Первая глава романа, который называется «Найти и рассказать».

Андрей Смирнов

В лучших традициях жанра

Лес был неправдоподобно ярок. Темная сочная зелень деревьев, голубой мох, какие-то фантастические папоротники. Пахло почему-то йодом. Вдруг откуда-то сверху послышался долгий глухой рокот, будто кому-то там, на небесах, вздумалось прополоскать горло. Я поднял голову и увидел, как у самых вершин гигантских сосен собираются пурпурные грозовые облака. Еще сильнее запахло йодом. Я удивился, вспомнив, что обычно перед грозой воздух имеет запах озона. Впрочем, это было не самым удивительным. Пошел дождь, но не такой, каким мы привыкли его видеть. Вместо капель на землю падали… человеческие лица. Я побежал, стараясь укрыться от этого кошмара, я падал, спотыкаясь об узловатые корни деревьев, стоящих уже не один век в этом странном лесу, дыхание со свистом вырывалось из легких, а вокруг падали лица. Они были разными: добрыми и порочными, смеющимися и плачущими, одни беззвучно шевелили губами, другие представляли собой просто маски. Словно нелепые листья, подхваченные невидимым ветром, они с характерным шуршанием опускались к моим ногам. Теперь уже просто невыносимо разило йодом. Я закричал, но мой крик не вырвался наружу, застряв в горле. Обычно в такие моменты люди просыпаются, не в силах вынести происходящего.

Давно мне не снились кошмары. Я усмехнулся, но тут же понял, что все еще сплю. Лес вместе с дождем из физиономий исчез, зато появилось нечто новое. Например, я не был уверен, что когда-нибудь раньше видел этот потолок. Он был ослепительно белым и весь в мелкую дырочку. Тут до меня дошло, что я не в своем гостиничном номере. Похвалив себя за сообразительность, я решил ответить на вопрос посложнее: где же я, собственно, нахожусь? Чтобы выяснить это, я попытался сесть, но стоило мне только пошевелиться, как волна острой всепоглощающей боли, родившись в левом боку, пронзила меня до самых мозгов. Теряя сознание, я все же успел подумать, что это довольно несправедливо.

— Ну и как мы себя чувствуем?

Голос родился где-то на краю Вселенной и звучал медленно и невнятно. Он, несомненно, принадлежал доброму лекарю в ослепительно белом халате. Мысль о том, что я в больнице, посетила меня чуть раньше. Открыв глаза и собрав в единое целое фрагменты мозаики, я понял, что Шерлоком Холмсом мне не быть.

Надо мной навис крепко сбитый лысеющий мужчина лет сорока пяти. Красное, как кирпич, лицо, которое я мог назвать каким угодно, только не докторским, освещала ласковая улыбка, никак не вязавшаяся с огромными короткопалыми ручищами мясника, покрытыми вдобавок ко всему, густым белесым ворсом. Похоже, он стеснялся своих рук, потому что постоянно прятал их за широченной спиной. Впрочем, через несколько секунд руки снова оказывались сложенными на внушительных размеров животе. В одном я все же не ошибся: одежды на нем были ослепительной белизны и накрахмалены до такой степени, что хрустели при каждом движении рук этого странного эскулапа.

— Где я? — скорее прокаркал, чем спросил я. Собственный голос я мог бы назвать сейчас самым отвратительным в мире.

— Все в порядке, дорогуша! — пропел лекарь. — Вы вне опасности.

В отличие от моего, его голос был приторным, как и улыбка, которую он снова наклеил на лицо.

Я прочистил горло и повторил вопрос. Теперь голос звучал не так ржаво, но во рту было сухо, как в полуденной пустыне.

Доктор выдержал паузу, дав мне послушать тихое урчание кондиционера в палате, а затем выдал:

— Вы в частной клинике.

— В какой?! — я даже приподнялся, но боль моментально вернула меня на место.

— Не делайте резких движений, дорогуша, — посоветовал мне доктор.

Я скривился.

