Алексей Синельников
Похмелье олигарха
* * *
Прости, читатель, не хочется вмешиваться, но жаль упускать случай. Пока Олигарх обдумывает услышанное, хочу внести некоторые пояснения. Из романа удалены все имена и названия фирм, все, что могло бы бросить тень на кого-либо, или что-либо. Олигарх, прямо скажем, человек необъективный, да и я грешен. Меня интересует сама концепция взглядов человека, взирающего на жизнь с противоположного полюса.
Единственный, кого не удалось вывести из-под удара — это президент. Ему уже солоно досталось и, чувствуется, еще солоно придется. Это лишний раз подтверждает — он самый беззащитный из нас.
Я, откровенно говоря, хотел выбросить эпизод с „журналистикой“ или как-то смягчить его, но меня настолько поразила реакция Олигарха на одно лишь подозрение на принадлежность девушки к этому, лично мной уважаемому, цеху, что я решил не только не выкидывать, но даже не редактировать его. К тому же, девица не принадлежит, как я понял, к исчезающей категории тех представительниц прекрасного пола, которые, закатив глаза, падают в обморок при слове „пиписька“. Все, извини, читатель, я и так злоупотребил твоим вниманием.
* * *
— Ты меня не убедила. Налей еще. Но некий резон в твоих словах есть. Извини, если незаслуженно обидел…
— То есть, это надо понимать так, что если бы я была журналистка, то все, что вы сказали, остается в силе?
— Да, я еще кое-что могу добавить к сказанному.
— Простите, а как это сочетается с тем, что вы сами являетесь владельцем нескольких газет, и не только.
— Откуда ты знаешь, что у меня есть СМИ?
— Ну, а кто этого не знает? Разве нет?
— У меня нет „желтых газет“. И я никаким образом не влияю на них, уж тем более не являюсь цензором. Вы, девушка, наверное, не представляете того, что мой день расписан по минутам до самой ночи. И я свихнулся бы, если бы занимался чтением всей хрени, которую печатают, пусть даже мои газеты.
— Ты перешел на „вы“. Что же, наверное это правильно. А скажите, в ваших газетах есть, пусть не главные редакторы, а простые журналисты, которые разделяют мнение ваших конкурентов, а не ваше?
— Ты — идиотка? Действительно, так прикидываться дурой не может ни одна журналюга! Если бы ты хотя бы один день проработала в газете, то знала бы, что в первую очередь газета — это коллектив единомышленников, объединенный одной идеей. С другой стороны… Вот ты взяла бы директором лесопилки маниакального поджигателя?
— Насчет поджигателя — это сильный ход, поэтому директорами ваших лесопилок работают фанатичные пожарные?
— Опять же, я не занимаюсь подбором кадров, есть службы управления персоналом. Вы поймите, это целая империя, и я, несмотря на то, что являюсь ее хозяином, такой же маленький винтик, как и все. С той лишь разницей, что ответственности и обязанностей на мне лежит несопоставимо больше, чем на остальных.
— Мы с вами вступаем на опасную стезю. На эту тему, чувствуется, вы можете рассуждать сутками. Давайте все-таки перейдем к власти.
— Что тебе далась эта власть?
— Мне она и на фиг не нужна, это твоя идея — рассказать о важном. А главным ты, надо полагать, считаешь власть.
— Слушай, ты перестанешь морочить мне голову? Сколько можно?! Я ни трезвый, ни пьяный не мог заказать у первой встречной девчонки интервью на три дня.
— Ну, два дня, положим, ты ни „бэ“, ни „мэ“ сказать не мог. И я не первая встречная, ты просто забыл обо мне.
— Фарс плавно перерастает в мелодраму. Ты еще скажи, что ты — моя незаконно рожденная дочь! Нет, ты мой сын, и хочешь взять у меня денег на операцию по смене пола!
— Ты говоришь глупости. Ты должен все вспомнить сам. Ты просил об этом.
— Перестань меня мучить. Я же сказал, что последнее, что помню — это встреча с Президентом и матерью. Все, дальше как отрезало. Я вижу тебя первый раз в жизни, я допускаю, что наобещал тебе с три короба, и, клянусь, все выполню, чего бы это мне ни стоило. Но я не помню эти два дня, я не могу объяснить свои идиотские решения и поступки. Можешь мне не верить, но со мной такое впервые в жизни. Я нажирался до беспамятства, не считая этого, всего два раза в жизни. Первый раз на выпускном вечере, по молодости, по глупости. Второй раз — тоже на Новый, но 1992 год. И оба раза я, конечно, чудил, но чтобы так?! В остальное время я себя даже выпившим припомнить не могу. Я веду здоровый образ жизни, занимаюсь спортом, я работаю как вол, пожрать даже не могу по-человечески из-за чертовой диеты!
