Шмиэл Сандлер
Белокурая бестия
Учитель молчал, прислушиваясь к боли в спине. Лейтенант стал нервничать, но старик, не отрывавший своих мутных глаз от внучки, не замечал его растерянности.
— Мне ничего не грозит, поверьте, — убеждал его лейтенант, — в худшем случае я действительно стану героем банального анекдота, а вы поступаете безнравственно, отдавая на поругание свиньям этот не распустившийся еще цветок любви.
— Учитель свесил голову на грудь и замер в тяжелом оцепенении. Он думал о том, как ему спасти внучку, не совершая бесчестного поступка. У него болела спина, потому что Кригер по дороге ушиб ему прикладом позвоночник.
Прошла минута. Молчание становилось гнетущим. Никто вокруг не смел нарушить его. Лейтенант терпеливо ждал. Но учитель не проявлял признаков жизни. Казалось, он заснул, и сейчас неловко вывалится из кресла.
— Действуйте, Кригер! — резко прервал тишину Диц.
Шарфюрер снова надавил широким коленом на хрупкую грудь девочки и на сей раз явно перестарался: с хрипом выдохнув горячий воздух, которого ей катастрофически не хватало, девочка потеряла сознание. Кригер, с вздувшимися толстыми жилами на шее, лег на нее грузным оплывшим телом.
— Стойте! — задыхаясь, с бешено бьющимся сердцем закричал учитель, — отпустите ребенка, пожалуйста, я все сделаю!
— Встаньте, Кригер, не надо так усердствовать. Вас никто не просил душить ее, болван!
— Я прошу вас освободить партизан. — Тяжело дыша, сказал учитель с таким обреченным видом, будто заранее знал, что его предложение будет отвергнуто.
— Вы проиграли игру, — холодно возразил Диц, — теперь я диктую условия.
Метод отца народов сработал безотказно. Противостояние с этим старым дураком было просто смешным. Он хотел спасти партизан, с помощью своих безмозглых питомцев, но не выдержал первого же испытания. Если бы старик выстоял еще минуту (Диц не позволил бы Кригеру насиловать девочку, такие подарки он не делал никому), он признал бы величие его духа и говорил бы с ним на равных.
„Я готов подчиниться лишь тому, кто превзойдет меня в играх со смертью“, — напомнил он себе и сухо сказал учителю:
— Жизнь девочки, в обмен на ваших певчих пташек и ничего более.
— Принимаю ваши условия, — разом сникнув, сказал учитель и устало вытер красным от крови платочком мокрый лоб, оставив на нем нежно-розовый след, — прикажите отвести мою внучку домой.
„Не все человеческое умерло в этом подонке“, — подумал Зингель, выводя бледную после обморока девочку из кабинета.
Лейтенант приказал отвести ее в ленинскую комнату, но он (впервые в жизни), нарушив приказ, почти волоком тащил ребенка прочь из канцелярии.
Окунувшись в легкий предрассветный туман, ефрейтор поспешил поскорее скрыться за зданием школы.
Он знал, что судьба внучки учителя предрешена, и она будет затребована позже в спальню этого пахнущего духами мерзавца.
Рука у девочки была теплая и она послушно шла за ним, подсознательно чувствуя, что он не причинит ей зла.
Зингель отвел ее к мельничной плотине, за которой белела узкая полоска пашни, служившая границей между деревней и глухим сосновым бором.
— Беги в лес, — сказал он, отпустив руку девочки, и поймал себя на мысли, что едва не назвал ее Барбарой. Девочка не понимала, что так жарко лопочет странный немец с воспаленными глазами. Она с тревогой смотрела в сторону канцелярии, где остался больной дедушка. Он совсем не может ходить, у него опухли ноги. Его били в ее присутствии, и она в испуге прикусила себе язык. Во рту у нее было солоно от крови, и она не понимала, о чем говорят с ней эти чужие люди.
Девочка была с непокрытой головой, в порванном шерстяном платьице и в прохудившихся, не по размеру, валенках. Зингель оставил ее ватник в кабинете, чтобы лейтенант не заподозрил его в бегстве.
