Она все еще держала корзинку в руках. Я усадил ее, она села на край дивана, цепко держа корзинку. Я улыбнулся. Она заметила это и сказала со значением:
— Сюда я положу те бумаги, которые вы передадите для г-на Годлеона. Вот сюда — в самый низ. Он сказал, что это очень важно и секретно. От дурных людей.
Ее серьезность и обстоятельность развеселили меня, и я стал угощать Вэйви шоколадными конфетами. По ее глазенкам видно было, что этот еще ребенок отдал бы не одну, а две корзинки за их коробку, но Вэйви с достоинством и легким жеманством взяла только одну и воспитанно, как ей, вероятно, казалось, откусила кусочек, зажмурясь от наслаждения. Желая ее подбодрить, я захватил сразу несколько конфет и отправил себе в рот:
— Вот так надо делать, Вэйви!
Она расхохоталась, глядя, как я с трудом прожевываю шоколадную массу, и последовала моему примеру, взяв сразу три конфеты, но потом заколебалась и спросила:
— А можно, я не буду есть их здесь? Я хотела бы их съесть дома.
Вместо ответа я втиснул всю коробку в ее корзинку.
— А как же бумаги г-на Годлеона?
— Будут и бумаги. Но еще я напишу ему письмо.
Я прошел в спальню, уселся за секретер и принялся сочинять Годлеону отчет о том, что со мною произошло. Перед глазами, тем не менее, витал образ Вэйви, и мне было тепло и хорошо от него на сердце. Мне нравилось, что наряду с некоторой деревенской угловатостью и смешной импульсивностью в девушке были очевидны природное изящество и даже наметки такта, хотя б и в скромной мере, а также душевная свежесть и милая непосредственность. Определенно, что у нее веселый нрав и легкое, доброе сердце. Так мне хотелось думать и так я размышлял, донося Дону о двух своих, по моему мнению, промахах: во-первых, я без всякой нужды открыл Винди мое местожительство, через которое в случае, если на меня падет подозрение в связи с Доном, она может до него добраться, и, во-вторых, я дал ей увидеть надписанный рукою Дона пакет и, возможно, рассматривался теперь как вероятный его пособник. В заключение я спрашивал у Дона совета, а также интересовался, как идут его дела, упомянув о разговоре в Земельном комитете с одним из его контрагентов, и скоро ли все будет готово, чтобы отправиться в путь.
Я передал письмо Вэйви вместе с бумагами, и она укромно уложила их на дно корзинки, прикрыв свертками и городскими покупками.
— Так оно будет надежнее, — пояснила она с забавной важностью. Потом вдруг заторопилась, чувствуя стесненность в богатой обстановке и явно не зная, как ей дальше вести себя в моем обществе, что делать и говорить. „Мать задаст мне теперь“, — приговаривала она, прижимая корзинку и боком двигаясь к двери. Я как можно приветливей с ней распрощался и она упорхнула, не оглянувшись.
Мне предстоял ничем не занятый вечер. Я отправился в свой укромный уголок у границы порта и почувствовал себя легко и свежо; даже случайное мазутное пятно, в которое я, плавая, попал локтем, не обескуражило меня, ибо его запах стал для меня в этот вечер запахом океанских кораблей и дальних морских странствий.
После купания я отправился бродить по улицам, преодолев искушение оказаться у „Кохинора“, и вдруг в переулке набрел на милый ресторанчик, где провел вечер, слушая восхитительную гитару испанского матроса, который для нее на долгие часы забыл о вине, стоявшем перед ним и его товарищами.
Я был одинок в тот вечер, но на сей раз одиночество не досаждало мне, а освежило меня и укрепило.
Наутро я проснулся пораньше и тщательно привел себя в порядок, не желая быть застигнутым врасплох, определенно ожидая Вэйви с ответным посланием Дона. Я прождал до полудня, но она не появилась. Обеспокоенный и рассерженный, я вышел из дому и у ворот ко мне подбежал сзади мальчишка, не глядя на меня сунул мне в руку мелко сложенный конвертик и исчез, не дожидаясь вознаграждения, чем меня изумил более, чем посланием. Был здесь какой-то секрет. Я развернул конверт, подумал и вернулся в квартиру: возможно, не стоило читать письмо на улице.
