Regald

Корабль

— Ладно, извините уж, я занята, — нетерпеливо произнесла соседка.

— Спасибо, до свидания, — бесцветным голосом ответила лошадь, и дверь закрылась.

* * *

Подруги, спотыкаясь, брели по льду в неизвестном им самим направлении. На улице стоял мороз, но они его не чувствовали.

— Знаешь, — после продолжительного молчания заговорила фiгура, — в моей жизни больше не будет ничего хорошего. Все кончилось. Я не знаю, почему так. Наверное, Рваненький был моей последней надеждой, последним проблеском света…

— Ты преувеличиваешь, — монотонно ответила лошадь, не веря сама в то, что говорила. — Еще все изменится.

— Ну да, скажи еще „все будет хорошо“, — язвительно произнесла фiгура.

— А может, и действительно не будет, — безнадежно заметила лошадь. — Даже скорее всего. И у меня тоже. В нем была последняя наша надежда… на корабль.

— Надежда умерла?

— Не знаю. Может быть. Я скоро это пойму.

— Если умрет надежда, то нам незачем жить, — угрюмо сказала фiгура.

— Я знаю, я знаю, — горько подтвердила лошадь. Если мы хотя бы встретились с ним и поговорили один раз! Он ведь тоже этого хотел. Я видела, что хотел… Было бы все иначе. Но ему помешали.

— Может, он еще появится? Как ты думаешь, это реально?

— Мне кажется, что его больше нет, — убито ответила лошадь. — Но, может быть, он как раз нашел корабль.

— Тогда нам остается только радоваться за него. Но я тоже туда хочу!

— Тебя уже не пугает то, что он стремный? — ехидно спросила лошадь. Фiгура не заметила интонации. Она замолчала, и их взгляды встретились. Взгляды говорили то, что было трудно выразить словами, даже не то, чтобы трудно, а слишком тяжело произносить вслух. Лошадь и фiгура понимали взгляды друг друга. И в этот раз тоже им все было ясно.

* * *

Но жизнь продолжалась, а лошадь и фiгура были живы, никуда не пропадали и не исчезали, и им приходилось жить дальше, вписываться в жизненное течение и двигаться вперед по времени. И никак не назад, хотя очень хотелось. Хотелось вернуть назад всего один моментик и, нажав паузу, прожить его не моментально, а подольше. Но невозможность обратного течения жизни и остановки времени провозглашалась даже в песне, и лошадь и фiгура продолжали просто жить.

Фiгура иногда пыталась играть в машину времени, то так как в это совершенно не верила, игры у нее такие не выходили. А иного ей не хотелось.

Снова лошадь и фiгура посещали свой любимый сад, который по весне стал покрываться свежей клейкой зеленью. Природа оживала, и все чаще светило солнце. Мартовская текучесть — любимое их время — прошла, вобрав их слезы в свои ручьи. Пробуждалось от зимней спячки все живое, кроме двух сердец. Лошадь и фiгура не понимали, почему их так затронул этот случай с почти незнакомым им человеком. Они не знали о нем ничего, кроме этажа и номера квартиры, и тем более было покрыто тайной его исчезновение.

Они еще раз приходили к нему, но в квартире 116 уже кто-то жил. Дверь открыл незнакомый бородатый мужик с хроническим выражением неудовольствия на лице. В глубине квартиры раздавались детские голоса и собачий лай. На вопрос лошади о Шизоиде бородач пожал плечами и ответил, что о судьбе прежнего жильца он не знает ровным счетом ничего, но вдаваться в подробности овладения квартирой он не стал и, как и все на этом этаже, быстро захлопнул дверь перед носом попытавшейся проявить настойчивость лошади.

И опять бродили они по улицам, не замечая никого вокруг, одинокие и несчастные. Хотя их одиночество — все-таки относительное понятие, ведь они были вдвоем!

* * *

В город вернулось лето. Погода мудрила, мешая ливни с сильной жарой. В жизни лошади и фiгуры все было по-прежнему. Они не забыли Шизоида и не успокоились. Он часто снился фiгуре и иногда — лошади. Теперь он лошади виделся сидящим на дереве в заброшенном саду. Сон всегда повторялся. Рваненький сидел на яблоне и смотрел на лошадь, пытаясь вспомнить, кто это. Когда наконец он вспоминал, он улыбался и торопливо начинал слезать с дерева, приговаривая: „Сейчас я все расскажу, все объясню…“ Но тут вдруг налетал порыв ветра, дерево качалось, гнулись ветви и прикрывали листвой Рваненького. А когда ветер так же внезапно затихал, как и начался, то Шизоида уже не было. Он исчезал.

