Шмиэл Сандлер
Белокурая бестия
Одно его слово и парня могли бы укокошить люди Кригера. Раньше он запрещал им вмешиваться в его сложные отношения с Иваном, но сейчас, после унижения, испытанного им в спальне, он не станет возражать, если его убьет кто-нибудь другой. Впрочем, нет, он сам доведет это дело до победного конца. Иван вполне заслужил эту высокую честь.
Как ослы Кригера уже во второй раз прошляпили мальчишку? Пора ускорить развязку этого затянувшегося спектакля.
Ему было неприятно странное любопытство Сюзан. Она хочет знать, убил ли он Ивана. Она не просит за него, но ее интересует, что с ним. С одной стороны, это может быть обычное беспокойство за судьбу любимого человека, а с другой — чувство вины перед бывшим кавалером, который невольно стал свидетелем ее женского счастья.
* * *
Ввели худощавого пожилого мужчину, одетого не по-деревенски в черный костюм и полосатый галстук. У него были длинные белые волосы, бородка клинышком и бледное лицо в паутине глубоких морщин. Нос учителя, с горбинкой, и тонко очерченные губы были окровавлены — болваны Кригера постарались.
Диц видел уже этого интеллигента на похоронах Павла Хромова. Он говорил там что-то невпопад и кажется, плакал, чудак, хотя, по сути, следовало радоваться, что среди безликих, ничем не примечательных людей станицы, жила такая неординарная личность, как Павел.
После похорон (которые пришлись на праздник Седьмого Ноября и люди тайком выпивали ночью в жарко натопленных хатах, за Сталина, как доложил ему позже Петров), Диц поехал на трофейном виллисе в город и отдал карточку маленького героя фотографу, чтобы увеличил и поставил в рамку.
Через неделю он повесил портрет Хромова у себя в кабинете над столом, на котором любил мять аппетитные бедра русских женщин.
* * *
Учителю развязали руки.
— Садитесь, — сказал Диц, указывая на старое кресло с изогнутыми ножками. Учитель покорно сел. Вероятно, у него что-то было не в порядке со спиной: в кресло он садился как на раскаленную плиту, стиснув зубы и закрывая от резкой боли глаза.
— Это ваша птица занимается пропагандой?
— Моя, — сказал учитель, вытащил из кармана несвежий платочек и вытер им окровавленные губы.
Увидев на стене портрет любимого ученика, он на мгновение забыл о боли в спине, и в тусклых глазах его зажглось немое удивление. Портрет деревенского мальчика висел в непосредственной близости от портрета Адольфа Гитлера. Это поразило учителя и возбудило его подозрительность. Что это, клоунада или подвох? Чего от него добивается этот странный паяц, устроивший из похорон ребенка представление в духе греческих трагедий?
— Вы говорите по-немецки, господин учитель?
— Да, говорю.
— Вы немец, — удивился Диц, — в этой медвежьей берлоге, в стороне от великих дел нации?
— Я русский, господин офицер, учитель немецкого языка в школе.
Вот почему Ваня и Сюзан так прилично владеют немецким! Может быть, этот старый сводник лично способствовал зарождению романа между своими распутными учениками. Кажется, у русских при Советах все было общее, и женщины тоже. С самого детства их приучали к свободной любви. А этот козлоногий фавн под видом учителя был, вероятно, апологетом раскрепощенного секса. Стоит, однако, поближе присмотреться к сельскому интеллигенту, возможно, он связан с партизанами.
— Вы образованный человек, господин Корш, знаете языки, значит, понимаете, что мы несем миру. Мы — немцы...
— Господин офицер, немцы дали миру философов, поэтов, музыкантов, а вы фашисты, вы разрушаете...
— Вы такой же пропагандист, как и ваша птичка. — Диц засмеялся, — а разве вы, коммунисты, не разрушаете? Помните песенку — „Весь мир насилия мы разрушим до основания, а затем...“ — Но в сторону шутки, друг мой. Я буду с вами откровенен, вашу говорящую курицу надо срочно изловить. Завтра к нам с инспекцией прибудет важный гость из Берлина, он не должен быть свидетелем птичьего концерта. Этот анекдот может дойти до слуха высшего начальства.
— Это ваши проблемы, господин офицер.
