Санет Раш

Степан

…Они гостили в степной землянке у Османа уже неделю. Немного успокоившись и отойдя от недавних событий, все расслабленно, ни о чем особенно не думая, коротали время, кто как мог. Жека, Сергей и Степан выбирались пару раз с Османом на охоту, благо и идти-то было недалеко. Просто, одевшись в тулупы, выходили к собранным еще осенью Османом скирдам пшеничной соломы, пробив внизу здоровенных заснеженных соломенных холмов норы, залезали каждый в свою и, заткнув входы соломой, затаясь, ждали. Косые давно облюбовали это место как обильное место кормежки и припрыгивали сюда перед самым рассветом во множестве. Зверье было непуганое, даже громкие выстрелы отпугивали белых ушастиков ненадолго и недалеко. Баязет чего-то выжидал, иногда надолго задумавшись, сидя перед открытым зевом горящей печурки. Саныч не мешал и с расспросами и советами не лез.

Сегодня Осман кормил их становившейся уже привычной жареной зайчатиной. Вкус пока не приедался и все ели с удовольствием. После сытной и обильной пищи долго пили чай и вели разговоры ни о чем. Жека, как всегда, балагурил со Степаном. Несмотря на большую разницу в возрасте эти двое быстро сошлись друг с другом и всегда находили какие-то общие темы для общения, хотя если честно, то говорил в основном Жека. А Степан лишь или одобрительно хмыкал в верхнюю губу, или же осуждающе и тягуче произносил:

— Ну-у, сопл-я-я.

— Степан, ты расскажи, как в деревне свинью дрючил, — вдруг произнес Жека, когда в разговорах всех вдруг возникла пауза. На всякий случай он отодвинулся в дальний угол нар, чтобы между ним и Степаном оказалась спасительная спина Саныча. А сам с дьявольской искрой в глазах ждал реакции Степана.

— Ты-ы! — задохнулся тот, как от коварного и неожиданного удара под дых.

Видимо, Жека с иезуитской коварностью, на какую был способен только он, выведал у него что-то такое, что сейчас прямо таки пучило его, грозя вылезть наружу. Начало было таким необычным, что все заинтересованно повернули головы сначала в сторону Жеки, а после на самого Степана. Даже Осман, хоть и говоривший по-русски коряво и с диким акцентом, но понимавший получше иного русского, с недоуменным удивлением уставился на побагровевшего Степана и, не удержавшись, спросил:

— С-и-вин-и-ю?!

— Нет, ну ты га-а-д! — с бешенством в глазах взглянув на ухмылявшегося Жеку, с бессильной злостью выдохнул Степан и, схватив с нар тулуп и шапку, зашарил ногами по полу в поисках ботинок.

— Ты куда это, Степан? — Саныч был все еще удивлен.

— Надо мне, по нужде, — не отрывая злого взгляда от Жеки, процедил сквозь зубы Степан и поспешно вышел из жилья.

— Что это? В чем дело-то? — Обращаясь к Жеке, обернулся Саныч.

— Да-а, так… — хотел было отвязаться от расспросов Жека, но встретив требовательный взгляд своего друга, помялся и сначала нехотя начал рассказ. А через пять минут уже увлеченно, глядя в вытянутые от веселого удивления лица приятелей, в подробностях передавал вытянутую неведомым образом историю Степанова житья в деревне, время от времени бросая опасливый взгляд в сторону выхода. Историю, действительно выведанную неизвестно как. Но, зная Жеку, который, если очень хотел, мог разговорить и вызвать на откровенность кого угодно, никто из присутствующих в правдивости рассказа не сомневался. И вскоре все еле сдерживались от душившего их смеха, чтобы насмерть не обидеть притаившегося где-то снаружи Степана, могущего услышать обидный смех.

* * *

Степан, отслужив положенные два года в армии, успев даже повоевать в Афганскую, вернулся в родные края. Возвращался он на родину, но родных у него нигде на этом свете не было. Он рос сиротой. Вернулся, устроился в какую-то организацию мотористом, женился и уехал по настоянию молодой жены в деревню, откуда она и была родом. Роста он был высоченного, под два метра, статен, широк в плечах. На мир смотрел открыто и доверчиво, хоть и были за плечами месяцы кровавой войны в далеких горах чужеземья. С миловидного застенчивого лица широкоплечего гиганта не сходила открыто-дружелюбная улыбка. Встречая его на широких пыльных улицах деревни, многие женщины смущенно опускали голову, чтобы не выдать вспыхнувшие на мгновение чувства. И, хотя он был уже женат, многие молодухи и даже замужние деревенские красавицы на него заглядывались. На свадьбах и именинах, когда собиралась вся деревня, многие из них не скрывали перед ним своего желания скоротать с ним украденную ночку где-нибудь на сеновале. Но молодой мужчина был верен своей жене.

Что могло привязывать его к кривоногой, остролицей и мелкогрудой невзрачной женщине, для всех было тайной. Но видно его все в ней устраивало, если он шутливо, но твердо всякий раз отбивался от подвыпивших и чуть ли не на глазах у своих мужей липнувших к нему баб. Мужики побили бы его за одно это, но все-таки побаивались пудовых кулаков недавно отслужившего сверхсрочную десантника. А нрав его проявился в первой же кулачной битве, когда молодые мужики, подзадоренные выпивкой, решили с ним поквитаться, вызвав его с очередной деревенской пьянки на улицу. Накинувшись на него скопом, они повалили было его на землю, и уже злорадно торжествовали свою победу, когда лежащий неподвижно Степан вдруг разогнулся, как стальная пружина, расшвыряв своих обидчиков вокруг. Что было дальше, деревенские мужики, участвовавшие в этом, после вспоминали весьма и весьма неохотно. С диким блеском в глазах Степан молчаливо и жестоко расправился с теми, кого он успел догнать, но это было не все. Те из мужиков, кто успел попрятаться в своих избах, напрасно тешили себя мыслью, что страшное позади. Степан запомнил всех, кто его недавно собрался избить.

Он методично обходил дома своих, еще не получивших свое обидчиков и, несмотря на вопли близких и истошные крики о помощи жен, выволакивал во двор недавнего героя и так же молча, и почти до полусмерти, избивал. К утру половина производительного мужского населения деревни лежала в лежку и, судя по всему, надолго. А виновник происшествия, выкосивший на время почти всю рабочую силу деревни, отсидев пятнадцать суток, вернулся к тихой и неспешной жизни и к своей страшненькой благоверной.

В общем, жизнь его в деревне после этого случая не задалась. Сам-то он был сиротой и попал сюда лишь благодаря своей жене, за каким-то чертом потащившей его к своим родственникам. После этого случая замужние бабы к нему перестали проявлять интерес, а мужики обходили десятой дорогой.

В общем, жил бы и жил Степан деревенской тихой жизнью, да грянула перестройка.

То ли почувствовав ветер перемен, то ли жизнь уже колхозная опостылела, но стал Степан попивать. Сначала пил потихоньку от жены, а потом, плюнув, стал пить и не обращая внимания на ее визгливые вопли. Но выпивка, как известно, располагает к задушевной беседе. Какая же для русского мужика пьянка, если он душу никому не может излить? И так как с мужиками у него до сих пор сохранялся вооруженный нейтралитет, а с женой, наоборот, обострился военный конфликт, то и побеседовать бедолаге-мужику вроде бы было не с кем. Но, оказывается, было с кем.

Однажды жена, собиравшаяся управиться по хозяйству и подоить корову, подходя к сараю, была напугана громким голосом, что-то страстно объяснявшим кому-то. Боязливо и с опаской просунувшая в двери сараюшки голову хозяйка была ошарашена представшей перед ее взором картиной. Пьяный в дугу Степан, сидя на подогнутых под себя ногах посреди хлева, что-то горячо и бессвязно втолковывал вальяжно разлегшейся перед ним огромной свинье. При этом он, кажется машинально, теребил ее огромные лопухи-уши и его умиротворенной розовой слушательнице это, должно быть, очень нравилось. Все еще напуганная, теперь уже от сюрреализма всего происходящего, женщина осторожно прикрыла дверь и, пятясь до самого крылечка дома, худосочным задом приоткрыв двери, скрылась в глубине хаты.

Вскоре по деревне поползли неясные пока, а оттого зловещие, слухи о сумасшествии пришлого «дуролома», как стали называть в деревне Степана после известной варфоломеевской ночи, которую он устроил деревенским мужикам. Добром все это кончиться не могло. И не кончилось.

В один из погожих весенних дней Степан, уже по своему обыкновению нализавшийся до положения риз, почти наощупь пробирался широким двором к той части дома, где, по его рефлекторному чувству, находилась дверь в хату. Не ошибившись в этот раз, он перевалил через порожек заветного входа и, уже из последних сил уплывающего сознания найдя кровать, как подкошенный рухнул в спасительную мягкость постели. Двери он, конечно же, не закрыл.

А в это время по двору прогуливалась та самая свинья, которая частенько в минуты пьяной словоохотливости становилась благодарной слушательницей Степановых откровений.

Тут понадобится некоторое отступление. Надо все же признать, что Степан хоть и пил в последнее время почти беспробудно, но за хозяйством своим все же хоть иногда да смотрел. В минуты просветления, так сказать. И вот в одно из таких просветлений, он, сгоняв на стареньком своем мотоцикле с коляской к находившемуся поблизости пивзаводу, привез оттуда мешков пять выжимков, то есть отходов от производства пива. Тем в последние дни и кормилось потомство хрюшек во главе со свиньей. Но наравне со своей мощной питательностью выжимки содержали в себе еще и некую бродившую субстанцию, которая, естественно, была не только полезна в смысле могучего свиного привеса, а оказывала и некий побочный эффект. Этим побочным эффектом было элементарное опьянение, в котором в настоящее время и находилась обратившая подозрительное внимание на Степановы телодвижения свинья.