Фiгура же всегда видела о нем разные сны. Ей удавалось поговорить с ним во сне, они беседовали подолгу. Но когда фiгура просыпалась, она не помнила ничего из его рассказов. После таких снов она замыкалась в себе на целый день, и лошади стоило больших трудов ее растормошить.

Наконец прошел ровно год после того, как они впервые появились в саду. День в отличие от прошлогоднего выдался на редкость теплым и приятным. Подруги, конечно же, отправились на прежнее место с целью там и заночевать на родной скамейке под странным деревом, которое снилось вместе с Шизоидом. Фiгура незаметно для себя стала тоже называть Рваненького прозвищем, которое раньше ей не нравилось. В ее памяти он не представал уже в рваной джинсе, она помнила только немного ненормальный взгляд его серых глаз.

Побродив по заросшим аллеям, они сели на свою любимую лавочку.

— А Шизоид наш смотрит вниз с высоты… шестого этажа, — пропела вдруг фiгура. — А Шизоид наш спрыгнет вниз…

— Значит нам туда дорога, значит нам туда дорога! — неожиданно подхватила лошадь. — Ой, откуда это? — опомнилась она.

— Не знаю, — удивилась фiгура. — Само собой как-то пришло.

— Послушай, — вдруг осенило лошадь, — а может он сбросился с балкона или крыши?!

— Почему ты так решила? — возразила фiгура.

— Ну, нас как-то одновременно посетило…

— Как же я забыла! — вдруг воскликнула фiгура, и в ее глазах мелькнула тревога. — Мне же опять он приснился… Очень плохой сон, даже эпизод. Я видела его бегущим. Мне снились разные места, отрывками, и везде он бежал. И когда в очередной раз он перебегал какую-то дорогу, его сбила машина!

— Почему-то это похоже на правду, — обреченно заметила лошадь.

— Как только он упал, я сразу проснулась. Так сердце колотилось! И как я тебе забыла рассказать? — удивлялась фiгура.

* * *

Так тянулось время. Бытовые заботы и проблемы не отвлекали лошадь и фiгуру. Все обыденное решалось и выполнялось машинально, а мысли были наполнены только безнадежностью и тоской. Игры не спасали. Они были даже невозможны; чем-то кощунственны — те, где не было его, а с ним — уж больно нереальны.

И вот однажды, когда они вновь засели на своей скамейке, фiгура сказала:

— Я больше не могу.

Лошадь вопросительно посмотрела на нее, хотя все сразу поняла. Фiгура встретила ее взгляд и повторила:

— Я больше не могу. Наверное, мне пора.

— Что ж, — с тоской вздохнула лошадь. — Я с тобой.

Они молча поднялись и, взявшись за руки, направились к лазейке. Ни о чем не договариваясь, они куда-то пошли, и ноги принесли их к его дому.

— С тринадцатого не получится, — разочарованно сказала лошадь, оглядев дом. — Балконов нет, на окнах сетки.

— Ну, и что? — невозмутимо ответила фiгура. — Значит, нам выше.

Поднявшись на последний, шестнадцатый, этаж, они зашли в хифат. Перед лестницей, ведущей вверх, находилась решетка с дверью и замком на ней. Оглядев преграду, лошадь, начинавшая оживать, взялась руками за железные прутья и бодро сказала:

— Лишь бы голова прошла — остальное протолкнем! — С этими словами она осторожно попыталась просунуть голову между прутьями. Голова не пролезала.

— Левее, — посоветовала фiгура, наблюдавшая за ней. Лошадь послушалась и сунулась в другой проем. Голова прошла, немного застряв около ушей. Затем лошадь сунула вперед левое плечо, потом протиснула тело и наконец оказалась по ту сторону решетки. Все ее действия повторила тоже повеселевшая фiгура, которая была примерно тех же габаритов, что и подруга.

Лошадь и фiгура поднялись на крышу. Там почему-то носился сильный порывистый ветер.

— Как здесь здорово! — воскликнула фiгура. — Свобода!

— Ветер и высота! — вторила ей лошадь. Они бегали по крыше, кружились, танцевали, взявшись за руки, и не замечали, как темнеет небо. Наконец они остановились отдышаться.