Андрей Ратеев

Самовар

Но не расхождения в интерпретациях принципиальных моментов их ужаснули. Явное противоречие между взглядами сына и принятыми обществом концепциями напугало любящих родителей перспективой возможной агрессии, направленной на их мальчика.

Последовавшие через некоторое время новые спасательные упражнения-беседы завершились так же плачевно. Окончательно убедившись в полной бесполезности своих усилий, совершенно скиснув и опустив руки, родители свернули мероприятия по исправлению мировоззрения сына. Получив полную свободу, убедившись в правильности и мощи своих устремлений, Карл продолжил самостоятельные экзерсисы в удивительном и необъятном пространстве, названном вспылившим отцом „областью интеллектуального саморазвращения лжеистинами“.

Отштудировав от корки до корки не один десяток творений любомудров прошлого, наспех ознакомившись с современными оригинальными теориями, по большей части являвшимися лишь слабыми тенями великолепия древних храмов мысли, юный Карл сформулировал совершенно новый постулат, наделивший систему философских принципов качеством, к которому неявно, неосознанно стремились все выдающиеся мыслители. Но публиковать гениальное открытие Карлуша предусмотрительно не спешил. На обдумывание деталей обоснования, полировку доказательных умозаключений ушли десятилетия.

За эти годы, освободив для взаимодействия с окружающим миром одну треть сознания, занятого изысканиями в заоблачных сферах, Карл Васильевич окончил среднюю школу, легко преодолел пятилетний барьер технологического университета. За годы последовавшего затем ковыряния в ничтожной проблематике промышленного производства, он осиротел, поменял жилплощадь родителей на однокомнатную квартирку с доплатой, без претензий на роскошь обставил ее.

Между тем, глупая кинокартина жизни, сюжет которой, обыденной рутиной или редкими, малоинтересными событиями, давно уже не занимал Карла, развиваясь в рамках пошлого, закольцованного сценария, треща целлулоидом по истертым зубьям вечного проектора, мелькнув растянутыми в эллипсы черными кружочками сигналов синхронизации, приступила к демонстрации очередной своей части.

Обстоятельства начали складываться таким образом, что игнорировать происходящее на пожелтевшей простыне экрана становилось все труднее и труднее. Потеряв стабильность, излишнюю в борьбе за либерализм и демократию, политическая и экономическая компоненты общества, склеенного в аморфную массу суперцементом псевдосправедливости, войдя в резонанс, покалечили друг друга.

Как-то незаметно и стремительно исчезли из универсамов, магазинов и лавочек продукты питания; предприятия и коллективные хозяйства рассыпались и деградировали буквально на глазах. Да что там говорить, даже сам огромный и нерушимый, скрепленный братской дружбой и героическими подвигами, рухнул в грязь и пыль, разлетевшись на куски, подобно лобовому стеклу ГАЗовского лимузина средней руки партхозноменклатуры, фиктивный союз республик.

Жить стало трудно. Но, отложив на время важные размышления, Карл напрягся, и, потратив какое-то время впустую, все-таки устроился в небольшую коммерческую фирмочку, бородавкой прилепившуюся к рыхлому бюджетному телу районного отдела собеса. Работа была простой, но нудной, требующей большого внимания, и вместе с тем, малооплачиваемой.

Фирма занималась оказанием разнообразных услуг пенсионерам и инвалидам, в строгом соответствии с утвержденным прейскурантом, а в обязанности Карла Васильевича, помимо бумажного учета и перераспределения подержанного тряпья, входили проповеди психологической поддержки страждущих посредством телефона доверия. Именно данный род деятельности, вынуждавший Карла подолгу и многословно общаться с нравственными, либо интеллектуальными инвалидами, удручал более всего.

Возможности сосредоточиться на важных аспектах вынашиваемой философской парадигмы, гнуся в потный микрофон заготовленный заранее и утвержденный начальством текст, не было никакой. Именно поэтому все свободное от работы время Карл Васильевич посвящал сосредоточенному обдумыванию способов разрешения проблем, уменьшающимся своим количеством все менее и менее препятствующих воплощению давнего замысла.

