Regald
Лужа
* * *
Когда я вернулась домой, благополучно проехавшись на бежевых „Жигулях“ пятой модели и полностью загрузив водителя интересной темой про мозги, да так, что он не взял с меня денег, я, наскоро смыв с ресниц и губ неподобающий им тональный крем, завалилась спать. Было примерно около семи часов вечера, но мне очень хотелось спать, поэтому я быстро стянула покрывало с кровати и, небрежно бросив его на пол, влезла под одеяло. Как ни странно, сон бродил где-то поблизости, ожидая подходящего момента, поэтому я сразу же оказалась в его владении, как только сомкнула веки.
Но сон не в ночное время обычно чреват довольно специфическими сновидениями, одно из которых, естественно, посетило меня и на этот раз. Конечно, я запомнила лишь отрывки и отдельные детали, но и их
Самым прикольным существом был Человек-Нога (почему-то мне представлялось, что эта особь принадлежит к мужскому полу). У него было две ноги, как и у нормальных людей, но при этом вместо рук у него тоже были ноги, правда поменьше и покороче, чем нижние конечности. И вместо головы тоже была нога, причем левая, здоровенная ступня, а вместо шеи — часть голени. Мне не запомнилось строение лица Человека-Ноги, потому что глаза помещались то на пятке, а при этом рот оказывался на пальцах, так что все вместе это отдаленно напоминало собачью морду. А периодически глаза вдруг попадали на пальцы, а куда девался в таких случаях рот, у меня в памяти не отложилось.
Человек-Рука была женщина, и все строение ее напоминало строение Человека-Ноги, только что там, где у него находились ноги, у нее были руки. Плоское лицо располагалось на ладони, и иногда она сжимала пальцы головы в кулак, пряча от кого-либо свою странную физиономию. И еще мне показалось, что передвигаться ей было довольно трудно, так как она была довольно грузная, а ручонки в качестве нижних конечностей — вполне тонкие.
Наверное, вы уже можете приблизительно представить, как выглядел Человек-Голова, пола которого, правда, я так и не идентифицировала. Он был маленького роста, и вообразите себе только, какие звуки издавал он при ходьбе! На всех четырех конечностях его тоже были лица, причем лица совершенно непохожие друг на друга. Мне он показался самым неприятным из этой троицы. Две нижних конечности орали при каждом шаге Человека-Головы, и подозреваю, что все их затылки были покрыты здоровенными шишками. Вместо хватательных движений верхними конечностями, Человек-Голова совершал кусательные, если можно так выразиться, иными словами, он брал все, что ему нужно, ртами двух голов. Мне почему-то очень противно сейчас это вспоминать, а еще противнее было, когда я только проснулась.
Что происходило в том сне, я помню и вовсе слабо. Против своей воли я вынуждена была общаться с этими тремя уродами, мы с ними куда-то ходили и что-то обсуждали. По счастью, я довольно скоро проснулась от ночных подоконных песен (то есть тех, которые распеваются подгулявшими людьми по ночам под окнами), поэтому не слишком долго была в столь ненормальной компании. Но сон меня впечатлил до такой степени, что я излила его здесь настолько подробно, насколько смогла.
Была глубокая ночь, когда я пробудилась, а мне уже больше не хотелось спать. Я посидела в оцепенении некоторое время на кровати, свесив ноги, потом взяла с тумбочки в изголовье пульт управления и включила центр.
У меня есть от унитаза ручка,
У меня есть от него же крышка,
У меня есть все, что нужно,
Чтобы мир перевернуть!
— надрывался молодой голос, прорвавшийся ко мне из конца восьмидесятых. Когда я успела поставить эту кассету, ума не приложу, но послушать ее я была не против.
Я в задумчивости просидела всю песню, предаваясь воспоминаниям. Наверное, пора было обдумать то, что я увидела вчера в метро. А именно — того парня, как две капли воды похожего на мальчишку из лужи. Все это было очень бредово и нереально, но было же… Песня закончилась и ее сменила другая, медленная и депрессивная.
„Помойка“, — произнес низкий недобрый голос, и музыка продолжалась. „Это первый куплет“, — отметила я по привычке и, поднявшись с кровати, подошла к занавешенному окну. Отодвинув штору я вгляделась в пространство неба за домами, и оно показалось мне очень красивым. Вверху небо было темно-синее, а если опускать взгляд, удаляя его, оно становилось все светлее, достигая в самом видимом низу почти ядовито-голубого цвета. Я вытащила из ящика в столе
„Помойка!“ — вторично завопил низкий голос. Это был второй куплет. Песня мне весьма нравилась. Всего два слова в сочетании с подходящей музыкой давали очень яркую картину для воображения. Я подошла к центру и выключила его, потому что почувствовала, что сон снова где-то рядом, и опять плюхнулась в кровать. Сон не заставил себя долго ждать.