Хватит, ты меня достала. Я не хочу ничего вспоминать. Мне наплевать на эти забытые дни. Я сейчас сяду в самолет и просто вычеркну их из своей биографии. И тебя тоже.
— А вот об этом ты мне не говорил. Напротив, ты сказал, что не подвержен истерикам, а закатил уже две, если я со счета не сбилась. Я даже не знаю, как поступить. С одной стороны, я не нанималась утирать сопли взрослому мужику. При этом ты ведешь себя по отношению ко мне, мягко говоря, кое-как. Ты знаешь, других скотов, кроме тебя, я в жизни не встречала, но я не думаю, что после общения с тобой еще
С другой стороны, ты дал слово и я по условиям сделки должна быть с тобой до конца, пока ты все не вспомнишь. Но, как я понимаю, ты решил кинуть… на сей раз себя самого. Ну что же — это твой выбор.
— Ни черта не понимаю. В чем твой интерес? В том, чтобы я наговорил кучу гадостей, вспомнил, как нажрался и очутился здесь, и какое-то слово, данное тебе. И что тогда? Будут выполнены какие-то условия какой-то сделки.
— Ну, в общем и целом, все так.
— Хорошо, я не понимаю, почему это тебе интересно, но изволь. Я уже говорил, что встреча прошла впустую, единственный результат — это то, что „там“ отнесутся с пониманием к моему отъезду. Этот разговор был нужен и мне и ему, но мы оба не использовали данный нам шанс. Ни он, ни я первыми не протянули руку друг другу. В упрощенной форме, если бы я ему сказал, что я — вор (он и без меня это прекрасно знает), а он бы мне сказал, что готов, несмотря на это, разговаривать со мной, как с порядочным человеком, то возможно какой-нибудь разговор и состоялся. А так…
Отбросив всю шелуху, можно сказать, что главная задача государства состоит в том, что при соблюдении мною неких законов и правил оно гарантирует мне соблюдение этого же остальными гражданами. Ты полагаешь, я не понимал, что представляет собой эта приватизация, или Президент не понимал? Все всё прекрасно осознавали, и молча согласились с правилами игры.
Но эти правила стали менять по ходу игры, а в дураках оказаться никому не хотелось. В карманы чиновников посыпались сумасшедшие деньги. Чиновник — это человек, лишенный возможности заработать хоть рубль. Он его может либо украсть, либо получить в виде взятки. Украсть — это и грешно, и стремно, а хочется. И чиновник придумал „откат“ — ворую и рискую я, а он позволяет за солидную мзду мне это делать. А взятка… Ты знаешь, почему охотники уничтожают любого хищника, каким бы он ни был редким, если он попробовал человечины? Потому что, отведав халявного и вкусного, зверь отказывается жрать что-либо другое. Так и чиновник, получив единожды столько, сколько он за три жизни законно получить не сможет, не ударив при этом палец о палец, никогда не будет соблюдать законы и правила! Он будет их постоянно раскачивать, менять толкование, только бы спровоцировать меня на то, чтобы давать и снова давать. А поскольку морды у нас у всех не в пушку, а в шерсти и перьях, то те, кто пытается рыпаться, оказываются черт знает где, в обществе полусумасшедших девиц. А власть… власть нужна для того, чтобы защитить себя, любимого, от государства и его граждан. Прекратить этот беспредел может лишь наличие совести у всех участников этого кошмара. А у кого она есть?
— Я думаю, что совесть есть у каждого, весь вопрос — какая.
— Глупости ты все говоришь. Ну что, я все условия выполнил? Что дальше?
— Это не мне решать.
— О Боже, когда я проснулся, мне было легче! Что еще я тебе не рассказал? О том, как заехал попрощаться с мамой? Так это тебя не только не касается, это тебе и неинтересно.
…Мама всегда остается мамой. Это единственный человек на планете, которого я по-настоящему люблю. И, как это ни парадоксально, единственный человек, которому от меня ничего не надо, кроме того, чтобы я просто был. Она просила, чтобы я не уезжал, отдал все и остался, говорила, что мы никогда не увидимся, если я сейчас уйду. Я сказал, что это глупости, что я уже купил билет для нее, жены, сына. И они спокойно меня подождут в нашем доме, пока я закончу свои дела и приеду к ним. А вместо того, чтобы заниматься делами, я уже третий день кувыркаюсь с тобой.
Вот теперь все. Дальше только похмелье и ты, как платное, надо полагать, приложение к моей головной боли.