* * *

Добравшись по грязному тротуару к переходу через неширокую дорогу, успешно форсировав ее, Карл Васильевич быстро зашагал по асфальтовому покрытию широкого пупырчатого языка, вывалившегося из многодверных ворот недавно открытой станции метрополитена, к ненасытному, снабженному подпружиненными челюстями обитых металлом створок, проглатывающему, и одновременно отхаркивающему около десятка двуногих, едалу.

Каждый день, проходя мимо расположившихся неподалеку от входа рядков мелких спекулянтов, Карл Васильевич скользил рассеянным взглядом по их скособоченным силуэтам, и с разгона нырял в распахнувшийся проем входа, иногда умудряясь протиснуться в стремительно уменьшающуюся щель, оставшуюся от резкого удара в створку прошедшим непосредственно перед ним каким-нибудь мужичком.

Но сегодня, совершенно случайно, его сознание выхватило из массы серых фигур торговцев пирамидальный контур бабки, одетой в толстое, грязное, залоснившееся меховое мужское пальто. Отброшенный в сторону пыхтящим, матерящимся потоком спешащих людей, Карл Васильевич недоуменно оглядел старуху и ее товар. Затем, озадаченно тряхнув головой, быстро собрался, и, включившись в ритм спешки, юркнул в метро.

Ничтожное событие, не удержавшее бы, в другое время, его внимания более нескольких секунд, почему-то, однако, зафиксировалось в сознании странным послесвечением. Все утро, последовавшее за этим происшествием, мысли Карла Васильевича возвращались к старухе и ее товару. Точнее, сама старуха представала перед внутренним взором расплывшимся серым пятном, а вот выставленные ею на продажу трехлитровки с домашними консервами вспоминались ярко и отчетливо…

Вечером, устало шаркая старыми подошвами, Карл Васильевич, выйдя из ярко освещенного здания станции метро в желто-фиолетовый полусумрак, поискал взглядом грязную меховую пирамиду, и, нисколько не удивившись ее присутствию на том же, что и утром, месте, направился к ней. Оживший меховой холм, радостно улыбаясь беззубым ртом, приветливо зашамкал дурацкие вирши самопальной рекламы:

— Подходи, милок, покупай грибок! Домашний, проверенный, вкусный, будь уверенный! А вот и помидорки! А вот хренок от терки! — Повторив несколько раз зазывальную белиберду, старуха фальшиво сникла, и с трудом выдавив грязную слезинку, продолжила прозой. — Ты уж купил-бы чего-нито, мил человек… Пенисия маленькая, дадут ее, так тут же и потратится — то хлебушка, то молочка, и за квартиру, а как же! Платить-то надо…

Потоптавшись около бабки минуты три, Карл Васильевич, неожиданно для самого себя, купил два баллона — один с маринованными опятами, а другой с „ассортёй“, как выразилась торговка, составленной из огурцов, помидоров, капустных кочерыжек и бледно-зеленых патиссонов. Расплатившись, он направился к своей пятиэтажке по тускло освещенной улице.

Придя домой, вскипятил воду, заварил чай. Наскоро почистив, нарубил соломкой картошку, и, прожарив кусочки старого, прогорклого сала в большой чугунной сковородке, высыпал в нее желтые брусочки картофеля. Откупорив баллон с опятами, с наслаждением вдохнул запах маринада, вывалил в фарфоровую, глубокую миску полкило скользких, упругих грибков, накрошил сверху лучка, и подлил пахучего, неочищенного подсолнечного масла.

К тому моменту, когда он накромсал булку хлеба на крупные ломти, картошка, скворча и шипя салом, покрылась золотисто-коричневатой корочкой. Карл Васильевич извлек из крохотного буфета початую бутылку водки, большую плоскую тарелку с синим узором каймы, и, отсыпав из сковороды добрую порцию жареной картошки, приступил к ужину.