Михаил Бодров
Три дня смерти или собственные похороны
„Зачем он привел меня сюда? Зачем заставил вспомнить все это? Садист, извращенец, негодяй. Ненавижу! Хотя не спорю, мне больно, но приятно“, — думал я, подходя к заброшенному маленькому домику, бывшему когда-то, в те времена, прилежной гостиницей. Окна горели светом, доносилась еле уловимая нежная мелодия, звон бокалов и веселые возгласы отдыхающих людей.
— Это и есть ваше приличное место?
— Нравится?
— Пейзаж прекрасный… но, что же здесь необычного или приличного?
— Давайте лучше пройдем во внутрь и сами все увидите.
— Но там люди!
— Они такие же, как и мы с вами. Правда, не совсем как вы, — немного помолчав, добавил князь.
— Что это значит?
— Они выше вас по уму, по таланту, по положению здесь, по всему в общем.
— Это почему еще?! — возмущенно протестовал я.
— К примеру, они видели Бога!
— А мне где можно с Ним увидеться?
— Честно… не знаю. Отыщите сами…
— Где же лучше искать? Подскажите…
— Догадайтесь. Прежде всего — в себе, потом еще куда-нибудь загляните, — сказал он и нахально улыбнулся.
Молча пройдено несколько метров по узкой, почти заросшей травой и засыпанной еловыми шишками тропинке, окутанной
Боясь провалиться и подвернуть ногу, я осторожно вступил на сгнивший порог, даже не надеясь увидеть за этой неплотно затворенной дверью великолепие, достойное лучшего дворца в мире.
Огромная зала оглушающе втянула мой мертвый дух в свет, в блеск и в роскошь, ослепляющую роскошь, немного варварскую и безвкусную. Всего чересчур и слишком. Слишком — брильянтов на прелестных дамах в черных вечерних платьях, слишком — хрусталя на столах красного дерева и на серебряных подносах беспрерывно снующих туда-сюда официантов. Слишком — золота в мелочах, слишком — красоты в уползающих в высоту мраморных лестницах.
Мы расположились неподалеку от входа за причудливым столиком, усевшись на мягкие, обитые красным бархатом, кресла. Сию же секунду к нам подбежало похожее на человека существо в черном фраке и накрахмаленной белой манишке.
— Чего изволите? — быстрым и учтивым голосом спросило оно.
— Водки, — устало буркнул я, откинувшись назад, на спинку кресла.
— Я бы вам посоветовал абсента, мой друг, — обратился ко мне действительный советник, — не знаю, как вам, а по мне зеленая фея гораздо привлекательнее белой горячки.
— Ну хорошо, давайте абсента, мне, честно сказать, все равно…
— Принесите, милейший, целую бутылку, — распорядился князь.
Лакей, поклонившись, отрапортовал: „Слушаюсь, ваше Темнейшество“, — и тут же исчез, вернувшись через мгновение с графином огненно-зеленой жидкости.
Вглядываясь в смертельно бледные лица танцевавших людей, нельзя было понять, заметить в них ничего сверхъестественного и необычного. С виду они казались обычными, такими же, как и я, существами на этой планете. „Что дало им то, что они видели Бога? Что имел ввиду этот странный мой проводник по необъятной пелене нереально мертвой вселенной?“
Объяснение напрашивалось само собой.
— Так, все же, кто эти люди, и если они так хороши, как вы о них отзываетесь, то почему же они не сдали ваш непонятный экзамен и остались на Земле?
— Кто вам сказал, что не сдали? Сдали, и еще как сдали! Многим, правда, помог я, но есть и такие, кто сам сломал систему. Они прошли практически все этапы, поднялись по всем ступеням, ответили на сложные вопросы, поняли почти все и теперь заслужили право на кратковременный отдых перед главной битвой.
Слова туманные, слова неясные, пустые только добавляли злости перед страхом непонимания. Но сдаваться поздно и скучно, надо продолжать.
— А что значит „они видели Бога“? Я так понял, эта аудиенция здесь — самая высокая честь?
— Это честь везде.
— Да! Мне значит, не судьба стать одним из них. Они, вероятно, верили в Него, прежде чем отыскать. Я в вас то не верю, что уж тут говорить…
— Не верите в меня? Ну и что ж? Они тоже не верили и сейчас не верят.
— Как же тогда видели?
— Ну вы же сейчас меня видите.
— Говорите загадками?
— И не собирался, — он удивленно пожал плечами.
— Так все же, скажите, во что хоть они верили? Я сам порядком устал думать.
— По-разному. Например, в себя, в свою идею, но в основном, в начале, ни во что.
— Вот так — ни во что и сумели что-то?
— Конечно, увидев это ничто, смогли понять и двигаться дальше.
— Интересно, я это увижу?