Учитель смотрел лейтенанту прямо в глаза. Он уже видел этого быка на похоронах и сразу понял, что этот не из идейных, а просто грубое сильное животное, которое, не считаясь ни с чем, будет идти к власти, уничтожая на пути, все, что мешает его восхождению на Олимп. Но почему он повесил у себя портрет Павла? Что за странная прихоть, а скорее, цинизм в самой неприглядной его форме? Не хочет ли он этим посмеяться над ним, да и над погибшим парнем тоже?
Учителя удивила наглая откровенность офицера, вообразившего себя, вероятно, молодым Богом из северных саг. Нет, этому не знакомо слово „пощада“.
— Я вас вздерну на первой же осине, так кажется, говорят у русских?
— Я не привередлив, господин лейтенант, согласен и на березу... — тихо сказал учитель.
— Ценю ваше чувство юмора, господин Корш, но это ничего не меняет, птичка ваша должна быть общипана сегодня.
— Я готов призвать птицу обратно, если вы освободите партизан, — сказал учитель. Диц посмотрел на Корша с изумлением. Этот слабый тщедушный человек с бледным чахоточным лицом одержимого явно не понимал, с кем он имеет дело.
Лейтенанту хотелось совершить сегодня давно уже намеченный им поход в „Бонжур“. Его юная подруга, кажется, созрела для большой романтической любви. В утонченной ресторанной обстановке она скорее забудет своего неотесанного Ивана.
Странно, он знал в России много женщин, но именно эта, ничем, не примечательная (хотя и невероятно красивая) девушка, неожиданно пробудила в нем дремавшие доселе подспудные чувства. Он сразу выделил ее среди других невольниц своего сераля. Было в ней что-то такое, что он называл породой. „Интересно, откуда это у нее? Папа — грубая, рабочая скотина, а в ней величия хоть на десять помпезных графинь“.
„Самым большим достоинством, которым должен обладать человек, — вспомнил он слова дедушки, — это бесстрашие“. В глазах Сузан он никогда не видел страха. Страх не испытывают люди, понимающие свое превосходство над окружающим стадом. Он готов отказаться для нее от своего гарема; она, с ее спокойным смелым взглядом, обещала превратиться в красивую, гордую и чувственную женщину. Ему хотелось, чтобы она перестала сдерживать себя, и отдалась ему, наконец, вся, безраздельно, со всем задором своей молодой и сильной души. Он любовался ее тайным волнением, который угадывался в ней по стыдливому румянцу на щеках во время их страстных встреч.
Он радовался тому, что в его обществе она понемногу оттаивает как стылая земля в весеннюю капель. Он был уверен — скоро, очень скоро она ответит на его порывистые грубоватые ласки неудержимой слепой любовью. К Ивану она испытывает жалость, это, несомненно. Разве можно любить урода, который не видит дальше своего носа. Впрочем, о русских женщинах говорят, что они жертвенны — идут за мужьями на край света. Ему что-то такие не попадались. Ни одна русская женщина не любила его самозабвенно, до самого донышка, как умела это делать неповторимая Гретхен.
Они наслаждались его телом, они были благодарны ему за ласку, за щедрость (танцовщицам в „Бонжур“ он платил немалые деньги), но не выказывали возвышенных чувств, потому что были низкого сословия, раз и навсегда напуганные жизнью. Сюзан страх был неведом, и она любит его как римская матрона, будто делает великое одолжение. А он сильный, умный и могущий уничтожить ее в любую минуту, принимает ее любовь как должное. Это неестественно, с точки зрения сверхчеловека, но вполне допустимо, если речь идет о богине. Сюзан была богиней. Еще немного и он станет мыть ей ноги и пить воду из юшки.
Она продолжала беспрекословно выполнять все его требования, и взгляд у нее был при этом стеклянный. О, эта девочка умела притворяться, и он видел в этом хорошее предзнаменование. Лейтенанту нравились люди умеющие играть. Он ценил их по тому, насколько ловко они умеют лгать. Человек, поднаторевший в искусстве лжи, обычно вероломен, а такие, как правило, самые опасные и коварные враги. Врагов же надо любить и лелеять, ибо ценность человека определяется не богатством, а количеством недругов, которых он имеет.