Анушаван Гевондян
Танцы с дьяволом
Нет света — только тьма.
Нет смерти — лишь судьба.
Нет выбора в пути.
Мне не дойти, мне не дойти…
Страшное это дело, охотиться на людей. Мерзкое и кошмарное. Искать, ловить, следить. А поймав, убить в себе совесть и убить добычу. Раздеть, повалить на землю и, пригвоздив острыми баграми к земле, растерзать, выпотрошить и тут же, хоть под проливным дождем, хоть в испепеляющий зной, хоть в страшную пургу и метель, сжечь остатки. Сжечь, но не забыть. Будто каждый кусочек жирной, черной копоти, что летает над визжащим столбом еще живого пламени, несет в себе боль и укор пойманного и убитого тобой. Здесь и сейчас. Тобой и больше никем. Ведь не имеет значения, кто первый воткнет в тело зазубренный багор, важнее, кто решит, что этого человека надо убить. И не просто убить, а стереть с лица земли само напоминание о жертве.
Стереть с лица земли, но не из души своей…
Черные машины багроносцев, как теперь нас называют за глаза, тонированные, практически черные стекла, стремительно носятся по всему миру. Не зная ни границ, ни времени, ни дорог, ни жалости. И ты сидишь в этих бронированных ящиках и стараешься не смотреть по сторонам, благодаря Бога за эти почти черные стекла, что не дают тебе возможности лишний раз посмотреть по сторонам и с запоздалым ужасом понять, сколько черных разводов от погасших костров прибавилось за последнее время на улицах агонизирующих городов. Костров, что разводишь ты и тебе подобные, верша страшное и, порой, не понятное даже самому себе, судилище. Каждая клякса — это чья-то жизнь, погасшая вместе с последним потрескиванием обугленных костей. Чья-то боль и ужас. И кляксы эти, словно души, призрачные и невесомые, навечно остаются на месте пожарища. Уже растерты в прах кости, что не желали сгорать в пламени напалма. Уже развеяна по ветру эта зола, что не желала отлипать от тебя. Уже утоплена в несчитанных никем литрах алкоголя совесть, что не желала быть утопленной. А кляксы эти остаются, хоть три их до скончания вечности. Не выдирать же слоями асфальт и бетон, чтобы убрать эти страшные знаки сегодняшних кошмаров?
Сегодняшних кошмаров. Ибо завтра никого уже не будет…
И доводишь себя до отупения, до состояния полного автоматизма действий и мыслей. Найти, сбить с ног. Пригвоздить к земле, воткнув в живое тело мертвый металл. Воткнуть, провернуть пару раз для верности. Растянуть баграми конечности в стороны и, опустив стеклянное, огнеупорное забрало на свои, полные страха глаза, смотреть, как корчится и вопит нечто, что секундой назад было человеком, в пламени напалма. Потом стянуть с себя окровавленный, покрытый копотью комбинезон, вытащить фильтры из носа и сжечь это все тут же, пока дробилка ломает еще горячие кости и втаптывает их в землю.
В безразличную землю. Чем еще ее удивишь сегодня?
Напиться. До свинского визга. Напиться и старательно не замечать, как шарахаются от тебя и твоих людей окружающие. Отводят глаза и стараются молчать в твоем присутствии, рефлекторно прикрывая руками свои, еще невинные животы. Пошли они все к черту! Все вместе! Пусть танцуют свои танцы! Им ли знать, как страшно быть ловцом, когда в голове все время тоненько звенит звоночек, ни на минуту не давая забыть, что завтра твои же товарищи придут и за тобой! Что сегодня ты охотник, а завтра черная, словно сам мрак, клякса.
Клякса на дороге, что только и будет тебе надгробным памятником!
Я их ненавижу! Я ненавижу их всех! И тех, кто еще не танцует и тех, кто, словно крысы, уже прячется от наших черных катафалков по грязным помойкам и мрачным развалинам. Прячется и рыдает в бессилии, когда приходит время танцевать. Ибо тогда уже не спрячешься! Ибо тогда уже не ты контролируешь себя, хотя и находишься в полном сознании, а черные узоры крутят тебя под звуки духовой секции и ухающего барабана!
Теперь ведь и не вспомнишь, как все началось несколько лет назад. Наверное, с того, что люди начали исчезать…
Вы скажете, ну и что? И раньше исчезали. Что из этого? И я буду с вами полностью согласен. Исчезали, это точно, как дважды два. По одному, по два, по три, а то и сотнями, если брать в масштабах целого города. Да что там сотни, а по миру сколько людей исчезало? Не сейчас, а раньше, до узоров и танцев? Не задумывались? Ну и не надо. Прилично исчезало. Мы этим занимались в первое время. Думали, решим, глупцы, все на уровне полицейских мер. К чему выносить мусор из избы? Так это говорилось, по-моему, да? Не суть. То, что вчера было скучной строчкой в очередном сером отчете очередного полицейского во всех уголках мира, стало ужасом и смертью сегодня! Посчитали тогда и поняли, не могут так люди исчезать по своей, да и по чужой воле. Ни в таких количествах и не так! Не было такого и не должно было так быть и впредь.
Но ведь пропадали! Целыми домами и улицами. Потом микрорайонами. Потом городами. Вот, скажем, вышел человек из дома, сел в свою машину и поехал по делам. Ехал он, значит, ехал себе и не доехал до работы. Машина стоит где-нибудь в переулках целехонькая, а хозяин растаял, как утренний туман. Ушел вечером погулять в парк, живность домашнюю на ночной моцион вывести. Вышли, а собачка обратно прибегает одна, скулит, визжит, а хозяина и нет. Нет совсем. Хоть следи за ними, хоть на хвост сажай „топтунов“. Пошел человек, пошел себе. Тут „топтун“ моргнул на секунду, а объекта нет. Ну, вот он, шел себе весело, в двух-трех метрах впереди сыскаря и нет, фюйть. Или звено сыщиков, а человек нырнул в толпу, они за ним, хоть оцепляй массу испуганных людей. Нет человека, хоть тресни, нет!
Так и начали пропадать, следи — не следи. Бери на заметку или закрывай в камере и следи. Люди пропадали без какой-нибудь системы. Вне зависимости от пола или социальной принадлежности. Состава семьи или интеллекта. Ну ни с чем не связано. Одно, что было общее — вышел или вышли, пошел или пошли. И все. Пропал. Или пропали. Тут все и зашевелились. Статистику вести начали, войска вводить. Каких-то темных, но вполне безобидных личностей ловить, да судить пытались. И не только честным судом и не только темных личностей. Такая охота на ведьм шла, только успевай труповозки вызывать. Паника и истерия, понятное дело. Да еще в мировых масштабах. Да еще под шумок. Много народу пропало в тот период под этот шумок. Многие сводили счеты. Тут только вовремя позвони, да на ненужного себе человека тыкни. И все, приехали, забрали. Если, правда, толпа, испуганная и визжащая масса ублюдков, раньше не явится!
А потом появились первые черные узоры…
Кто же из яйцеголовых про черные узоры первый заикнулся? Простой-то народ и не стал бы делать из этого сенсации. Мало ли какой заразы по миру ходит? Да и иди, пойми, что это на тебе красуется. Сначала в области пупка возникают бледно-серые разводы. Через пару дней они становятся черными и четкими в очертаниях, словно виноградная лоза, ползут по обхвату вашего живота. Будто ласковые руки стремятся приобнять вас нежно. Нет боли, нет почесывания. Картинка одна, разводы, да узоры по телу. Ни на миллиметр выше области диафрагмы, ни на миллиметр ниже талии. Спереди и строго черный цвет. Когда вы дышите или говорите, кажется, что узоры начинают жить своей жизнью, в такт сокращения брюшных мышц. Так, помню, делал „живые“ татуировки один умелец в Амстердамских доках. Ходишь или рукой двигаешь и птица, что, к примеру, на руке вытатуирована, словно крыльями машет. Красиво. И тут красиво было по началу. И лечить даже не пытались.
Потом начали умники всякие в белых халатах вещать и говорить, что аллергия это. Сыпь там всякая. Чуть ли не новая венерологическая болезнь. И смех и грех. Как тогда церковники не впряглись в эту гонку, даже и не вериться! Это потом, потом с опозданием и они в общий гвалт свою лепту внесли. Как же без них. Хотя, может именно с ними? Не знаю…
А потом начали и это понимать и это догонять, что люди пропадают те, что этими узорами покрылись…
И кто их с исчезновениями связывать стал, уже не вспомнить. Наверное, когда родные пропадавших людей в полицию начали нести заявления о пропажах, а в полицейском участке, при заполнении стандартной заявки, начали замечать эту закономерность. Вот человеку явило нечто на теле разводы, в виде узоров неопределенной формы, вот человек пару дней недоуменно рассказывает об этом жене там или другу. И вот пропал. И когда все это систематизировали, ахнули и кинулись людей с узорами выявлять. Не вспомнить, как не пытайся, но дело так и было.