Шмиэл Сандлер

Белокурая бестия

— Что с Ваней? — запнувшись, спросила Сюзан, и он увидел, как ломко напряглась ее спина.

Что такое, неужели она любит его? Хотя, нет, наверное, ему это показалось. Разве вчера на казни она не доказала свою искреннюю привязанность к нему?

Он был так уверен в ней в последнее время, что рассказал ей даже о проекте подземного завода в Дубках. Он показал Сюзан топографическую карту района, где крестиками были помечены все основные вехи проекта.

— Создание этого объекта, — сказал он, — послужит поворотным пунктом в войне, и я, возможно, стану наместником в одной из губерний в России.

— У нас давно нет губерний, — сказала она.

— Будут, — пообещал он ей, — я непременно буду губернатором, можешь не сомневаться.

Своей последней фразой Диц напомнил ей любимое словечко отца, и она весело засмеялась. Впервые она смеялась в его присутствии, и он, полагая, что развеселил ее своими далеко идущими фантазиями, с удовольствием стал развивать эту благодатную тему:

— Здесь, конечно, будет учитываться не только мое знание русского языка, но и умение ладить с мирным населением. Правда, ведь, милая, смотри, как я с тобой лажу.

Карл Диц рассказал ей даже о том, какого рода секретное оружие будет производиться в Дубках, но ее как будто это не заинтересовало. Стоит ли ему теперь устраивать ненужные сцены, когда все у них вроде бы наладилось, и он, путем титанических усилий, сумел пробудить в ней интерес к жизни и к своей неординарной личности.

Но его уже понесло: если бы он даже захотел, он был бы не в силах остановиться. Что-то в душе говорило ему, что она не искренна с ним, а впрочем, у него, кажется, сдают нервы. Давно пора покончить со всей этой глупой неопределенностью. Тем более что и осталось-то всего ничего: рассчитаться с неуемным Иваном, возомнившим себя античным героем, да прибить этого придурка Штайнера. А потом он уедет с Сюзан куда-нибудь на край света. Пусть здесь дерутся люди и убивают друг друга из-за пустяков, ему это давно уже неинтересно.

Настроение у него заметно переменилось в последние дни и виной тому была ревность. Если бы кто-нибудь еще год назад осмелился сказать ему, что он будет ревновать свою женщину к какому-то оборванцу подростку, он вызвал бы наглеца на дуэль.

— Я не знаю, что с Иваном, — сказал Диц, тонко усмехаясь, так чтобы ей было понятно, что он как раз знает о нем все до мельчайших подробностей, — извини, это была лишь невинная шутка. Но, если честно, я с большим удовольствием съел бы теперь печень врага. Иван настоящий враг, не правда ли, дорогая?

— Я не знаю.

— Нет, ты знаешь, душа моя, и я знаю. Он очень храбрый воин, хотя и мальчишка еще, в сущности. Если мне когда-нибудь удастся убить Ивана, я прикажу хоронить его на лафете пушки, как героя, а ты возложишь, на его бледное чело победный венок, не правда ли, дорогая?

Сюзан пригубила заботливо подогретое итальянцем французское шампанское, и брезгливо отодвинула от себя фирменное блюдо с куриной печенкой. Диц тоже не стал есть его, и огорченный итальянец никак не мог взять в толк, чем он не угодил этой блистательной и фантастически красивой паре, которая была сегодня украшением его фешенебельного ресторана.

* * *

В эту ночь он не стал делать для Сюзан исключение и остался в спальне один, предварительно закрыв на ключ ленинскую комнату.

Она ведет себя достойно, думал он, и у меня нет причин не доверять ей, но любовь расслабляет воина, а мне надо немного отдохнуть, чтобы завтра достойно встретить Врага.

Иван вполне мог воспользоваться его минутной слабостью и лишить его права последнего выстрела.

Под утро он почувствовал жесткий укол в сердце и понял, что кто-то сунул ему холодный пистолет под ребро. Не открывая глаз, он понял, что это Иван.

„Он даже лучше, чем я думал о нем“.

Воистину эти русские не переставали удивлять его.

Еще никогда холодное дыхание смерти не опаляло его так близко.