* * *
Несколько дней пролетело в обычном для меня ритме, довольно спокойном и размеренном, так как у меня было время ничегонеделанья, а именно середина лета. Хотелось куда-нибудь уехать недели на две, потому что все здесь надоело, но даже лень было заняться поисками подходящего места. И чем дольше я ни к чему не прилагала усилий, тем глубже погружалась в пучину безделья.
То событие коснулось какой-то важной частички моей души, и не уходило из памяти. Осмыслить это не представлялось возможным, потому что здесь нечего было обдумывать, приходилось принимать как факт. Мне так часто говорила мама в детстве: „Не понимаешь — прими как факт“. Тогда я этому сопротивлялась, а сейчас поняла, что это оптимальный выход из положения. Тем более, зачем заставлять себя думать, зачем делать это насильно, если и так мы думаем постоянно, даже непроизвольно? Зачем проделывать двойную работу?
Но именно из-за непроизвольности мыслей они и не уходили из моей беспокойной головы, и обращались постоянно в памяти к эпизоду с лужей и с последующим видением в метро. Наконец, не в силах больше так жить, я отправилась туда, где когда-то стояла склонившись над лужей и то ли корчила в нее рожу, то ли испытывала галлюциногенное воздействие извне. Место я помнила прекрасно, у меня очень хорошо отпечаталось в ячейках памяти и название ближайшей станции метро, и бордюр, о который я чуть было не споткнулась, и другие визуальные ориентиры.
Добравшись туда, я нашла нужный бордюр, постояла около него, предаваясь воспоминаниям, и, развернувшись, побрела туда, где когда-то была та лужа. Сейчас ее, по логике вещей, там быть не могло по причине сильной жары, стоявшей в городе уже три дня, но мне хотелось убедиться в этом воочию. На памятном месте в асфальте было едва заметное углубление, где и задерживалась вода, и слабо различимый ободок грязи, который оставляет лужа при высыхании. Наверное, это был ободок уже от другой высохшей лужи, так как с тех пор дожди были не однажды. Но я, присев на корточки, медленно, задумчиво провела по нему пальцем, словно хотела установить тактильную связь с исчезнувшим образом.
Я, конечно, опять странно выглядела со стороны, но меня ничуть это не занимало. Что мне до людей, которых я, быть может, никогда в жизни больше не увижу, потому что они живут на противоположном конце Москвы, и вряд ли судьба сведет нас снова. Ноги мои затекли от долгого сидения на корточках, и я встала на колени. Джинсы на мне были поношенные и вытертые в облегающих местах, и давно пора бы уже коленкам порваться, поэтому ничего страшного в их соприкосновении с выгоревшим на солнце асфальтом не было. Я вглядывалась в площадь, ограниченную ободком, словно надеялась увидеть нужное мне видение в закаменевшем гудроне. Но в жизни, наверное, не настолько много необычностей, поэтому ничего я не увидела, встала с колен и отправилась искать остановку наземного транспорта. Я не переносила метро, когда находилась в подавленном состоянии.
Метрах в пятидесяти от бывшей лужи стояла табличка с троллейбусным номером. Рядом прохаживалась женщина средних лет с товарной сумкой. Поинтересовавшись у нее, до какого места я доберусь, сев на этой остановке, я встала рядом с табличкой и принялась ждать троллейбуса. Минут через пять он подоспел, и я погрузилась в него и уселась на заднее место против движения. Людей почти не было, и никто не загораживал мне стекло троллейбуса для обозрения. Двери сомкнулись и троллейбус покатился, а я лениво и бездумно глядела вслед удалявшимся строениям, людям и зеленым насаждениям.
Я ехала относительно долго, не следя за остановками и временем. И по мере продвижения у меня оформлялась мысль, в которой я проассоциировала восприятие жизни людьми с их позицией в троллейбусе, или в автобусе, или в трамвае. Вот, например, есть позиция, при которой человек сидит по ходу движения. Здесь два варианта: либо он смотрит вперед, как и водитель, либо в боковое стекло. Первые видят все, что встретится им на пути, заранее, далеко впереди. Когда троллейбус равняется с этим, они снова смотрят вдаль, на новые объекты, приближающиеся к ним. В жизни это значит, что люди смотрят в будущее, строят планы. Они забывают прошлое и даже не живут настоящим. То, что они загадывают, сбывается, исполняется, так же как то, что они видят вдалеке из троллейбуса, потом приближается и достигает их.