Regald

Лужа

„Выброси меня сейчас же!“ — гласило послание. Не задумываясь, я отшвырнула пейджер в снег и, снова еле передвигая ноги, побрела домой.

* * *

В мире нет гармонии. Если бы она присутствовала, то любовь всегда была бы взаимной. А на самом деле совершенно нет равновесия, ведь сколько чувств и слез проливается впустую, утекает в землю. Сильные чувства, способные в совокупности повернуть ход исторических событий (изменить любящего, создать почти новую личность), оказываются совершенно никому не нужными, и все надежды, ожидания, силы и планы живут зря, и в конце концов умирают невостребованными. Вспыхнувший огонь, пусть он и погаснет в конце концов, но если он кого-нибудь согреет за свое недолгое существование, то значит он горел не впустую, и печаль о нем, хоть и есть, но не такая, как если бы он просто горел где-то никем не видимый и не чувствуемый, и так же незаметно угас.

И от даже совсем недолгой, но взаимной любви, остается, конечно тяжесть в сердце, но помимо нее столько еще приятных воспоминаний. И сожаление имеет под собой почву, здесь ясно, что утрачено. А когда, наконец, проходит невыносимая безответная любовь, приятных воспоминаний не остается, и не остается печали об утраченном, потому что нельзя утратить то, что не имел. Сердце заполняет пустота, холодная и вязкая. И звучит парадоксально, но верно, что тяжелее всего терять именно то, что никогда не имел.

Такие примерно мысли роились в моей голове, когда я садилась в электропоезд, отправляясь на работу в совершенно неподходящий для нее субботний день. Мое чувство еще не прошло, но источник, из которого оно питалось, внезапно беспричинно иссяк. Все что казалось поводом или намеком, стало казаться обычными действиями, ни к чему не сподвигающими. Tо, что раньше воспринималось, как выделение из массы, оказалось специфической формой общения. И почему-то даже краски окружающего мира приобрели для меня иной оттенок. На вопрос, почему прозрение наступило так неожиданно, я не могла себе ответить; да это и не было принципиально, раз уж оно наступило. В общем, было мне плохо и грустно. Самое неприятное, что теперь я не знала, к чему себя приложить, потому что долго шла тернистыми путями к заветной цели, а цель эта вдруг пропала как не было. Так что к общему плохому настроению примешивалось еще сознание бесполезности себя и всего вокруг происходящего.

В подобном состоянии любая мелочь может если не довести, то растрогать до слез, будь то фильм, книга или просто увиденное в жизни. И я, естественно, чуть не пустила слезу от следующей картины в метро. На моей же станции в наш вагон случайно забежала собака, еще почти щенок, беспородный и очень нескладный. Его худенькое тельце, странно изогнутое, от чего он чем-то напомнил мне овечку, держалось на длинных и тонких ножках. В сторону торчал взлохмаченный клочками хвост. А морда почему-то напоминала обезьянью, такая же подвижная, хитрая и с глазами круглыми, то ли от природы, то ли от страха.

Было видно, что попал он в такое место впервые. Щенок с вытаращенными глазами и с разинутой пастью носился по вагону, осматривая и обнюхивая людей, шарахаясь от каждого их движения. Периодически он останавливался в проходе, и стоял покачиваясь на четырех лапах, не рискуя опуститься на пол вагона. Мне почему-то стало до ужаса его жалко, хотя обычно я не питаю к собакам никаких особых чувств. Это создание было такое несчастное и напуганное, что мне хотелось что-нибудь для него сделать, но я не знала что. Народ, поначалу следивший за собакиными страданиями, вскоре перестал обращать на нее внимание, я же продолжала наблюдать и трусливо надеяться, что, может быть, кто-нибудь что-нибудь для нее придумает.

В конце концов одна сердобольная тетушка встала и попыталась отловить щенка, чтобы выпустить его на остановке из вагона, потому что сам он только большими удивленными глазами смотрел на раскрытую дверь и не делал попыток покинуть состав. Когда же поезд трогался, он опять начинал метаться по вагону. Щенок долго от нее прятался и жался под ноги сидящим пассажирам, но в конце концов она взяла его на руки и встала в ожидании около выхода. Я сидела, смотрела на них и умилялась, но когда поезд подходил к очередной станции, тетушка вдруг поспешно подошла к стоявшей у другого выхода девушке, спросив, не выходит ли та. Ничего не подозревающая девушка ответила утвердительно, а тетушка же, получив такой ответ, без дальнейших разговоров сунула животное ей в руки, попросив выпустить собачку подальше от поезда.

Бедная опешившая девушка с округлившимися глазами даже не смогла ничего ответить против и так и стояла до остановки с собакой под мышкой. Выпустив ее на перроне, она возвела с молчаливым возмущением глаза к небу и поспешила по своим делам. Мое же умиление сменилось на смех, еще когда ей всучили несчастную собачку, но женщина, сидевшая рядом и периодически поглядывающая на мои попилы, причины моего веселья, по-видимому не поняла. В продолжение всей поездки ее глаза то и дело косились на мою левую руку. Сначала меня это нервировало, потом стало забавлять, и я повернула руку тыльной стороной к ней так, чтобы ей было удобнее смотреть. Дальше мне стало еще веселее, потому что я вывернула обе руки, демонстрируя локтевые сгибы с порезами уже другого рода.

