-1- 2

Сергей Туманов

Странник

Глава 1

Начало смеркаться, когда он, наплутавшись, вышел к небольшой лесной речке. Это порадовало — река выведет к людям.

Он спустился по песчаной косе к самой воде. Сняв с плеча ружье, тяжело присел на обглоданный водой ствол дерева. Устало достал из кармана плаща портсигар, закурил, огляделся. Вокруг было серо и безмолвно. Противно моросил мелкий дождь, мокрой пеленой застилая угрюмо молчавший лес, обвисшее небо, сплошь затянутое набухшими облаками, темную гладь реки. Только негромко журчала вода в поваленных ветках деревьев.

«Надо идти, — вяло подумал он. — Вниз по течению больше шансов наткнуться на жилье». Вздохнув, он бросил на мокрый песок окурок, придавил его носком сапога, встал и, забросив на плечо лямку ружья, зашагал по запеску.

Приближаясь к повороту, он оглянулся. Все так же пустынно, лишь одинокая цепочка следов, оставленная им на песке. За поворотом он разглядел несколько строений. Радуясь удаче, он убыстрил шаг, но постепенно шел все медленнее, пока совсем не остановился. Что-то встревожило его. Пытаясь понять, что, он пытливо вглядывался в видневшиеся впереди строения. Берег реки в том месте шел уступами, сначала полого, потом круто уходил вверх. На самом взгорке стоял ветхий дом. Лес вплотную подступал к нему, окружая деревьями. Дом как дом. Фасадом к речке, дверь посередине, два окна по бокам, со скособоченными ставнями, пристройка сзади. Заросшая мхом крыша, полуразваленная кирпичная труба. Здесь явно давно никто не жил, и хорошо, люди в глуши не всегда к добру.

От поросшего жухлой травой крыльца слабо различалась тропинка. Она круто спускалась вниз к уступу, на котором задрал в небо журавль колодца с обрывком цепи на конце.

Чуть далее темнело строение, прямоугольное, с провалившейся внутрь крышей. С торчавших гнилых стропил лоскутами свисал толь. Это напомнило ему труп собаки, на который в детстве наткнулся в лесу. Белеющие ребра, выпирающие сквозь полуистлевшую, расползающуюся клочками шкуру, черви, копошившиеся внутри, жуткая насмешка оскаленного черепа, жирные черные мухи, роящиеся вокруг. И запах разлагающегося мяса, от которого спазмами сжимало горло. Тогда он впервые осознал смерть, ее неприглядность, безразличие, беспощадность к некогда живой плоти. Он ощутил вдруг тот далекий, детский ужас первого осознания неизбежности смерти, ее отвратительность, безысходность. Всё тогда в нем бунтовало, отталкивало эту неотвратимую нелепость, каждая клетка его плоти противилась, сопротивлялась изо всех сил. И сейчас волна холода далеких ощущений на миг охватила его.

«Тьфу ты, дьявол! — он тряхнул головой, судорожно повел плечами, сбрасывая гнетущие воспоминания. Потом громко вздохнул. — Всё, пора, а то совсем стемнеет». Дождь еще моросил, но на западе чуть просветлело. Он бросил взгляд на темнеющий вверху дом, и опять что-то неосознанное, неприятное шевельнулось в глубине его сознания. Ему почудилось, что дом, как живой, смотрит на него и смотрит недобро.

— Что пялишься, тварь трухлявая! — произнес он и неожиданно для себя с замиранием прислушался. Тишина.

Взобраться на пригорок было трудно, глинистая земля расползалась под ногами, и ему пришлось взять в сторону от тропы, продираться сквозь намокшую желтую траву. Наконец он добрался до колодца. Сруб зарос мхом, сгнил, возле него торчал вбитый в землю кол, заостренный кверху, с поперечной перекладиной в сантиметрах тридцати от острия.

