Не выключая радио, я врубил телевизор, заставляя себя отвлечься, успокоится. Была ли бабочка мертва или просто находилась в состоянии ночной комы, я не знал, но содрогался от одной мысли, что мне придется спать здесь, в комнате с висящей на стекле мумией огромного насекомого. В два часа ночи я постелил себе в детской комнате на узкой короткой кровати, кое-как уместился на ней, свернувшись калачиком, но заснуть все равно не мог. Неодолимая сила заставляла меня все время оглядываться на окно – мне казалось, что бабочка вот-вот прилетит сюда и приклеится на стекло здесь, не смея оставить меня без своего присутствия.

Один раз, уже проваливаясь в сон, я совершенно отчетливо увидел ее темный силуэт на стекле и с воплем вскочил, схватил, как дубину, железную игрушку-волчок. Не сомневаюсь, что если бы бабочка действительно оказалась здесь, я в отчаянии разбил бы стекло и размозжил ей голову. Но бабочки на стекле не было. На всякий случай я сходил в большую комнату. Она висела все там же неподвижной кляксой в синем сумраке ночи. Я сходил на кухню и выпил полрюмки валерьянки. Завтра я тебе устрою, гадина, – думал я, – посмотрим, кто кого.

Уже под утро действительно стало душно и жарко – прогноз погоды на этот раз не соврал. Наступила суббота, самый лучший день недели, и в другое время я спал бы до полудня, но сейчас, едва открыв глаза, отправился взглянуть на вчерашнее наваждение. Втайне я надеялся, конечно, что бабочка улетела, пропала, и тогда поверил бы, что она мне лишь приснилась или привиделась. Но нет, она была на том же месте, неподвижная, будто наколотая на булавку в школьном гербарии.

Ну и виси, дура, – подумал я и, не чувствуя страха, равнодушно похлопал по стеклу ладонью. Мне вдруг пришла в голову мысль о том, что неплохо было бы ее сфотографировать. Слава богу, в фотоаппарате оставалось немного пленки, и я сделал три снимка – один с близкого расстояния, и два чуть отойдя назад, чтобы окно целиком попало в кадр и можно было судить о размерах бабочки.

Я кое-как убрался на кухне, поглазел в телевизор, монотонно переключая скучные дневные программы, почитал газету. Духота стала нестерпимой, пот лился ручьями, хотя я снял с себя всю верхнюю одежду. Проклятая московская погода! Никакой стабильности ни в стране, ни в природе, повсюду одни экстремумы! Кошка лежала в комнате на диване, распластавшись на боку, тяжело дышала и неподвижно, зло смотрела на бабочку полуоткрытыми зелеными стекляшками. Я жадно попил из-под крана теплой, ничуть не освежающей воды и решил, что настало время действовать. Что надо делать, я придумал давно, еще вчера вечером. В том, что всё пройдет по намеченному плану, я не сомневался ни на секунду.

Тихонько я приоткрыл на кухне узкую боковую створку окна, взял кое-что приготовленное заранее и стал ждать, заложив руки за спину. Позади меня дико и протяжно мяукнула кошка. Это был знак. Ну, конечно, бабочка проснулась! Она ведь ждала, жаждала, как и я, последнего, решающего поединка. Я торжествовал, предчувствуя скорую расплату за вчерашний испорченный вечер и бессонную ночь, за потерянные нервные клетки, за постыдное ощущение страха.

Она налетела как вихрь, и лишь на мгновение меня обдало волной ужаса, но в ту же секунду я вытянул руку с баллончиком горючего яда и до упора нажал кнопку клапана. Плотная белая струя ударила в нее, но бабочка продолжала двигаться на меня, кувыркаясь в воздухе, словно в кадре замедленной съемки. Сейчас же я вытянул другую руку, в которой сжимал зажигалку, и, испытывая жгучую ненависть пополам с брезгливостью, крутанул колесико огнива.

Никогда не забуду картину, последовавшую за этим действием. Ревущий сноп оранжевого пламени накрыл бабочку, на миг окутал ее всю огненным облаком. Я бросил раскалившийся баллончик в угол кухни и присел, сжав голову локтями и закрыв глаза, ожидая неминуемого взрыва. Если бы аэрозольная смесь взорвалась, победителя в этом сражении, возможно, могло бы не быть. Но самого худшего не случилось, и я поднялся, глянул в окно. Мое сердце колотилось о грудную клетку, губы спеклись, руки и ноги дрожали.

За окном было чисто. Собравшись с духом, я высунул голову и посмотрел вниз. Двумя этажами ниже в мутном от жары воздухе кружилось нечто бесформенное, черное, рваное, словно обрывки жженой газеты, вырванные ветром из костра. Они тлели по краям и становились все меньше, меньше… Где-то на уровне третьего этажа останки бабочки превратились в крошки и нити серого пепла и упали на газон, в высокую траву, практически не оставив следа.

Едва добрел я до дивана в прихожей, лег лицом вниз и закрыл глаза. Передо мной в бешеном хороводе проплывали разноцветные круги, тошнило. Мне было плохо физически, но в душе я ликовал. Нутром своим я чувствовал, что совершил нечто очень важное, что нужно было сделать во что бы то ни стало.

Я решил никому не рассказывать о бабочке, пока не будут готовы фотографии. На следующий день, к вечеру, они были готовы, и я с содроганием взял их в руки. То, что я увидел, поразило меня не меньше, чем события предыдущих дней. Бабочки не было. Было окно, стекло за тонкой тюлевой занавеской, были крыши домов на заднем плане, были желтые полоски беспощадного июльского солнца, а бабочки не было!

Впрочем, чуть позже я разглядел на том месте, где она сидела, небольшое темное, расплывчатое пятно, по форме напоминающее череп на рентгеновском снимке. От пятна повеяло холодом, и снова приступ страха надавил на сердце, неприятно защекотал пятки. Сейчас же я изорвал три фотографии, бросил куски в пепельницу и поджег их. Когда от сочных цветов “Кодака” не осталось и следа, я почувствовал непередаваемое облегчение. Я понял, что это была за бабочка.

Это была смерть или, по крайней мере, жестокая болезнь, которая подбиралась ко мне или к одному из членов моей семьи. Я не пустил ее в дом…

| Листы : 1 2 |