Зиночка Скромневич
Душераздирающие истории Зиночки
Утирая скупую вдовью слезу, я позвонила папашке, чтоб забрал тело драматурга в свой анатомический театр. Пока он трезвел и ехал, мы с гаражным пацаном успели в пятый раз, а я с буроморденьким еще и в шестой, седьмой и восьмой с половиной.
На похороны я надела траурное декольте с паучьей брошкой первой покойной жены Игорьпалыча. Чем вызвала, понятное дело, нездоровые эмоции его оголтелой питерской родни, алчно томившейся в ожидании завещания.
Когда на поминках нотариус Кравнюк (брали из Подмосковья — так дешевле) распечатывал конверт, взаимно испепеляющие взгляды дражайших родственничков накалили траурную атмосферу так, что сигареты прикуривались уже без зажигалок.
У пятидесятилетней дочери покойного, моей любимой падчерицы, дым шел из ушей, а в красных зрачках полыхало знамя близкой победы. А не тут-то было, касатики!
Щупленький Кравнюк хитровато-тоненьким голоском зачитал завещание: „…все-все старый козел завещал… ФСБ!“ Расшифровываю для наивных: Фонду Свихнувшихся Борзописцев!
Сирены десятков машин скорой помощи пронзили засыпающий Арбат. Родню под капельницами развозили по реанимациям кортежами.
Хорошо, хоть папанька набраться успел и встретил благую весть уже в маске из салата с крабовыми палочками. Сам себе доктор, едри его…
Не, ну скажите, где справедливость?!
Ни хрена себе замуж сходила, да?
Рассказ четвертый.
Головкокружительная история страстной любви к МММ самой скромной девушки
Дело было на прозаической зеленой лужайке, что весенними серыми прогалинами неумолимо спускалась к омуту нашей всепоглощающей страсти…
Он возник внезапно, как клон из пробирки, как красная головка солнца из-за хмурых туч томительного женского ожидания. Он шагнул широко, как Маяковский, и достал из облипающих шортов оригинал бесценного груза. Он веско кашлянул и громко стукнул им по столу, и своим мужским обаянием длиной 18 и толщиной 5 см внушил мне почтение к классике.
Метр девяносто живого роста без панамки произвели немыслимый закидон моей восхищенной головки, так что шляпа с цветами и перьями упала и покатилась по волнам моей короткой памяти и нарождающейся любви.
Потеряв со шляпкой вместе последние мозги, я почувствовала всю историчность момента спинным мозгом в области копчика, я учуяла бабьим нутром, что это именно он — Мужчина Моей Мечты, мой МММ.
У него был гордый вид брюшного тиффози в богадельне. „Зин, ты самая крутая сука на этой лужайке!“ И я ему простила. Я простила, что он обозвал меня Зиной.
Моего принца звали Лелик Сосулькин. В первый же наш брачный танец на лужайке он раздвинул свои вихляющие чресла с амплитудой лохани и сделал изящный комплиман моему клитору, к которому под конец бостона присосался, как лечебная пиявка. Его чавкающие погружения в мое любвеобильное лоно не заглушал и завистливый скрежет Эмманюэли, запоздало переворачивающейся в своем кинематографическом гробу.
Мужчина Моей Мечты порхал вокруг меня, как три завлекательные пестрые бабочки, ласкающие бархатными крылышками наиболее выдающиеся части моего ненасытного тела.
Так прожили мы с миленком на лужайке медовую недельку на вершине клиторального оргазма, из тени в тень переползая. С каждым днем сосательный рефлекс Лелика совершенствовался по прогрессивной шкале языкообложения. В этом он переплюнул самого Болека, мультяшного автора куннилингвистического словаря Брахмасутра. Иногда язычок сводила судорога, и он маленько западал, но выручала эбонитовая ручка моей любимой плетки, которой я приноровилась раздвигать его вставные челюсти.
И не было бы конца и края счастию с касатиком, да бес его однополый попутал, бесенок один из соседних кустов. Мрачный типчик такой, неотзывчивый, развратный пропагандист нездорового образа жизни. Ну, Лелик и втюхнулся. И в глаза бесу заглядывал заискивающе, и в рот, с любопытством дрочливого подростка, и в другие естественные отверстия. Но неумолим был демон разврата. Не проникся он брачными пассадоблями моего нежно-впечатлительного барсика. Наказал он МММ по-злому, извращенно: отнял бес у Лелика светлый разум и темную вагинальную страсть.
