Я уселся напротив него, соображая, как преподнести мои новости. Дон же невозмутимо принялся за свой завтрак: выпил стаканчик граппы и приступил к овсянке, запивая ее кофе.
— Хотите граппы? Здорово бодрит ранним утром, — спросил Годлеон и не дожидаясь ответа отправился снова через боковую дверь — своим человеком — вовнутрь таверны.
Граппа, от которой у меня перехватило дух и выступили слезы, тем не менее, наделила меня красноречием:
— Дон, вчера у меня случилась встреча, которой вы боитесь и которую избегаете, как я понял.
Годлеон отложил ложку, поставил кружку и неспешно снова отправился в таверну — за новой порцией граппы, как выяснилось.
„Да он, видимо, алкоголик“, — с жалостью и тревогой подумал я.
— Винди в Кристадоне? — тихо спросил Дон и выпил граппу.
— Да, да, — начал я выкладывать подробности. — Она живет в отеле „Кохинор“ на моей улице, с нею двое. Смуглые, усатые, мрачные.
— А… Таваго и Травота — известные личности, по ним давно веревка плачет, а они ее компаньоны, кажется…
— Вчера они ездили в „Эльдорадо“, Дон.
— В котором примерно часу?
— Около десяти утра, я думаю.
— Вот что значит — леди и джентльмены, — презрительно усмехнулся Дон. — Даже в самом важном деле первое у них с достоинством выспаться, встать гораздо позже рабочего люда, принять ванну и без спешки, по-благородному позавтракать. Откуда такая самоуверенность, Гвед? Почему я всегда был начисто ее лишен? Потому что я из бедной семьи?
Я помолчал и сказал как бы в оправдание Винди:
— Она провела с утра много времени в цветочном магазине напротив…
— Фиалки или нарциссы?
— Откуда вы знаете?
— Это ее цветы… цвета. Сентиментальность и ледяной холод еще не оттаявшей после зимы земли. Выбор незатейлив, но наверняка она промучила цветочницу около часа.
Я смущенно кивнул.
— Красота жизни одних зиждется на страдании других. Ну и как вам Винди Вэнсон? Производит впечатление?
Я мог только опять молча кивнуть, но, вероятно, молчание мое походило на молчание человека, у которого от волнения и чувств перехватило горло.
— Да, моя дочь — редкий цветок в нашем бедном земном садике, — сказал Годлеон, глядя на меня с усмешкой; в то же время в его словах мне послышалась гордость за „его дочь“.
Годлеон помолчал и спросил иным, деловым тоном, но не без задушевности:
— Вы хотите, вы можете мне помочь закончить мои дела в Кристадоне, Гвед? Без этого я не могу двигаться дальше. Конечно, если вы не передумали пуститься в дальний путь со мной.
— Вне всякого сомнения, Дон, — горячо ответил я. И не только желание отправиться в дальнее странствие и увидеть Дуэй, не только мое дружеское расположение к Годлеону было причиной этой горячности и готовности: вчерашняя волнующая и прекрасная встреча, в которой я уже видел или хотел видеть обещание судьбы, столь тесно связанная с Доном и его делами, стала, признаться, первопричиной.
— Тогда я вам дам сейчас пакет с бумагами, который вы должны будете отвезти и сдать в местный Земельный комитет. Это на привокзальной площади. Так что не отпускайте извозчика. А мне теперь не стоит лишний раз показываться в городе. И в Земельном комитете особенно: Винди знает, что я продаю участки, и будет искать меня как раз через это бюро. Продаже она уже помешать вряд ли сможет, но на деньги за землю попытается наложить руку. А самое главное — на меня самого!
Он еще поразмышлял и добавил:
— Конечно, возникнут трудности, когда мне нужно будет лично получать деньги в банке. В Комитете они выяснят точную дату расчетов и платежа. Но что-нибудь придумаем. Пойдемте ко мне.
Мы встали, но в эту минуту на веранду вступил бродяга в лохмотьях с большой рыбиной, надетой на обруч. Дон тут же сменил серьезность на громкое веселье и провозгласил с довольным смехом:
— А вот и сэр Геко собственной персоной возвращается в свой замок с натуральным оброком от подданных! Благородный сеньор благородно грабит здешних рыбаков, — пояснил он мне.