В сущности, Диц был в переделках пострашнее, но тогда он не боялся умереть, потому что никого не любил. С ним не могли справиться русские асы под Сталинградом, а тут, в собственной спальне, какой-то безвестный оборванец из Дубков, прихлопнет его сейчас как муху. Что ж, он примет смерть достойно, так, как учил его дед.

Диц открыл глаза и увидел длиннолицего Зингеля, комически изогнувшегося над ним в форме вопросительного знака. Облегченно вздохнув, он подумал, что судьба, в которую он не верил до вчерашнего дня, преподнесла ему еще один робкий шанс рассчитаться с Иваном.

Это чучело, ефрейтор, держал в руках пистолет и руки у него заметно дрожали от страха.

— Мне нравится, что вы не убили меня во сне, — криво усмехаясь, сказал ему Диц.

— Так бы вы никогда не узнали, что вас убили, — прерывающимся от волнения голосом сказал ефрейтор, — а это слишком легкая смерть.

— Не знал, что вы столь кровожадны, Зингель. Браво, рукоплещу! Это делает вам честь. Но почему вы медлите, вам хочется о чем-то спросить меня?

— Я требую, чтобы вы немедленно освободили Сюзан.

— К чему такая спешка, ефрейтор, зачем вам это надо?

— Я должен был вас убить, лейтенант. Это мой единственный шанс заслужить прощение у Бога.

— Не преувеличивайте свое значение, Зингель, у Господа и без вас полно неотложных дел.

— Я требую освобождения Сюзан!

— Это что, демонстрация, Зингель? Прекратите скандировать! Кто вам, собственно, нужен? Я или Сюзан?

— Я обещал Петрову освободить девочку, и сделаю это для Ивана.

— Но мы же с вами знаем, Зингель, что она не может быть с Иваном. Во-первых, она не любит его, а во-вторых...

— Сюзан любит Ивана, она призналась мне в этом.

— Но она не знает, что Иван ей брат...

— Это не доказано, лейтенант, староста мог написать об этом, в порыве злобы. Он ненавидел Симакова.

— Чепуха, Зингель, человек не станет лгать перед смертью. Она любит лишь одного меня.

— Она вас ненавидит, Диц, вы страшное чудовище...

— Стреляйте Зингель, не надо лишних слов.

Зингель стоял весь в холодном поту и никак не мог найти в себе силы нажать на курок. Он закрыл глаза, чтобы лейтенант не видел наворачивающиеся предательские слезы и на мгновение потерял бдительность.

— Твоя беда в том, — сказал ему Карл Диц, вырвав у него из рук оружие, — что ты не можешь убить человека, и поэтому не имеешь права жить.

Последние слова ефрейтор уже не расслышал, потому что был мертв. Лейтенант выстрелил ему в голову. Зингель так и умер с закрытыми глазами. В одно мгновение лицо его приняло мертвенную бледность, нос и скулы заострились, и это придало ему выражение крайнего удивления, будто он очень хотел, но по своему обыкновению стеснялся спросить лейтенанта: „А что будет с аптекой в Кельне?“

Диц поднялся с постели и, переступив через обмякшее тело ефрейтора, пошел в ленинскую комнату, находившуюся в другом конце коридора. Там, конечно, слышали выстрел и Сюзан, наверное, беспокоится.

Ему заложило грудь, послышались хорошо знакомые хрипы, мучившие его во время недавней болезни. Дышать стало трудно: после тяжелой раны в грудь он особенно подвержен простудным заболеваниям. Потому и полезен был ему неуклюжий аптекарь, упорно искавший свою смерть. Теперь уже он никогда не поможет ему своими горькими травами.

Я должен сказать ей, что она не может любить его. Она должна быть только моей, это не подлежит сомнению. Я увезу ее с собой в Германию. Я женюсь на ней. Но почему так трудно дышать? Не свалиться бы раньше времени, сегодня ему предстоит разделаться с Иваном.

Дверь ленинской комнаты была открыта настежь, и притягивала его своей зияющей могильной пустотой. В комнате было темно, но, переступив порог, лейтенант смутно различил на кровати одинокий женский силуэт. Включив аккумуляторную лампочку, он понял, что ошибся: на кровати сидел сгорбленный и постаревший Штайнер.

Опираясь на длинный костыль с потрепанной мягкой подушкой, он давно уже ждал лейтенанта, и пол под его ногами был забросан окурками.