Шмиэл Сандлер

Белокурая бестия

Фриц Штайнер был в распахнутом кителе без портупеи, небрит, неопрятен и, кажется, безобразно пьян.

Диц заметил у него на глазах слезы.

— Ты чем-то растроган, Фриц, — спросил лейтенант, чувствуя, как все внутри холодеет у него от ярости, — не будешь ли ты так любезен, сказать мне, куда подевалась Сюзан?

— Я отпустил ее, Карл, — вызывающе сказал Штайнер и посмотрел на переносицу друга с такой ненавистью, будто в ней он видел причину всех своих несчастий.

— Зачем ты это сделал, Фриц?

— Я должен был поставить тебя на место, Карл. Ты заточил меня в эту тюрьму, потому что я знаю, что ты сын коммунистов и скрыл это от СС...

— Зачем ты отпустил Сюзан, Фриц?

— Ты сочувствовал коммунистам здесь, и не уничтожил учителя, который вел против нас подрывную деятельность. Ты, последователь своих подлых родителей, устроил местному населению различные послабления, а немецких солдат подвергал унизительным побоям, заставляя их учить язык чуждого нам народа...

— Зачем ты отпустил Сюзан, Фриц?

— Чтобы она ушла к этому русскому парню. Он, кажется, сохнет по ней, пусть повеселятся вдвоем, не все же тебе одному веселиться, Карл. Ты слишком много думаешь о себе. Ты не скромен. Ты держишь меня здесь под замком, я — боевой офицер, Карл, и тебе это дорого обойдется...

Фриц Штайнер вскочил с места и, зажав под мышкой длинный желтый костыль, истерически завопил на всю канцелярию:

— Вы, большевистский выродок, господин лейтенант, и вы ответите мне за все!

— Но она не может уйти к этому парню, Фриц.

— Почему не может? Потому что ты держишь ее здесь насильно, как и меня? Она сказала мне, что любит его, а тебя ненавидит. И я тебя ненавижу, Карл!

— Я не нуждаюсь в твоей любви, Фриц, — сказал Диц и выстрелил Штайнеру в голову. Пуля попала ему в глаз. По-детски всплеснув руками, он упал на кровать. Лицо бывшего коменданта залило кровью, быстрые черные струйки стекали на белоснежную простынь, образуя маленькую лужицу, которая быстро впитывалась грубой материей. Костыль, который он еще секунду назад держал под мышкой, чудом продержался на весу еще одно мгновение, а потом упал на пол с таким треском, что лейтенант вздрогнул, вспомнив тот проклятый стул в спальне.

„Они все ошибаются“, — думал Диц, вглядываясь в обезображенное лицо мертвого друга. Он никогда не видел Штайнера плачущим, и истерика, которую тот разыграл перед смертью, порадовала ему душу. Слишком долго этот садист терроризировал его тем, в чем он, собственно, не виноват. Разве мы выбираем своих родителей? Сюзан, между прочим, тоже из благородных, а жила в этой глухой провинции. Но он обязательно вытащит ее отсюда. Надо только найти ее.

Все разъяснится, как только я скажу Сюзан, что Иван ей брат. Она не может любить его. Сюзан должна оставаться только с ним.

Иван, конечно, знает уже эту историю про своего папашу (Зингель успел доложить), и сейчас находится у Симакова. Сюзан тоже направилась к нему, в этом нет никаких сомнений, к кому же ей идти, если не к родному отцу, который переправит ее к партизанам.

И опять у него стало свербить в груди. Но на этот раз он уже знал, что это не рана, а душа. Дед всегда говорил ему, что тело важнее души, потому что ощущение физической мощи пробуждает в человеке первичное чувство власти. Но у него почему-то в последнее время все складывается иначе, он никак не может справиться с этой проклятой душевной болью. Неужели она обманула его? Ну да, конечно! Прекрасно сработанный план: она разыгрывает из себя влюбленную девочку, выпытывает у него все секретные данные и смывается к своему любовнику. О, продажная тварь! О, гиена, которых свет не видывал. Неужели я был так слеп, что как последний школьник выдал ей секретные данные? Теперь я понимаю — все они были в сговоре. Как же я не смог распознать их вовремя? Они все хорошо рассчитали, кроме одного: Иван должен ему выстрел, и теперь он не станет церемониться с ним.