Сэр Геко, схожий с Годлеоном и по возрасту, и по комплекции, и еще в чем-то, на первый взгляд еле уловимом, запротестовал:
— Я поймал эту благородную дочь океана самолично, вот этими своими руками полчаса назад, сэр Годлеон, да-да, лично изловил, сэр. В искупление клеветы вашей поднесите-ка мне чашу!
Не обращая внимания на мое явное неудовольствие и стеснение, Годлеон тут же исчез в боковой двери. Мы остались с Геко наедине. Геко прижал благородным, но грязным пальцем ноздрю и неблагородно высморкался, а потом той же рукой стал поправлять свои густые седые волосы и чесать в бородке. Дон появился с тремя стаканчиками граппы и мне, привычно стесняющемуся отказываться, опять пришлось выпить за Геко и за его благородную бродячую жизнь.
— Как ваши богатые поместья в прекрасной Шотландии, сэр, получаете ли исправно доходы с консолей Английского банка? — вопрошал Дон, а Геко лишь молча и важно кивал и прикладывался к стаканчику.
Наконец Годлеон расстался со своим другом, разбудил моего возницу крупной купюрой, сразу пресекшей его неудовольствия и протесты, и мы отправились в жилище Дона. Оно поразило меня. Годлеон жил даже не в доме рыбака, а в большом сарае во дворе. По стенам были развешаны сети и снасти, никакой кровати не было, а посреди стояла старая лодка с матрацем, набитым сухими водорослями, и такой же подушкой.
Заметив мою растерянность, Дон пояснил с усмешкой:
— Каждую ночь я отплываю в этой лодке в страну, в которой никто из вас не бывал, но куда я хочу всех вас однажды увести. Я хотел бы каждому выдать по такой лодке вместо мягких диванов и широченных кроватей в будуарах. Поверьте, было бы в самый раз — ничего лишнего, что так загромождает жизнь людей. И они бы к этому отсутствию излишеств быстро и с благодарностью привыкли, поверьте, Гвед. Ведь они бы стали свободны, понимаете? Свободны. Ничего не надо ни покупать, ни продавать, ни завещать, ни закладывать. Не надо копить деньги, не надо их стеречь, не надо ими рисковать ради больших денег; не надо стеречь и вещи, купленные на убереженные деньги. А реально человек владеет только тем, что на него надето в данное время, стулом, на котором он сидит или лежанкой, на которой лежит, комнатой, где все это стоит, да еще тем куском, что подносит ко рту. Не более того, уж поверьте, Гвед, что это так, а не иначе: это не так уж трудно понять, если поразмыслить логически. Впрочем, логика — не самая сильная сторона человеческого мира. Потому он таков, как есть, а не лучше, разумнее, добрее, понятнее…
Дон надел очки в дешевой оправе и стал просматривать вынутые им из-под матраца бумаги.
В это время в не притворенную дверь заглянула тонкая загорелая девушка лет шестнадцати с васильковыми глазами и русыми кудрями. Она хотела что-то сказать, но увидев меня, смешалась и исчезла. Годлеон подмигнул:
— Дочь океана Вэйви.
С большим желтым пакетом, размашисто надписанным Годлеоном, я отправился обратно в Кристадону. Сонный возница ехал медленно, и я зорко всматривался в каждое дерево, каждый куст, желая заблаговременно обнаружить притаившихся в засаде Таваго и Травоту, о которых говорил Дон и которые попытаются отнять у меня его бумаги. Но скоро подозрительное наблюдение мое, вероятно, под действием прекрасного утра переросло в безмятежное созерцание красивой дороги, вившейся меж могучих платанов. По левую руку, на далеко убежавшей в синий океан косе, ряд стройных пальм, играючи борясь со свежим морским ветром, приветствовал меня взмахами царственных крон. Было еще прохладно, на сердце немного тревожно, но хорошо, как на вокзале в ожидании подачи поезда и отъезда в давно желанное путешествие.
Несмотря на ранний час, я собирался ехать с пакетом Дона прямо на привокзальную площадь и выполнить его поручение, но возница решительно взбунтовался уже на улице Домиличи, у моего дома, и настойчиво попросил меня отпустить его спать. Я уже собирался сойти с коляски, но вдруг мне пришло в голову иное: