Я и Вэйви совсем стушевались, но Дон прекратил философствование капитана, обняв его за плечи и зашептав на ухо.
У пирса нас ожидали две шлюпки с опрятными, молчаливыми, грубоватого, но добродушного вида матросами. Мой багаж находился в одной из них. Погрустневший Лунк молча потряс мне руку.
— Спасибо за все, — сказал я ему.
Оробевшая после слов капитана Вэйви так и не подошла ко мне, оставаясь около Лунка. Она только прошептала, как если бы опасаясь уха Джастамо:
— Напишите мне, как у вас там будет… Я страсть как люблю получать письма, но мне никто не пишет, кроме тети.
Мы расселись в шлюпки, и пирс с Вэйви и Лунком стал быстро удаляться. Вскоре Лунк оставил Вэйви одну и двинулся на берег — очевидно, к своей машине.
„Вальта“, казалось, чутко дремала в ожидании нас. Когда сбросили трап, она окончательно проснулась и радушно приняла нас на свой борт. Уже тогда парусник увиделся мне живым, добродушным и верным существом.
Сел я на «Вальту»,
Поплыл я на Мальту,
Где пел песни альтом
В компании с Вальт… ерном,
— продекламировал, очутившись на борту, успокоившийся и повеселевший Годлеон.
— Вы были на Мальте, Гвед? Послушайте: ваша фамилия и имя нашего судна до удивления созвучны. Вы не находите, что это судьба, Гвед?
— Возможно, что это моя судьба, — улыбнулся я.
— Не ваша, а наша; у нас с вами отныне судьба общая…
Каюта оказалась просторной и прекрасно отделанной, но ее предоставили мне на двоих с Доном. Это обстоятельство поначалу расстроило меня, привыкшему к уединению после общения даже с самыми приятными мне людьми, но в дальнейшем я не чувствовал неудобства, ибо Дон проводил почти все время в компании Джастамо, с которым горячо обсуждал переустройство мира, нередко оставаясь даже ночевать в каюте капитана.
Пока мы устраивались, выбрали якоря, подняли часть действительно белоснежных парусов, и „Вальта“ степенно и уверенно двинулась вдоль берега в сторону кристадонского порта.
Взволнованный отплытием, я выбежал на палубу, чтобы бросить прощальный взгляд на пирс Фидесты. На нем в первых лучах солнца все еще виднелась светлая фигурка Вэйви, которая усердно, по-детски — уточкой — продолжала махать нам рукою. Мне стало грустно, я тоже махнул в ответ.
— Да хранит тебя Бог, милая Вэйви…
В это время на берег черным жуком выскочил знакомый автомобиль с еще не потушенными фарами. Из него появились две темные фигуры и застыли около машины, вероятно, наблюдая наше отплытие. Постояв с минуту, они вернулись в автомобиль, который резко — словно в досаде и раздражении — развернулся на песке и исчез в приморской улочке. Скоро я увидел, как он мелькает на идущей вдоль моря дороге в Кристадону, — он будто сопровождал нас, прикидывая, как пересечь нам путь и перехватить нас.
В виду Кристадоны, напротив приморского парка, откуда я однажды увидел на бурном море одинокий парус, капитан стал поворачивать в океан. Открылась набережная, где я встретил Годлеона. Я прошел на корму, чтобы попрощаться с прекрасным городом, в котором произошел такой поворот в моей судьбе. Величественный ансамбль, поднимавшийся на золотистые предгорья, разворачивался в утренних лучах, и пока порт с кранами не заслонил панорамы, я высматривал знакомые места: вокзал, отель „Кохинор“, улицу Домиличи с домом, где я жил и куда приходила Винди. Вдали, справа, в розовом свете нежилась Порелла.
На краю приморского парка был поросший дроком утес. И вдруг оттуда я услышал знакомый до сладкой боли звучный голос:
— Счастливого плаванья, Гвед. Мы еще встретимся, обязательно встретимся на вашем пути. Я вас не забуду.
Утес был безлюден, но я явственно увидел весело упорный взор сапфировых глаз Винди, становившихся почти черными в минуту гнева и досады на непонятливых и непонятных ей людей.
— Плывите с легким сердцем, Гвед, и с ожиданием нашей встречи.
Это был как голос берега и города, который мы покидали, и как голос моря, в которое мы уходили навстречу новому чудесному городу, еще пока скрытому лазурной дымкой океанской дали…
Примечания к части I :
[1] Да здравствуют дилетанты! Да здравствует дилетантский мир! (итал.)
[2] Как пух на ветру (итал.) — слова из арии герцога „Сердце красавицы“ в опере „Риголетто“.