Что это еще за хрень? Метра полтора высотой, острие гладко, старательно отполировано, конец сглаженный. Потрогал рукой кол, вбит крепко, основательно. Зачем? Впрочем, не до этого. Он подошел вплотную к колодцу, заглянул вниз и тут же отпрянул от невыносимого смрада, исходящего оттуда. Заслонив рукой лицо, он глянул еще раз. Там, в жирно блестевшей воде колодца, в глубине, плавали куски чего-то желтого, нестерпимо вонявшего. «Падаль какая-то», — решил он. Сняв с плеча ружье, осторожно вскарабкался наверх, к дому. Крыльцо сгнило, доски местами обрушились. На всякий случай взведя курки, осторожно, боясь провалиться, ступил на крыльцо, поддел плечом дверь и отступил назад. Дверь со скрипом отворилась. Некоторое время он ждал, тревожно прислушиваясь, но было тихо, только с крыши капала вода.

Тогда он вошел внутрь. Атмосфера запустения висела в воздухе, ощущалась на уровне подсознания. Дом, в котором никто не живет, умирает, приобретая особый запах нежити. Чувствуешь себя, словно вторгся во что-то запретное, чужое, словно потревожил своим присутствием то, что тревожить никак нельзя. Это как с оживленной, шумной улицы оказаться вдруг на заброшенном лесном кладбище с покосившимися крестами, просевшими, заросшими травой могилами, сгнившими оградами. Где, как ни вглядывайся, таблички с именами уже не прочесть, и кто тут похоронен, уже никогда не узнать.

Глаза постепенно привыкли к полумраку. Он огляделся. Большая комната, бревенчатые темные стены с торчащей кое-где паклей, окна, закрытые покосившимися ставнями, побитые стекла, осколки, разбрызганные на подоконниках. Слева громоздился старый шкаф с распахнутыми дверцами, чернеющими пустотой полками. По центру комнаты — стол с резными ножками, две скамьи по обе стороны. Но, что поразило его, в центре стола, в глиняной миске, стоял толстый витой огарок свечи. Потеки желтого воска застыли по краям и на дне миски. Слыша, как противно скрипят половицы под ногами, приблизился к столу, достал из потайного кармана спички, чиркнул одной и поднес к свече. Огонек нехотя затрепетал, потом, затрещав, вспыхнул в полную силу. Справа возвышалась огромная русская печь с зияющей пастью топки. Он подошел, отыскал глазами заслонку, дернул. Та туго, но поддалась. Опасения, что кирпичи с обвалившейся трубы заклинят ее, к его облегчению не оправдались. Значит, ночь он проведет в тепле. Повеселевшим взглядом он окинул лежанку, забросанную истлевшим тряпьем. Сбоку от печки различались очертания двери. Когда он отворил ее, почувствовал запах прелого сена. Там находился сеновал и хлев для скота. Возле лестницы он увидел небольшую поленницу потемневших березовых дров.

Глава 2

Весело трещали поленья в печи, блики пламени играли на стенах, исчезая в темных углах комнаты, всполохами освещая и стол, и его, сидящего на лавке возле стола, привалившегося спиной к стене и неторопливо дымящего сигаретой. На разложенной газете — яичная скорлупа, горбушка черного хлеба, крупно нарезанное сало и армейская фляжка. По правую руку — ружье, заряженное картечью, патронташ. От выпитого из фляжки коньяка, от огня, ласково согревавшего его, по всему телу разливалась истома. Ничего не хотелось. Сидеть бы, попыхивая сигаретой, лениво наблюдая за окном в печи, и не думать, ни о чем не думать. Но мысли лезли и лезли, не слушаясь его. Жизнь не удалась, жизнь прошла мимо. Бездумная молодость перешла в зрелость. Пришла пора жениться, и он сделал это. Не по любви, а так, как все. Любила ли его жена? Поначалу, может быть, и были какие-то чувства, но, наталкиваясь на его безразличие, взгляд ее постепенно со временем угасал и потух совсем. Она была хорошей женой. Плач украдкой по ночам, так бесивший его, постепенно сошел на нет. Она смирилась. Она безропотно тянула семью, направив всю свою любовь на сына. Но тот вырос, уехал. Жена, оставшись совсем одна, угасла. Ни ропота, ни жалоб, лишь перед самой смертью он уловил ее взгляд. Взгляд, полный ненависти. Тогда она быстро отвернулась к стене. А утром тихо умерла. Жалел ли он? Он сам толком не мог ответить. Пустота.