— Вас беспокоит рана? — доктор был само участие. Он склонился надо мной, и я почувствовал приятный запах французской туалетной воды.

— Рана? — не понял я.

— Ну да, — он даже обиделся. — А вы, наверное, думали, что вам вырезали аппендикс? Так что ли?

Я усмехнулся, хотя было совсем не до смеха.

— Ну и что за рана? — как можно непринужденнее спросил я.

Доктор не замедлил удовлетворить мое любопытство.

— Огнестрельное ранение, — пропел он. — Одиннадцать дней вы находились… гм… можно сказать, без сознания и вот, впервые пришли в себя.

Что и говорить, я был здорово удивлен, услышав подобную историю. Как это ни странно, но сам я ничего не помнил. Абсолютно ничего. Прямо как те героини латиноамериканских сериалов! Доктор сказал, что я здесь уже одиннадцать дней, но это, опять-таки, ни о чем мне не говорит.

— Какой сегодня день? — спросил я, чувствуя себя полным идиотом.

— Понедельник, семнадцатое апреля, — совершенно серьезно ответил доктор. — Вам еще повезло, что у вас такое отличное здоровье, — он улыбнулся и постучал по деревянной спинке кровати. — Только молодой организм способен выдержать такую потерю крови.

— Крови?!

Он посмотрел на меня, как на ребенка, задавшего неуместный вопрос в присутствии взрослых. Тут я только обратил внимание на то, что у доктора пронзительно голубые глаза и небольшой жестокий рот, кривившийся сейчас в презрительной улыбке.

— Ну да, крови, — сказал он после небольшой паузы. — Вас привезли сюда шестого еле живого, — он усмехнулся неожиданной рифме.

— Что со мной случилось? — спросил я, уже не заботясь, прозвучит мой вопрос по-дурацки или нет.

— Не знаю, — ушел, как показалось мне, от ответа доктор.

— Я в частной клинике. Кто меня сюда привез? — спросил я, чувствуя, что именно это хотел знать с самого начала.

Врач пожевал свои змееподобные губы, внимательно осмотрел руки и, видимо, недовольный осмотром, спрятал их за спину. Затем он сказал такое, что я чуть с кровати не свалился.

— Ваши друзья, — выдал он.

— Да-да, конечно, — пробормотал я, стараясь не выдать своих эмоций. Я, конечно, теперь склеротик, но не настолько, чтобы забыть о том, что ни одна собака в этом чертовом городе не назовет меня своим другом.

— И за лечение заплатили мои друзья? — не выдержал и истерически расхохотался я. Боль тут же напомнила о себе.

— Конечно, — как что-то само собой разумеющееся, сказал озадаченный лекарь. — Но что вас так развеселило?

— Все в порядке, — сказал я сквозь слезы, вызванные ненормальным смехом пополам с болью в боку. — А они, эти самые мои друзья, случайно не сообщили, когда приедут? Уж очень не терпится поблагодарить их за спасение жизни.

— Когда нужно, тогда и приедут, — ответил доктор, вновь давая мне возможность полюбоваться своими руками.

— Не очень-то любезно вы обходитесь со своими пациентами, — ядовито произнес я.

Все та же елейная улыбочка, уже надоевшая мне, появилась на красном лице доктора.

— Я могу обращаться с больными, находящимися на анонимном лечении, как я этого хочу. А теперь постарайтесь заснуть, вам еще вредно помногу разговаривать.

С этими словами он начал пятиться к двери, все так же продолжая скалить зубы. А я задумался о некоторых странностях анонимного лечения. Щелкнул замок, и моя палата превратилась вдруг в тюремную камеру со всеми удобствами. Но кому это нужно? Уж во всяком случае, не мне. Кто-то, назвавший меня своим другом, спас мне жизнь, доставив в эту клинику, где двери запирают на замок, заплатил за лечение и позаботился о его анонимности. Кто этот странный доброжелатель? А если и не доброжелатель вовсе? Может быть, кому-то выгодно, чтобы я находился здесь. Выгода? Это с меня-то? Помилуй бог! Все очень и очень странно.

