С самого утра было очень жарко и душно. Я чувствовал себя отвратительно. Шесть часов. Такое раннее время, как всегда, оказывало на солдат гнетущее действие. Впереди нас ожидал очень длинный день, полный опасностей.
Выехали на сопровождение колонны.
Я никогда не садился в первую и последнюю машину. У каждого из ребят было свое любимое место на броне, где они считали себя наиболее неуязвимыми.
Я трясся в люке БТР, стараясь соразмерить колыхание своего тела с ухабами дороги.
— Как дела? — спросил меня лейтенант Алешкин. — Все в порядке?
— Я очень хочу в это поверить.
Я не сомневался, что нам грозит очень серьезная опасность. Держа автомат наготове, я всматривался в бегущую навстречу зеленую полоску кустов. Было вполне возможно, что у следующего поворота боевики установили пулемет, или, что еще вероятнее, там сидел в засаде снайпер. На повороте в меня могло попасть сразу несколько пуль.
Солдаты, расположившись на броне машин, брали под прицел наиболее подозрительные участки местности. Ждали нападения постоянно. Потому что воронки от разрывов мин встречались на каждом километре дороги.
Я думал лишь о том, что раз с нами еще ничего не случилось, то неизбежно скоро случится. Мне казалось, что я научился различать запах опасности. Сегодня со мной должно было произойти что-то ужасное. Бог всегда делает так, что узнаешь о приближении страшного, и поэтому мне надо было быть осторожным, позаботиться о себе.
Колонна остановилась.
Боевики заминировали часть трассы. Собаки с наступлением жары потеряли нюх, поэтому саперам пришлось исследовать каждый метр дороги.
— Проклятая жара, — сказал мне лейтенант Алешкин, — из-за нее теряешь все силы. Тебе жарко?
— Жарко, — ответил я и облизнул губы языком. Мое лицо было мокрым от пота. — Наверное, нам сегодня туго придется?
— Все будет хорошо, — ответил лейтенант. — Постарайся меньше думать. Просто делай то, что должен делать.
— Завтра двадцатое, — сказал я.
— Да, — ответил Алешкин и оглянулся через плечо. Может быть, сплюнул незаметно для меня.
Жара была очень сильная. Время шло медленно и давило меня.
Два сапера двигались по дороге в сотне шагов перед машинами. Они сходились, почти касались плечами. Вновь разбредались к обочинам, наклонялись, присаживались, касались земли руками. Ребята действовали отлично. Они знали, что делают.
Я думал о смерти. Нельзя откладывать этот вопрос до последнего дня, на крайний случай. Мысль о смерти не должна застать врасплох, когда измучен или слаб. Я ощущал опасность, знал о ее присутствии, и в то же время ничто вокруг вроде бы мне не угрожало. Скорее всего боевики сидели где-нибудь в укрытии, на тщательно подготовленных позициях и ждали, когда мы подъедем к ним. Возможно, они выбирали, стрелять ли мне в голову, грудь или живот, и спорили, что будет лучше.
БТР опять нес нас мимо сел. Дорога гудела от скорости под туго накачанными шинами.
Ожидание опасности всегда усиливает страх. Один из законов войны — осторожность. Не было видно противника — тем больше было оснований остерегаться его. Каждый раз, когда я шел на боевую операцию, я знал, что будет страшно, что я буду бояться и действительно каждый раз боялся, но никому не говорил об этом. Меня охватило чувство недовольства собой. Я сердился на себя за то, что слишком полагался на всякие предчувствия.
Солнце слепило глаза и щеки начали болеть от непрерывного прищуривания. Я сидел, опустив ноги в люк, держась за ствол пулемета. Слышалось только урчание машин.
Движение ускорилось. Дистанция между машинами увеличилась. Еще длиннее потянулись шлейфы пыли.
Меня оглушило взрывом, раздавшимся сзади, обожгло раскаленным воздухом. Совсем рядом застрочил автомат. Я услышал только первые выстрелы и словно оглох от грохота. Казалось, что шум стрельбы сжимался вокруг меня. Звуки отдельных выстрелов слились в сплошной гул.
Колонна стояла на дороге и горела. Солдаты лежали под колесами и в кюветах, стреляя по „зеленке“. Пулеметы БТР, казалось, рвали воздух.
Я знал, что попав в засаду, самые большие потери происходят в первые несколько секунд и минут боя. Боевики стреляли длинными очередями, и я подумал, что они очень уверены в себе, если так неэкономно расходуют патроны.
Я лежал на земле, хватал ее руками и дышал сквозь зубы. Я казался себе беззащитным. „Зеленка“ вокруг начала приближаться, сдавливать меня. Очереди давили, били по голове. Казалось, весь огонь был сосредоточен на мне, и каждый раз, когда пуля пролетала мимо, я непроизвольно вздрагивал. Пот непрерывно капал с бровей на глаза. Какой-то стальной обруч сжал ключицы, перехватил дыхание. Я словно переставал быть собой, с трудом воспринимал происходящее. Мне было страшно.