* * *

Дом лесничего стоял на крутом откосе.

Внизу застыла скованная льдами река, а за ней надвигающейся лавиной темнел заснувший лес, тревоживший лейтенанта своей обманчивой тишиной. Небо над верхушками гигантских кленов горело бледным заревом. Белый отблеск лежал на кромке снежных бугров. Ветер катил поземку по грунтовой дорожке, которая вела к дому. На крыше дома торчала труба, развевая по откосу пахучий домашний и теплый на морозе дымок. Ломая хрупкий ледок под колесами трофейного „Виллиса“, лейтенант подкатил к дому лесничего.

Симаков сам вышел к нему на запорошенное снегом крыльцо. Он был смертельно пьян, но узнал коменданта с первого взгляда.

— Фриц, — ухмыляясь, сказал он, — пришел в гости, вражий сын! Тебя тут Иван ждет, не сумлевайся!

Лейтенант оттолкнул старика, нетвердо стоявшего на ногах, и у того слетела с головы шапка.

— Давай, давай, гуляй, Фриц! — с пьяным великодушием разрешил Симаков, — все равно жить тебе осталось всего ничего...

Диц вошел в сени. В нос ему ударила душная сырость и запах прелой травы. Он шагнул в темную горницу, на стене которой висел закопченный образ. Озабоченный лик какого-то древнего святого, темнеющий в свете керосиновой лампы над искусно вышитыми и повешенными крест накрест белыми холщовыми рушниками.

Карл Диц опустился на крепко сколоченный дубовый табурет и увидел на столе карту, которую показывал недавно Сюзан.

„Не забыла прихватить, сука, вот почему она так искусно добивалась его любви“.

— Сюзан, — твердо, по-хозяйски позвал он.

Симаков поднял с пола сбитую лейтенантом шапку, поставил на стол штоф водки и заговорщицки улыбнулся немцу:

— Щас, Фриц, я принесу тебе что-нибудь горяченького, не сумлевайся, — сказал он и вышел в сенцы.

— В горницу вошла Сюзан. Она уже сняла одежду, которую он подарил ей перед выездом в „Бонжур“ и была в простеньком льняном платьице с накинутым поверх плеч пуховым платком.

Но где же Иван, неужели обманул Симаков?

— Зачем ты пришел сюда? — тихо сказала она, — я не хочу тебя видеть.

— Я пришел, потому что Ваня должен мне выстрел. Где он прячется, трус!

— Я здесь, — сказал Иван, вышел из темноты и положил на стол пистолет, который вручил ему лейтенант в начале их опасной игры, — Я ждал тебя, Диц, выстрел за тобой, как договаривались.

Его зеленые глаза неестественно ярко засветились в полумраке, и Диц вспомнил о том, что все в деревне называют его волком.

— Ты не тронешь его, Карл, — сказала Сюзан.

— Скажи мне, что будешь моей и я никогда не трону его. — Горячо зашептал лейтенант, — я брошу ради тебя карьеру, семью, войну... Я расскажу все, что здесь задумали делать немцы. Я женюсь на тебе, Сюзан.

— Я не люблю тебя, Карл, ты машина, которая только убивает людей.

— Ты не можешь любить Ивана, дорогая, он твой брат.

— Брат?! Откуда тебе это известно?

— Вот записка его отца, он повесился. Он пишет, что твоя мать бежала к нему... в лес.

Симаков вернулся из сеней с мелкокалиберной винтовкой и весело поздоровался с лейтенантом:

— Здравствуй, любезный Фриц, и прощай!

Диц потянулся к кобуре, но Симаков выстрелил в потолок, сбив многолетнюю пыль на голову своих гостей.

Лейтенант опустил руку.

— Говорил, я тебе, немчура, что убью тебя за дочь? — сказал он.

— Говорил, — сказал лейтенант и улыбнулся, — я хочу жениться на твоей дочери, старик.

— Моя дочь не может быть женой фашиста.

— Я не фашист, мои родители были коммунистами, их уничтожили в концлагере пособники Гитлера.

— Ну так принимай смерть, паря, — сказал Симаков, не расслышав последних слов лейтенанта.

Грохнул выстрел. Диц слетел с табурета и ударился головой о деревянный сруб избы.

Он лежал без движения. Симаков бросил ружье на стол и сказал:

— Теперь, брат, тебе конец, не сумлевайся!