Александр Якушенко

Травы, травы…

— Стало быть, поминаете… А я вот к внучке заехал… Счас, Кириллыч, я ж не в Светополье живу…

— Ладно, Степаныч, об этом после… — сказал я, придвигая деду поминальную стопку. — Вот — за бабу Тоню…

Дед перекрестился, опрокинул рюмку и заявил:

— А тут не только баба Тоня. Вон там ее брат Иван. Не знаешь?

Чуть подальше стоял дубовый, потемневший от времени крест в изголовье затравенелой могилы.

— Это еще с войны… Баба Тоня еще девчушкой была…

Не ожидая ответа, дед Анатолий принялся рассказывать, раскуривая дешевую сигарету.

— Вот этот ее брат Иван был раскрасивый парень. Девки за им — табуном. Он из окружения, стал быть. Дело молодое, а кругом — война. Тут была в соседнем поселке тоже раскрасавица Маша Крейдяная. Подружились. А нравилась Маша не только, сами понимаете, Ивану, а старосте здешнему.

Тот — к Ивану: иди в полицаи, не то родню порешим. Иван — на дыбы. А что сделаешь — кругом немцы. Иван тогда вроде бы согласился, а сам думку держал — перебежать к партизанам. Он мне говорил.

Как оно было там, не знает никто. А только скоро в речке нашли нашего раскрасавца Ивана. Застреленного. Так и засчитали его потом в полицаи. А ведь он, думаю, к партизанам шел.

Дед Анатолий впервые рассказал мне эту историю. Не говорила никогда и баба Тоня… И только вот на кладбище прояснилась драма бабы Тони.

Дед Анатолий опрокинул еще стопку и простился. Поднялись и мы. Молча поклонились могилам, молча пошли к могиле.

„Баба Тоня, баба Тоня, добрая душа твоя перетерпела-пережила много-премного, — думал я, — а все равно сохранила неизбывную любовь и добро к людям, неся неповинную вину и за трагическую любовь брата и за ошибки вождей…“

И опять летела дорога красноватой лентой. Мы с Димкой молчали, пытаясь понять еще одну приоткрывшуюся драму далеких дней.

Пролетели, промчались знакомые светопольевские задумчиво-акварельные леса-перелески. Остались позади и одноэтажные стародубские домики. В одном из них, где жил я на квартире, мы остановились. Но там уже жили совсем другие люди, никогда обо мне даже не слышавшие.

Во дворике под ногами шуршали июльские травы. Забвения или незабвения?