— Довези меня хотя бы до „Кохинора“, отец. Здесь не будет и двухсот ярдов.
Возница вздохнул и стегнул усталую лошадь.
Пока мы ехали эти двести ярдов, я старался обмануть себя и уверить, что просто хочу хорошо позавтракать в приличном и красивом месте после грубой граппы и жидкого кофе в таверне Пореллы. Но истина была иной, и я это прекрасно знал, слабо и неуклюже пытаясь закрыться рукой от всевидящей судьбы.
Глава 6
В кафе перед отелем было опять пустынно, но гарсон тут же появился и принес мне отличного кофе и стакан красного вина. Я сидел, прижимая к телу яркий желтый пакет, и мне казалось, что вся Кристадона видит меня и за мной следит. Я сидел и ждал появления Винди, как если бы мне было назначено, чтобы я предательски передал ей ценный для нее пакет этот, страшась в то же время, что она действительно появится. „Она могла уже выехать из гостиницы, решив разыскивать Годлеона в ином месте“, — рассуждал я, по давней привычке цепляясь за свой душевный покой, и в то же время мысль, что я не увижу больше Винди, потеряю навсегда ее прекрасный образ, пугала меня, как шаг навстречу возможной гибели. Я не отрываясь смотрел на зеркальные двери отеля, из которых уже вышло несколько безликих для меня человек, и думал, что если Винди не появится, я не двинусь с места и буду ждать и ждать у дверей этих, ибо мне — кроме ее приемного отца — более ничего не оставалось в моей досадной нерешительности и робости.
Но она появилась.
Более того, она почти сразу после своего ожидаемого и все же ставшим неожиданным для меня появления направилась ко мне, предварительно дав поручение бою, выбежавшему следом. Она легко и изящно прошла между довольно тесно поставленными столиками, не задев ни один, и спросила с дружелюбной улыбкой:
— Могу я разделить с вами этот столик? Временами мне вдруг приедается одиночество — особенно утреннее.
Она обстоятельно, но не назойливо или бесцеремонно с головы до ног оглядела меня с моим желтым пакетом на коленях, который я не решался выпустить из рук.
Ее нежный, но в то же время сильный голос наполнил меня сладкой дрожью, и голова моя поплыла. Слова же ее, неожиданно столь доверительные, поразили меня, человека замкнутого и привыкшего прятать чувства свои за общими, банальными фразами даже с близкими мне людьми. И Винди после ее слов сразу стала мне близка и дорога, как если бы я следовал за ней всю свою жизнь.
Очевидно, глаза мои выразили такую собачью преданность и благодарность, что Винди улыбнулась ласково и ободряюще:
— Впрочем, иные с успехом остаются одинокими даже в большой компании. Это и искусство, и талант, и трагедия одновременно.
Она велела гарсону принести кофе и яблоко.
— Вы, вероятно, приезжий? — снова взяла она на себя инициативу в разговоре, так как я мог только счастливо и, возможно, глупо улыбаться, созерцая ее лицо и наслаждаясь голосом. Уверен, что Винди могла говорить мне колкости, даже оскорблять меня, но я в упоении своем остался бы нечувствительным к содержанию ее слов, находясь под чарами формы: я готов был слушать и слушать ее ровный, чуть низкий, ласкающий голос, временами очаровательно бравший ноты повыше, как дальнюю музыку, прилетающую с ветром из приморского парка; я сидел бы, слушал и тихо улыбался, видя в Винди весь огромный наш мир с его чудесными тайнами, всем прекрасным, что в нем есть…
Очнувшись, я понял, что Винди ждет ответа на вопрос, поспешно восстановил его в памяти и ответил:
— Да, я в Кристадоне впервые.
И решился на некоторую игривость:
— Я так не похож на кристадонца, что вы сразу распознали приезжего? И хорошо это или плохо?