— Если сильно захотите, то, пожалуй, да…
— Ну и что надо сделать?
— Сударь, хватит вопросов, войдите и в мое положение, я тоже устал. Вы уже здесь и все сами видите. Пейте, расслабляйтесь, танцуйте. Скажу вам только еще одно — старайтесь думать сами, ищите нестандартные ходы, станьте личностью, настоящей личностью и все…
Он закрыл глаза, опустившись куда-то далеко в себя, и ясно стало, что сейчас уже ничего сказано не будет и продолжать разговор бессмысленно. Я, сам того не замечая, следовал его совету. Поглощая с удовольствием содержимое своего бокала, с каждой каплей зеленого яда погружаясь в атмосферу необычного праздника и наслаждения. Мои и без того туманные мысли становились еще туманнее, но зато образы ярче, а чувства шире. Не думалось и не размышлялось. Полетев не то в бездну, не то ввысь, голова завертелась и утратила смысл. Я пил, пил и пил. А потом танцевал уже с красивой дамой, крепко обнимая ее талию и увлекая сексуальную плоть в круговерть бешеного вихря-вальса. Двигаясь в такт сердечному ритму, взбирался по крутым извилистым лестницам вверх, все ближе и ближе приближаясь к ночным светилам, обжигающим своим холодом мое мертвое тело, мертвое сердце, мертвую кровь и мертвую душу.
Я оказался на плоской большой платформе, нависшей над этим миром, разливающимся внизу сотнями огней. Мраморных ступеней больше нет и подняться выше можно только сделав над собой адское усилие, встать на скользкий край навеса и, сильно оттолкнувшись, полететь в темную бесконечность небытия или с позором обрушиться туда, откуда вернулся, сгореть, не долетая до костров.
Не мучаясь сомнениями и правом выбора, я летел… приближаясь к кронам общипанных сосен, к удивлению и сожалению легко и мягко приземляясь.
Старый, полусгнивший знакомый пирс встречал меня, как и прежде, радостно, лишь только от легкости прожитых лет постанывал иногда в тон моих шагов. Сухой, разъеденный водой, песком, солнцем и ветром трос из предпоследних сил удерживал от мытарств по водной стихии до боли памятную лодку, свидетельницу моего дебюта в качестве маленького рыбака. Теплый летний ночной ветерок лишь изредка нарушал пустынную гладь мрачного простора и вяло укачивал шлюпку вместе со мной на зыбких волнах, успокаивая, как мать успокаивает свое дитя.
А невдалеке на берегу бушевало пламя, пожирающее сухие еловые ветки и воздух, отрыгивая регулярно фейерверком ярких искр.
Спокойно… так спокойно, как никогда за последнее израсходованное время. Почти как тогда, давно, когда я вот так же сидел здесь, смотря то на огонь, то на темный небосвод, разукрашенный узором миллиона святящихся точек, слушал внимательно великолепную музыку, по-моему, Баха, вылетающую из раздолбанного охрипшего радиоприемника. Мечтал, думал, размышлял вместе с космосом о других мирах, светилах и планетах. Общался сам с собой в тонких сферах бытия и, наверное, Бог тогда был где-то рядом.
И сейчас эта Музыка, созданная великим мастером, заставляла переживать, вздрагивать во время кульминаций и замирать в паузы. Забытая фуга зазвучала в моем мире — то свирепо несущемся, то ласково проползающем по сущему. Казалось, я навсегда стер ее из памяти. Но ошибиться невозможно, это она, только намного насыщеннее и прекраснее. Органные звуки дополнены теперь и еле уловимыми волнами фортепиано, и флейты, и задушевной скрипки, сводящей с ума красотой, мелодичностью и необыкновенной точностью, задевающей за все струны внутреннего существования. Слезы на глазах, душа холодна и руки дрожат. Спасение от сумасшествия, шаг за борт. Погружение на заветное дно неуклюжей лужи, созданной по воле всесильных людей. Легкая походка и брас одновременно, слияние в единое целое меня и водной прохлады. Бег от себя все глубже и глубже — и от спокойных кошмаров, и от слюнявых, до блевотины надоевших остатков прошлого.
Вот самый центр безликого мутновато-серого моря и я. Спокойствие и боле ничего, лишь одиночество, мировая скорбь, чернота, пустота и все та же величайшая музыка…
Конец, конец всему и приятные звуки ослабевают, мрачная пелена неприязненно, с каким-то омерзением, выплевывает инородное тело на жесткую поверхность, уже предвкушающую утро. Действительный советник подает свою сильную руку, приглашая покориться времени и молча покинуть это лучшее место на мнимо не очерченной вселенной. И в его вечно тоскующем стеклянном взоре, упертом в меня, явно отражается пожирающий все и вся невежественный рассвет.