— С вами все в порядке, господин? — спросил он, опять холодно улыбаясь.
Я кивнул и побрел обратно в зал.
Таваго и Травота встретили меня радостными улыбками, как двоечника, наконец-то сдавшего экзамен.
— Видите, Вальтерн, здесь серьезные люди. Видимо, иные посетители имели обыкновение удрать, не заплатив, скажем, через окно в мужской комнате — решетки-то здесь не как в Синг-Синге. Вот они его и заделали, — утешил меня Травота с улыбкою ласкового людоеда.
— Не расстраивайтесь, Вальтерн, — сказал вдруг Таваго чуть ли не с сердечностью старшего брата. — Для вашей романтической натуры бегство через кабинку туалета, поверьте, типичное не то; это ж не из башни замка. Вам было бы стыдно потом такого опыта и воспоминания.
— Тем более, дурно пахнущего, — рассмеялся Травота.
Свет в зале притушили, и начался нескончаемый танец разноцветных китаянок. Таваго и Травота благосклонно взирали на молоденьких девушек; я же видел от волнения только туманные цветные пятна.
— Похоже, ваши друзья решили не брать вас с собою в Дуэй, Вальтерн, — лениво произнес Травота. — И то: палящие лучи солнца, непривычная тропическая пища, разные там ядовитые гады и никакого комфорту — в общем, прекрасные, но коварные тропики.
— Не издевайтесь над юношей, Травота, — сухо сказал Таваго.
Меня передернуло от обиды и ненависти. И тут я увидел Лунка. Он стоял за витой восточной колонной и растерянно смотрел на меня. Потом сделал как бы успокаивающий жест рукой и исчез.
Бесконечный танец все же закончился и настал черед танца живота, на смену которому пришел китайский фокусник. В это время у нашего стола выросли три фигуры — двое в полицейской форме и впереди их штатский — усатый толстяк с сигарой в углу рта. Он холодно оглядел меня и сразу напрягшихся Таваго и Травоту и спросил официально сухо:
— Кто из вас, господа, Гвед Вальтерн, временно проживающий в Кристадоне, двадцати одного года от роду?
Таваго и Травота уставились в стол. Гадая, какая еще неприятность ожидает меня в этот вечер, я выдавил из себя, что это я.
— Согласно нашим сведениям вы, иностранец, приобрели в Кристадоне огнестрельное оружие, не имея на то надлежащего разрешения.
— Мне сказали при продаже, что все формальности выполнят за меня.
— Допускаю, что вас обманули недобросовестные продавцы. Но это не снимает с вас вины, а также подозрения: из такого же „Смит и Вессона“ прошлой ночью был застрелен человек. Сдайте оружие, если оно у вас при себе, и следуйте за нами.
— Послушайте, приятель… — взвился тут Травота.
— Я вам не приятель!
— Ну… сэр, офицер, бригадир, комиссар — как там? Мы прекрасно знаем нашего друга, он и мухи не обидит, скорее, она его. И у него наверняка есть алиби.
— А вы-то кто такой, чтобы соваться с поручительствами? — грубовато осадил Травоту толстяк. — Покончим с ним — займемся вами.
— Извините моего друга, — поспешно вмешался Таваго. — Но можем ли мы, по крайней мере, проводить господина Вальтерна? И если надо, дать показания?
— Это ваше право, — равнодушно ответил инспектор. — К вам-то покамест у нас нет претензий. Покамест! — повторил он с ударением.
Под взглядами посетителей мы прошествовали на выход, где один из полицейских оттолкнул банковского охранника, растерянно вставшего столбом у меня на дороге, и меня посадили в полицейский фургон. Черный автомобиль неуверенно и как-то робко двинулся следом.
— Ничего, ничего, — вдруг улыбнувшись по-доброму — хотя и не без лукавства, сказал мне севший рядом инспектор. — Все быстро выяснится, и отправитесь домой или куда вам там надо…
На душе у меня полегчало. Фургон остановился у подъезда красивого, но мрачного здания. Меня провели через вход с часовыми. Задержанные ими Таваго и Травота спросили через их головы инспектора, можно ли будет внести за меня залог, навестить и так далее. Инспектор кивнул, и оба поспешили к своему автомобилю, энергично, но осторожно сквернословя.