Рядом со мной лежал лейтенант Алешкин.
— Что делать, а? — спросил я. — Что делать?
— Попробуй не бояться, — ответил он.
Долбящий звук прошел по броне БТР и отозвался болью в моей голове. Несколько пуль ушли в землю, кроша камни и брызгая осколками.
— Не дергайся, — сказал лейтенант. — Пули, которые слышишь, не твои.
Неразбериха боя мешала ориентироваться. Я смутно видел солдат, прыжками передвигающихся между кустов. Каждый из них пытался найти единственно верное действие, которое было бы способно сохранить жизнь.
Страх словно парализовал меня, и я не осмеливался сдвинуться с места. Я оказался под перекрестным огнем. Меня охватило чувство отчаяния. Нам всем грозила гибель.
— Они раздавят нас, как мух, — сказал я.
От напряжения, в котором находилось все тело, начала болеть шея. Я почувствовал, как по спине у меня забегали мурашки. Шею закололо, словно короткие волосы на затылке встали дыбом. Я прижал приклад автомата плотнее к плечу и замер.
Вокруг меня свистели пули. Они даже не свистели, а вжикали, пробивали воздух, иногда впивались в землю, отскакивали, иногда жужжали. Тогда они были слышны особенно ясно среди остальных свистящих пуль. Рикошеты всегда пугали. Даже летевшая мимо пуля могла попасть в меня.
Я лежал на земле почти не дыша, без спасительного выхода. Я очень явно ощущал, как безнадежно мое положение, постоянно наклонял голову, не желая себя обнаруживать.
Я почувствовал, как начала накаляться сталь горящего надо мной БТР, который мог взорваться. Я пополз и ощутил тяжесть тела, прижимающего меня к земле. Эта тяжесть была гораздо больше, чем вес тела, я не привык к такой тяжести. Я был словно раздавлен собой.
Я полз в ясном ощущении смерти, ожидая удара слева, справа, в упор. Гранаты рвались вокруг с глуховатым звуком. Иногда так близко, что я всем телом ощущал упругий толчок жаркого воздуха. Готовый почувствовать мгновенную боль разорванного тела, я цепенел от страха. Мне казалось, что воздух вокруг сгустился, превратился в желеобразную массу, которая задерживала мое движение. Зубы у меня стучали, кровь отлила от головы и перед глазами стояла белая пелена, рот переполнялся горечью.
Иногда возникало ощущение, что грудь вдруг охватывалась точно железным обручем, я начинал задыхаться, и все, что находилось вокруг, сразу тонуло в этом ощущении и переставало существовать. Дыхание обжигало легкие, я почти терял сознание. Чтобы избавиться от этого состояния, я несколько раз ударил себя кулаком по лбу. Все было, как в страшном сне.
Стрельба раздавалась со всех сторон, но я продолжал ползти, не ощущая, что делаю.
Вдруг что-то грохнуло, с треском толкнуло меня в спину, и я почувствовал удар земли в щеку. Несколько мгновений я старался ощутить свое тело. Не знаю, как мне это удалось. Мне показалось, что треснула голова, и несколько секунд я крепко держался за нее обеими руками, опасаясь, что она развалится на куски. Неожиданно голова начала как бы раздуваться и наполняться туманом. Я чувствовал, что падаю. Но по мере того, как я падал, земля отодвигалась от меня, уходила вниз и, сколько бы я ни падал, она все время была далеко от меня. А потом земля исчезла, и я полетел в темноту.
Через какое-то время тьма отступила, и я открыл глаза. Я даже дышать не мог. Судорожно раскрывал рот и кривился от боли в спине, не способный ни думать, ни сопротивляться.
Вдруг оказалось, что я ползу. Рывками я неудержимо двигался вперед, точно в конвульсиях дергая ногами. Я увидел голые обода машины и почувствовал запах жженой резины.
Выбранная позиция казалась удобной, почти неприступной.
Звука своего выстрела я не услышал, лишь почувствовал, как содрогнулся в руках автомат, и горло обжег запах пороховой гари. Уже было поздно останавливаться и раздумывать. Неспособный думать мозг выхватывал и запечатливал лишь отдельные эпизоды боя, которые мелькали передо мной с постоянно увеличивающейся скоростью.
Я стрелял до тех пор, пока с удивлением не понял, что израсходовал весь магазин. Кто-то пронзительно кричал от боли визгливым голосом. Я воткнул полный магазин на место и передернул, затвор, досылая патрон в патронник. Нажал на спусковой крючок, и мне представилось, как пули пробивают мышцы, дробят на своем пути кости. Я стрелял, никуда специально не целясь, почти наугад. Какие-то голоса кричали около меня. Я слышал их сквозь звон в ушах. Кто-то, пробегая, наступил на мои раскинутые ноги, но я продолжал стрелять, не отвлекаясь. Стараясь не дышать, я сдерживал палец, нажимавший на спусковой крючок. Страх сменился азартом боя и я кричал:
— Стреляйте, стреляйте, стреляйте!