Письмо было от Дона. В нем он журил меня за неосторожность и делал вывод, что я вполне мог попасть под наблюдение спутников Винди. „Вероятно, они подкупят вашу прислугу: это логично с точки зрения Таваго и Травоты и вполне в их стиле“, — писал он; и тут же добавлял с бездумным эгоизмом одержимого идеей: „Но это и прекрасно: вы будете отвлекать их внимание на себя, оттягивать их силы и усилия, а они люди серьезные и средств у них немало. Тем самым вы дадите мне возможность успешно завершить дела в Кристадоне. Наши дела, — добавлял он, словно спохватившись. — Вы будете как солдатский шлем, поднятый на винтовке над окопом для выявления противника, по которому тот открывает огонь, так себя обнаруживая...“ („Спасибо, г-н Годлеон, премного благодарен, сэр“, — мысленно вспылил я.) Но на Дона трудно было сердиться: далее он самозабвенно расписывал, как тут же по завершении дел я поплыву с ним в Дуэй на прекрасном паруснике.
В заключение Дон сообщал самое важное: на завтра назначен его расчет с покупателями участков и получение им денег в банке. „Винди и ее компаньоны не могут ошибиться насчет даты и места: они наверное уже были в комитете и за взятку навели справки, а крупный банк в Кристадоне пока только один и мимо него не проходит ни одна серьезная сделка. Таким образом для них появляется прекрасная возможность захватить большие деньги, которые Винди считает своими, а самое главное — меня, чтобы добраться до основного капитала. Но вы, — он опять выставлял меня как свой щит против преследователей, — отвлечете их своим появлением в банке и около него: ведь они связывают вас со мной. Тем более, что с вами будет спутник, который их заинтересует так, что они потратят на вас двоих все свои силы. Это буду я („Бессмыслица какая-то...“) и в то же время — не я. Все продумано, устроено и произойдет в соответствии с законами жанра“.
„Годлеон мог бы выражаться яснее, а не как в дешевом полицейском романе“, — с раздражением подумал я. В самом конце Дон просил прибыть к нему завтра пораньше и давал совет-указание: „Не оставайтесь на эту ночь дома, чтобы с утра за вами не увязался в Пореллу хвост. Снимите комнату в городе. Консьержку вводите в заблуждение относительно вашего прихода и ухода: скажите ей, что вернетесь к полуночи — пусть оставит вам ужин“.
Окончив чтение, я по размышлении сжег письмо. Не знаю, оправдана ли была такая предосторожность, но я тоже захотел вдруг действовать по законам жанра. И решил, что в таком деле мне нужен револьвер. Поначалу я решил справиться об оружейном магазине у прислуги, но вспомнив предостережения Дона, узнал адрес у извозчика, который доставил меня в довольно мрачный квартал. Через дом от магазина я увидел вывеску пансиона „Эльдорадо“. „Вот здесь я и проведу сегодняшнюю ночь“, — решил я.
В магазине меня приветствовал развеселый черноусый господин в мексиканском сомбреро. Поначалу дело не пошло: моих документов ему показалось недостаточно:
— Нужна еще справка о благонадежности от местной полиции, сударь. И неплохо бы иметь заключение врача, что вы не того… что у вас с головою все в порядке.
В замешательстве я повернул к выходу, но был остановлен:
— Впрочем… если вы чуть добавите к цене, то мы возьмем эти хлопоты на себя. Вот я вижу доктора Пиллолу, он сразу определит насчет вашей психики, а в полиции мы все оформим без вас позже.
В магазин — будто его уже позвали — явился красноносый старик, глянул на меня равнодушно, начертал несколько слов на замусоленном бланке и огласил приговор мне, передавая бумагу мексиканцу:
— Очевидно, что психопат, но психопат тихий. Если и случается буйство, то оно направляется вовнутрь — без опасности для окружающих. Стеснительность и мнительность, доводимые временами до самоистязания, одержимость преследованием наяву романтических призраков и красочных миражей — того, что нормальные люди без хлопот находят с помощью всего лишь бутылки; беспрестанная охота за положительными эмоциями — даже в очевидный вред себе; искаженная прихотью оценка действительности или вообще отказ от таковой в пользу иллюзий. Короче, пациент — убежденный сторонник желаемого в пику действительному… Продай ему ствол, иначе из чего же он застрелится, когда миражи растают? В кого-то другого он не выстрелит никогда… Маноло, с тебя бутылка ямайского и остальное, как обычно.