Жалко было собаку Лапку, зарубленную им самим в пьяной вспышке ярости. Он бил ее обухом по голове, она же, визжа, виляла ему хвостом. А еще всё чаще вспоминалась первая, пожалуй, единственная любовь. Настя. Настёна. Она была младше, смотрела на него с таким обожанием, как больше никто и никогда не смотрел. А он не воспринимал ее всерьез, походя, перед отъездом на учебу, овладел ею. Потом были другие, он забыл ее, не отвечал на полные любви и отчаянья письма. А она пошла по рукам. Года через три, уже отслужив в армии, он узнал, что Настёну нашли в лесу, висящей на суку, и одета она была в то самое коротенькое голубое платье, что так любила надевать для встречи с ним…

Теперь ему пятьдесят. Уныло, безрадостно позади, пусто впереди. Странник, безразлично бредущий по жизни, ничего не замечая вокруг, ничего не оставляя после себя. Чужой в этом мире. Он тяжело вздохнул. Нужно поспать, совсем раскис. Он встал, подкинул в печку дров, огонь радостно встрепенулся, обдавая теплом, и он, согретый, постепенно успокоился, задремал.

Приснилось, что они с Настей стоят, тесно прижавшись друг к другу, он чувствовал ее гибкое тело, ощущал ее легкую дрожь, которая передавалась ему, возбуждая его… Запах мягких светлых волос одурманивал, было хорошо и покойно. Он не знал, как давно стоят они, где находятся, время и пространство исчезли. Настя гладила мягкой ладошкой его волосы, и ему отчего-то хотелось плакать. Они стояли, крепко обнявшись, и молчали. Внезапно что-то изменилось, потемнело, он увидел, как Настя откинула назад голову. Взгляд ее был тревожен.

— Иди, милый, иди, — шептали ее губы, — Иди, странник.

Она оттолкнула его и исчезла. Странник огляделся вокруг, но было темно, и из этой темноты неумолимо надвигалось что-то ужасное, неотвратимое. Вздрогнув, он проснулся. Огонь в печке угас, лишь тлели угли. Щемило сердце. Он хотел было встать, подкинуть дров, взгляд бездумно скользнул по комнате, но то, что он увидел, заставило его судорожно потянуться за ружьем. Там, в углу, возле обдаваемого лунным светом окна, что-то огромное, черное, вперилось в него неподвижным огненным взглядом. Оно не двигалось, лишь немигающе смотрело. Страшный холод шел от него, холод, от которого леденела спина, цепенели мышцы. Не в силах пошевелиться, странник застыл. Черная масса внезапно стала расширяться, увеличиваться. Оцепенение схлынуло со странника, он схватил ружье и дуплетом пальнул по этой страшной массе. Грохот выстрелов слился с пронизывающим, запредельным визгом. Масса осела, черными ручьями растекаясь по темным углам комнаты.

Трясущимися руками странник лихорадочно перезарядил ружье. Пустые гильзы со звоном упали на пол. Взгляд метался по углам. Вверху загрохотало, толстенные доски на потолке начали прогибаться под чем-то тяжелым, труха посыпалась меж щелями прямо ему на голову. Он дважды выстрелил в эти гнущиеся доски, перезарядил ружье. Дверь, ведущая в хлев, с треском слетела с петель, темный силуэт возник в проеме. Не в силах уже владеть собою, странник дико, по-звериному крича, всадил в это черное с обоих стволов, перезарядил, выстрелил снова, перезарядил… всё исчезло.

Приемная

Путеводитель

-1- 2