Он снял с поясницы теплый пуховый платок, которым под гимнастеркой грел обострившийся радикулит и накинул его на острые плечи девочки. „Лос! Лос!“ — сказал он, показывая ей длинными руками, что надо бежать в лес. Девочка с недоумением смотрела на странные движения немца и вдруг осознала, что он отпускает ее. Не веря ему, она попятилась от него спиной, но, увидев, что он не собирается преследовать, резко повернулась и побежала, вдоль запорошенного снегом кустарника к синеющей вдали опушке леса.
— Хенде хох! — раздался вдруг за спиной лающий голос Кригера. Ефрейтор вздрогнул, услышав железный лязг затвора. Кригер заучено взбросил автомат вверх, но Зингель, пытаясь помешать ему, судорожно полез под дуло.
— Не стреляй, Вилли, — умоляюще сказал он осипшим голосом, — я отдам тебе все, что у меня есть...
Он вытащил из внутренних карманов два крупных золотых слитка, — С этим ты купишь себе лавку, еще больше чем была у твоего отца...
— Прочь с дороги, продажная тварь, — сказал Кригер.
Ударом приклада он отбросил ефрейтора от себя, и выпустил короткую очередь в сторону леса. Девочка упала, но через секунду поднялась и повернула к нему свое белое испуганное личико.
— Беги, — ослабшим голосом закричал ефрейтор, — Барбара, беги!
Он хотел встать на ноги, но не мог, лишь разгребая бессильными пальцами снег.
Вторично спустить курок Кригер не успел. В звенящей морозной тишине послышался легкий свист, и в предрассветной мгле зажглись два ярких зеленых огонька. Из-за ближайшего сугроба раздался тяжелый звериный рык и черной тенью вырвалось грозное несущее смерть чудовище.
Сердце Зингеля сжалось от страха. В одно мгновение зверь вспрыгнул на грудь Кригера и разящим ударом лапы вырвал ему глаз.
— А-а-а-а-а-а! — истошно завопил физкультурник и выронил из рук автомат. Он попытался руками удержать ощеренную мокрую морду мохнатого чудовища, но тут же потерял второй глаз. Жуткая картина расправы, последовавшая за этим, парализовала помертвевшего от страха ефрейтора. Он увидел огненную пасть чудища, яростно вонзавшего клыки в борцовскую шею физкультурника.
Зингель в испуге закрыл глаза, а когда открыл их, узнал в десяти шагах от себя сутулую фигуру Ивана, медленно удаляющуюся к лесу. Громадный волк (а это был, несомненно, волк) куда-то исчез, и это удивило ефрейтора не меньше, чем его неожиданное появление. Зверь не мог скрыться так быстро на столь широком открытом пространстве, не оставив следов на снегу. Не менее загадочным было появление самого Ивана на месте, где разыгралась эта страшная драма. Он словно возник из ничего, или свалился подарком с неба, даже скрипа его шагов Зингель не слышал.
Кригер, все еще боровшийся со смертью, судорожно схватился за перерезанную острыми клыками артерию, и тяжело рухнул лицом прямо в сугроб, забив пустые глазницы снегом.
Теплый труп Кригера лежал почти вплотную с Зингелем. Дымящаяся на морозе кровь, брызжущая из распоротой артерии, забрызгала ефрейтору шинель, он посмотрел на темные расплывающиеся пятна на полах своей ворсистой шинели и его вырвало прямо на талый снег.
Когда он поднял голову, девочка уже скрылась за мохнатыми от хлопьев снега соснами, над которыми, громко каркая, кружили потревоженные выстрелами грачи.
— Барбара, — с сияющими от слез глазами сказал ефрейтор и, желая остудить пылающее огнем горло, схватил горсть пористого пресного снега и жадно стал поедать его.
Светало. По снегу побежали робкие серые тени. Мерцающие в ледяной выси звезды стали гаснуть, возвещая скорый восход тусклого зимнего солнца.
В этот ранний предрассветный час Зингель понял, что в его жизни случилось что-то ужасно непоправимое — он (пусть косвенно) убил человека. На войне убийство — явление узаконенное. За два года пребывания на восточном фронте ефрейтору не раз приходилось целиться и стрелять в стан врага, но он твердо знал, что его пули никого не убивают, а теперь на его глазах загрызли, словно овцу, Кригера и он, ни разу в жизни не прихлопнувший ни одного таракана, всего лишь минуту назад страстно желал, чтобы этот подлый физкультурник был непременно убит.