Мы двигались длинными казенными коридорами, где несмотря на поздний час было много служащих. Один из них окликнул инспектора:
— Ты же в отпуске, Кварч. Чего тебе не отдыхается? Смотри — протянешь ноги от излишнего служебного рвения.
— Да вот подвернулось неотложное дельце, — ответил толстяк, добродушно улыбнувшись в мою сторону. — Не мог отказать…
Мы, похоже, прошли все здание насквозь и оказались во внутреннем дворе, где стояло несколько полицейских фургонов. Я обрадовался после казенного запаха бумажного бездушия и угрозы свежему воздуху с ароматом жасмина и магнолий. Толстяк тоже с удовольствием потянул носом.
— Все — лето наступило. Не люблю холода.
Он повел меня к фургонам, поговорил с водителем одного, потом другого и предложил мне садиться в первый. Шофер уже заводил мотор, как толстяк неожиданно проворно выскочил из фургона и вернулся с веткой жасмина в руках. Жасмин свисал над забором, запиравшим двор с одной стороны. Мы тронулись.
— Люблю жасмин. Вообще люблю цветы, что хорошо пахнут, — смущенно пояснил Кварч. — В молодости я жил в Порелле, а там столько самых разных цветов. Вот через цветы я будто и возвращаюсь в молодость… Мне еще осталась неделя отпуска. Поеду, пожалуй, в Фидесту — там тихо и все дешевле, — добавил он застенчиво. — Люблю рыбачить. Особенно, ночью, на рассвете. Меня сегодня сняли буквально с лодки, выдернули из рук снасти, но не могу отказать родственникам, особенно, племянникам. Мне Бог не дал сына — одни дочки…
Тем временем мы выехали за ворота и остановились у будки часового. Тут я заметил, что за нами следует второй фургон. Отметив бумагу, Кварч снова занял место рядом со мной. Я не знал, куда меня везут, но тон и речь Кварча внушали мне спокойствие.
Когда выехали вместе со вторым фургоном из переулка на улицу, я увидел поодаль черный автомобиль.
— А ваши приятели преданы вам: не хотят бросать вас в беде, — подмигнул мне Кварч. — И нюх у них, надо признать, отличный — профессионалы, сразу видно.
Черный автомобиль нерешительно пристроился в хвост второму фургону. Так мы доехали до перекрестка, где наш фургон свернул направо, в горы, а второй прибавил скорости и повернул налево — к морю. Нос черного автомобиля заметался в растерянности, но все же сделал выбор и устремился налево: путь в Дуэй лежал через море.
— Они перехитрили вас, а мы перехитрили их. Старый прием — мы зовем его „два зайца“, — подвел итог Кварч.
Мы миновали несколько поворотов, забираясь все выше в горы, и на следующем фары фургона выхватили из тьмы желтый таксомотор. Фургон затормозил и к нам подбежал с шоферскими „консервами“ на лбу улыбающийся и взволнованный Лунк. Куда делась его флегма?
— Спасибо, большое спасибо, дядя, — сказал он Кварчу, беря меня крепко за руку, словно опасаясь, что меня вырвут у него.
— Это рыба, которая сегодня ушла от моего крючка, скажет мне, да и тебе спасибо, племянничек, — вздохнул толстяк. — Ну, прощайте, — он пожал мне руку, — рад был встретиться. Вы уезжаете — и счастливого вам пути, а будете еще в Кристадоне — милости просим в наше полицейское управление!
Мы засмеялись и в нашем смехе главным было облегчение, что все сошло гладко. Позже Лунк признался мне, что он был просто в отчаянии от дьявольской хитрости и предусмотрительности Таваго и Травоты, обративших нашу же хитрость против нас.
— Мы думали, что идем на один ход впереди них, а они нас как раз на один ход опережали, — крутил он головой уважительно. — Если бы не дядя, который как ферзь разрушил их позицию, получили бы мы мат. Годлеон был бы просто в отчаянии.