Винди весело рассмеялась:
— Я не ясновидящая, но здешние жители предпочитают съедать свой первый завтрак дома, попутно бранясь с домочадцами из-за домашних расходов. Но второй завтрак и обед они не могут вкушать иначе как в компании на улицах города. Пьют вино и болтают, болтают и пьют вино. Они это называют „заниматься делами“, они по уши в подобных делах. А потом являются домой с измученным видом кормильцев после каторжной работы. Впрочем, возможно, что легко, весело и красиво болтать и пить вино тоже дело, просто многие этого не понимают. И даже более важное дело, чем прочие.
— Я тоже пью вино, — указал я на свой пустой бокал.
— Но не болтаете, — рассмеялась Винди, — поэтому, вы не кристадонец. Вы северянин, и это хорошо, потому что я тоже с севера. И приехала в Кристадону всего три дня назад. А вы, похоже, здесь дольше: я сужу по вашему загару, — пояснила она.
— Уже месяц.
— И не надоело в гостинице? Или вы в пансионе?
— Нет, я снял квартиру — на этой же улице, — и я с радостной готовностью — будто меня ждала ее милость — стал объяснять Винди, где расположен мой дом.
— Путешествуете или по делам?
Я подумал, как лучше сказать, и ответил:
— И так и так.
— Представьте, я тоже и так и так. С одной стороны, Кристадона деловой город, а с другой — приморский курорт. Впрочем, приезжих здесь мало, вероятно, еще не сезон. Я думаю, приезжим здесь одиноко: кристадонцы только с виду горячие, общительные и открытые. На самом деле это довольно холодные, расчетливые и замкнутые люди, которые вряд ли пригласят к своему очагу, если у вас с ними нет долгого совместного, выгодного им дела. Так что гостям города, наверное, приходится общаться между собою. Интересно, здесь есть какой-нибудь клуб для иностранцев?
— Ничего о таком не слышал. Честно говоря, я провел этот месяц в одиночестве.
Винди как бы в удивлении и лукаво подняла свои милые бровки.
— Мне показалось, что приезжая публика в основном фланирует по вечерам на Венецианской набережной. Ее так мало, что все на виду. Вы никого там не встретили… ну, скажем, из ваших краев?
Я покачал головой.
— Дело в том, — медленно, как бы нерешительно и размышляя, говорить мне или нет, произнесла Винди, — дело в том, что я хотела бы найти здесь одного родственника, близкого родственника. Я знаю, что он должен быть здесь — у него дела в Кристадоне, но просто не представляю, как его найти. Он несколько чудаковат и неожиданно для всех нас уехал несколько месяцев назад после пустячной размолвки. Нам он очень дорог и мы все беспокоимся за этого непрактичного и легковерного человека, которого легко обмануть или обидеть. Для его же блага его нельзя оставлять наедине с миром, где столько бесчестных людей, а он вдруг задумал продать наши участки в окрестностях Кристадоны. Вы… вас не шокирует, что я вот так откровенно разболталась о семейных делах с незнакомым человеком? Я была бы в отчаяньи, если вы составите обо мне дурное мнение. Так поступать заставляет меня тревога за близкого человека.
Винди нахмурилась и отвернулась. Я лицемерно поспешил заверить, что ложная застенчивость, извращенно понимаемые приличие и гордость и неестественная боязнь обратиться к ближнему за советом или даже помощью всегда претили мне. Впрочем, едва ли я лицемерил в этом случае: для Винди я уже был готов на все.
Она снова обернула ко мне уже уверенное и спокойное лицо:
— Может быть, вы случаем видели в городе или на набережной такого человека?
И она дала точное описание Годлеона, причем, не только его внешности, но и черт внутренних, которые на внешность влияли, и мой ученический портрет Дона стал гораздо более полным после мастерских и решительных мазков, сделанных Винди — прирожденной и проницательной художницей-портретистом. Передо мной встала нелегкая задача сбалансированного ответа, но ничего компромиссного не придумав, я с трудом принудил себя ко лжи, с усилием предпочтя ее предательству:
— Нет, не похоже, чтобы я встречал такого господина. Впрочем, я мог просто не обратить на него внимания, раз, по вашим словам, он не наделен яркой внешностью. Теперь мне уже кажется, что я даже видел его на набережной. Как будто, как-то вечером…