Представьте, соколики, что заявил мне вдруг оголтелым дискантом Мужчина Моей Мечты: мол, Зиночка, живем мы неправильно, не своей половой жизнью. Я, говорит, непосильным трудом борзописца-эротомана денег накопил на операцию по перемене секса. А то что ж получается, мол, за сексизм и мачизм такой? Я тебя, а ты меня нет? Дискриминация и запущенная гендерная несправедливость! Ложимся, Зиночка, говорит, в престижную клинику, где нам перелицуют первичные половые признаки и прочие стратегически важные места. Прильнул Лелинька страстно и со слезами к груди моей, как у эшелона под „Прощальный марш славянки“, и поняла я, что не шуткует касатик.
Но ложиться одновременно обоим в клинику поостереглась я, и Лелика уговорила, что попугайчиков кормить надо, да и ему бульончик куриный бидонами в клинику носить. Я даже на портрете православного писателя Свиря поклялась, что не буду больше бегать к Болеку.
В больнице МММ не на шутку готовился к операции: кокетничал с психологом, хватал за жопу практикантов, запойно читал жэпэ, потом классиков мирового гомосексуализма. Когда дошел до Свиря, его, наконец, прооперировали.
В волненьи принеслась я, разбрасывая грудь и гремя бидонами. Леля счастливо развалилась на койке, расставив волосатые ноги и почесывая то выбритую грудь, то левый яичник. На первопричине гордо красовался розовый бантик. Сама МММ — Моя Милая Малышка — радужно улыбалась и возвратно-поступательно елозила во рту бананом. Британская Энциклопедия была навсегда раскрыта на статье „Силикон“. Под подушкой Леля прятала „Справочник по гормональным препаратам“.
Она нагло отобрала у меня лифчик и стала вышивать на нем гладью слово „хуй“ и трех бабочек. Потом потребовала отончавшим голоском принести в следующий раз эпилятор и малиновый лак для ногтей. Она, видите ли, собралась „отращивать педекюр“ и „эпилировать жопу“.
Затем доктор Ферштейн отвел меня в местный анатомический музэй и показал былое величие МММ, с трудом втиснутое в литровую банку с физраствором. При этом нахал бесплатно полез ко мне в трусики. Не, ну вы представляете: пупсик метр пятьдесят в белом колпаке и старый еврей по совместительству. Меня не проведешь: все умные евреи давно уехали! Короче, я дала ему бидоном по лысой башке. Повезло соколику, что уже пустым.
Ситуация с моей операцией напряглась и затянулась. Как только доктор вылезал из реанимации, я случайно проходила мимо с бидонами. А счастливая Леля совсем зашилась гладью и решила, что капитал пустит на гормональное лечение и силиконовую грудь. Она решила делать карьеру балерины в шоу трансвеститов и записаться в кружок макраме. К тому же в разгар реабилитационного периода я застала ее однажды верхом на докторе Ферштейне, который почти не сопротивлялся и вяло подмахивал. В расстройстве я надела бидон на дурную докторскую голову, сказала Леле „оревуар, милочка, мы пойдем другим путем“ и пошла дальше изучать Брахмасутру с заскученным Болеком.
Назавтра я взяла портвешку „777“, присела на той блядской зеленой лужайке, напустила лужу из слез, утерлась вышитым лифчиком и помянула мою несчастную любовь к МММ искренним колоратурным крещендо:
„Прощай, мой радужный лютик,
Моя порхатая бабочка,
Остопизженный мой колосок!“
(Голосить без паузы 3 раза, не раздвигая ног.)
Рассказ пятый.
Производственная история справедливой мести самой скромной девушки
(Драма в картинках, бля буду — комикс.)
Ну сколько можно влачить, я вас спрашиваю! Сколько можно подвергать свои нежные тела беспредельной капиталистической эксплуатации в мире чистого гана? Тело дается человеку один раз, и продать его нужно так, чтобы не было мучительно больно и стыдно — где-то я это читала, век воли не видать.
Так вот, села я за ерунду — так, мелочь. Как-то по утрянке очередной муженек — путаюсь, какой по счету — полез на меня спьяну с ревнивой подозрительностью и оскорбительно неподмытыми намерениями. А я сладостно почивала после преферанса с коньяком, где обула на могучую зеленую кучку суровое лицо закавказской национальности. Горный сокол отполз с утренним паровозом на восемь взяток при мизере. Ну, я утешила, как могла, даже два раза.
Так вот, нетрезвый муженек, царство небесное этому ублюдку, вернулся из казино внеурочно, с первыми горластыми петухами, и узрел на белоснежных простынях следы курчавого кавказского колорита. Пасть он разинул по-петушиному крикливо, ремень зачем-то из портков стал вытягивать. Нашел девочку!
А канделябр мерцал прокопченной бронзой в изголовье. Пока не соприкоснулся плотно с темечком ныне покойного супруга. Дали пять лет за неумышленное, изверги в мантиях. Купила старого