отказом от общения, поэтому для поддержания разговора я спросил — На большую землю, в центр?

— Да, а что еще делать? — тускло ответил он — Я был инженером на заводе, ну, в общем, до того, как он взорвался. Бывает же такое, я ведь должен был работать в ту смену, ну когда он взорвался, да приболел в этот день и решил отпроситься, можно сказать, повезло. Вот ведь, как бывает.

„Да, мужик, тебе круто повезло, ты даже не догадываешься, как“, — подумал я про себя, а вслух только сочувственно произнес — Видно вы в рубашке родились, коли так.

Он тяжело вздохнул: „Теперь придется искать новую работу“, — Инженер задумчиво замолчал и, сосредоточив взгляд на щели между досками палубы, полностью погрузился в свои мысли, что меня вполне устраивало.

Еще одно место с краю скамейки занял один из представителей той народности, которая населяла эти холодные края за тысячи лет до прихода поселенцев, кочуя по заснеженным просторам тундры и тайги вместе со стадами оленей. Лицо его было невыразительным и спокойным, казалось, что вся суета на пароме его нисколько не занимает. Он просто сидел и смотрел на реку.

Сирена пронзительно взвыла, предвещая отплытие. Заурчал двигатель, пахнуло мазутным дымом, паром начал медленно отходить от берега. Зашелестела вода, разбегаясь спокойными волнами от бортов. Берег и город постепенно удалялись, надеюсь, что я больше никогда их не увижу, не увижу городских улочек, скверов, памятников, деревянных домов и блочных пятиэтажек, и, постепенно все придет в норму, и ничто и никогда больше не сможет потревожить моей рудиментарной памяти.

Но город никак не хотел покидать меня, он напомнил о себе вновь, когда паром проходил мимо одного из островов, заросшего низкорослыми сосенками и кустами черемухи. Я снова начал вспоминать, вспомнил его песчаные отмели, на которых когда-то ловил рыбу, вспомнил даже большой ствол дерева, выброшенный на берег однажды в половодье. Он лежал там и сейчас на самом краю острова, выступающем навстречу речным просторам и противоположному берегу.

Внезапно я почувствовал на себе чей-то взгляд, за долгие годы своей работы развив способность интуитивно ощущать слежку. Женщина, которая показалась мне знакомой, тоже пыталась разглядеть меня. Я повернулся к ней и прямо посмотрел в глаза. На какое-то мгновение она застыла, выдавая удивление, растерянность, радость и страх. Она явно узнала меня, узнала, хотя я был уверен, что никогда ее не видел раньше, и мы никогда не могли с ней встречаться. И тогда я вспомнил сон, сегодняшний сон, крутой берег реки, прибрежные валуны, надрывные крики чаек. Она была в этом сне, только моложе, моложе лет на десять.

Я отвернулся и подошел к ограждению носа парома, направленному навстречу другому далекому берегу. Это был просто сон и ничего более, меня здесь никто не мог знать.

Еще до того, как ощутил легкое прикосновение ее руки до моего плеча, я знал, что она подойдет ко мне. Женщина встала рядом, держась за поручни у борта. Я молчал, молчала и она.

— Неужели это ты? — ее голос казался мне до безумия знакомым — Прошло целых десять лет, десять чертовых лет, как ты пропал. Неужели ты не помнишь меня? Почему, почему же ты исчез, бросил все и меня вместе со всем, — голос ее дрожал или мне так казалось от порывов ветра.