Вообще, я удивляюсь тому, как народ реагирует на мои разнесчастные попилы. Почти никто из тех, кто их видел, не удержался от вопроса „а что у тебя с рукой?“. Не спрашивал только человек, которого я люблю. Правда он задал подобный вопрос, где, мол, я поцарапалась, и я уже начала привычно вещать специальную басню о том, как я упала в детстве с велосипеда на кучу строительного хлама, из которого торчали стекла, хотя в достоверном виде этой побасенки я очень сомневаюсь и все время размышляю, а поверила бы я сама в подобную историю, если бы раньше никогда не видела попилов. Но оказалось, что он имел в виду маленькую красную царапинку, оставленную мне моей любимой кошкой. То ли он не увидел их, то ли просто из чувства такта, отсутствующего у других, так спросил, но спасибо ему и на этом.

А раньше зато мне нравилось признаваться в истинном их происхождении и наблюдать за реакцией, которая никогда не была спокойной. Но все меняется, и теперь мне пришлось сочинить сомнительную басню, которой почему-то все-таки верят. Темный народ! Оптимистичная наивность…

В тот день мне, наверное, было суждено стать свидетельницей разных забавностей в сабвее, хотя возможно, что это выглядело забавным только для меня. Вполне вероятно, что это просто был один из тех дней, когда люди меня прикалывают. Деление по таким дням не зависит от моего настроения; бывает так, что когда все складывается весьма неплохо, люди в метро будут меня просто бесить. А может быть, как и на этот раз, что в тяжелый жизненный период все окружающее кажется подчеркнуто смешным или фантасмагоричным.

Продолжение началось, когда я уже возвращалась с работы и ехала на эскалаторе вниз. Скачки мои на эскалатор и с него уже прекратились, — положение обязывало, — но я все же каждый раз внутренне сжималась и прыгала, только уже в воображении, благо оно меня никогда не подводило своей ограниченностью, чтобы не сказать наоборот. Людям с бедным воображением живется куда проще.

У ехавшей впереди молодой женщины подол длинного платья зацепился за ступеньку эскалатора, и вытащить она ее не могла. Она и приседала, и наклонялась, пытаясь выдернуть ткань из механического колосса, но это не получалось, и женщина так и ехала, согнувшись направо и периодически подергивая за подол. Мне с каждой минутой становилось все смешнее, а женщина почему-то стала оглядываться на меня, и тогда мне пришлось пройти вперед, чтобы она оказалась сзади и не видела моей веселой физиономии.

Дальше — больше. В вагоне сидящая напротив меня пожилая тетенька с весьма сухим выражением лица везла в большой картонной коробке котят. Сколько их там было я не знаю, потому что видела только одного, который все время пытался вылезти из коробки, которая сверху была открыта и перетянута крест накрест веревкой. Со мною рядом сидела мама с дочкой лет восьми. Девочка была из очень некрасивых детей с большим зубастым ртом, который не закрывался из-за улыбки, и странными глазами-капельками. Увидев вылезающего и мяукавшего котенка, девочка со счастливой улыбкой слезла со своего места и потянулась к коробке.

Когда она попыталась вытащить котенка из укрытия, сухая тетя молча вынула его из девочкиных рук и опустила обратно в коробку. Но девочка не обиделась и стала этого котенка гладить. Причем гладить — это наверное мягко сказано. Она проводила рукой по всему котенку так, что уши у него отгибались назад, глаза расширялись и весь он пригибался книзу. А девочка гладила, смотрела на маму в ожидании поддержки и во весь рот улыбалась. Сухая тетя старалась на это не смотреть. Было ощущение, что она давно бы оттолкнула эту девочку, но ей казалось, что это будет нехорошо, потому что это очень добрый ребенок и любит животных, и надо ему потакать.

Я же пялилась на происходящее вовсю, потому что меня это нервировало все больше и больше, а влезть я вроде как не имела права, раз сама хозяйка никак на это не реагировала. Девочка, правда, на меня не смотрела и не видела моего свирепого взгляда, она смотрела периодически то на маму, то на несчастного котенка, продолжая его беспрерывно гладить. Животное все пыталось выбраться, перевешивая головенку через край коробки, а девочка гладила и прижимала его шейку к этому краю, да так, что сухая тетя наконец не выдержала и спустила кошку обратно. Девочка тут же засунула в коробку руку и стала гладить там. Мы ехали вместе где-то минут двадцать и все это время девочка гладила котенка. Котенку было очень плохо. Ему и без девочки было плохо и страшно, но так было гораздо хуже. В конце концов он увял и расслабился, а вскоре мама с дочкой вышли.