Мысли в моей голове путались, играли в чехарду, не желая выстраиваться в четкую последовательную цепочку. Чтобы хоть как-то отвлечься, я осмотрелся вокруг. Моя палата-камера представляла собой довольно просторную комнату с высоким потолком. Окон не было, и это еще больше делало ее похожей на тюремный каземат. Впрочем, где-то под потолком все же имелось небольшое окошечко, годное лишь для доступа света. Я поймал себя на том, что неотрывно смотрю на этот крошечный проем в стене. В голове одна за другой рождались мысли-идеи. Рождались и лопались, словно мыльные пузыри. Кажется, мои лекари предусмотрели все, чтобы отбить у меня охоту убраться восвояси, не спросив у них на то разрешения. Я потрогал стену. Резина или каучук. Полная изоляция — кричи, стучи, никто не услышит. Мне стало страшно. В голову полезли мысли одна нелепее другой. А вдруг, эти самые «друзья» оставят меня здесь навсегда? Насовсем. Бред. Бред? Ну, это еще как сказать. К чему тогда весь этот спектакль с покровом таинственности? К чему запирать двери?

И тут меня понесло! Я представил, как изо дня в день буду лежать в этой кровати, смотреть в потолок и медленно сходить с ума. Я где-то слышал или читал, что шести дней полной изоляции вполне хватит для того, чтобы человек напрочь «слетел с катушек». Ну, допустим, возразил я себе, изоляция у меня будет неполной, есть же всякие врачебные осмотры, процедуры. Кормежка, в конце концов! При мысли о еде я ощутил резкий приступ голода. Вот чего бы им действительно нужно было сделать, так это покормить больного. Интересно, как с этой задачей справлялись, пока я был без сознания? Может, внутривенно? Или как там еще?

Словно угадав мои мысли, дверь бесшумно отворилась, и так же бесшумно и таинственно появилось нечто. По белой одежде я мог судить о том, что передо мной санитар, все же остальное заставляло думать о крупных приматах. Для своей комплекции он двигался на удивление бесшумно, что подсказывало мне, что и пол в этой странной лечебнице был звуконепроницаемым. Слишком много странного для одного места.

Тем временем, малый с рожей каменного идола двигался в моем направлении. В руках у него был поднос с дымящейся чашкой. Будут кормить, решил я, ловя ноздрями густой запах куриного бульона.

— Спасибо, — сказал я после того, как чашка, водруженная на специальный столик, оказалась на уровне моей груди.

Я начал есть, а горилла, завернутая в белый халат, равнодушно взирала со стороны, как я подношу к губам дымящуюся ложку с бульоном. Челюсти мальчугана с ленцой перекатывали жевательную резинку, в полуприкрытых рыбьих глазах не было даже прозрачного намека на какую-нибудь мысль, там вообще ничего не было. Подобных «санитаров» я частенько встречал при входе в бары — та же жвачка, такое же отсутствие интеллекта. Фигура у него была, действительно, внушительная, такие типы обычно вызывают приступ восторга у девочек с нехитрыми желаниями. Одним словом, если вспомнить внешний вид доктора, то можно подумать, что секция атлетизма решила поиграть в «больницу».

Молчание мне вскоре надоело.

— Послушай, друг, — вполне по-человечески обратился я к этому бульдозеру в белом, — может, хоть ты мне подскажешь, что это за больница такая, и когда меня отсюда выпишут?

Ответом мне было молчание. С таким же успехом я мог бы спрашивать, скажем, у слона в зоопарке. Оставалось лишь одно — говорить с этим животным на его родном наречии.

— Со слухом проблемы? — поинтересовался я как бы между прочим.

Это было то, что надо. Парень в белом халате, который сидел на нем, как на корове седло, наклонился надо мной, и если от доктора пахло ароматами Франции, то от его подчиненного несло гнилыми зубами.

— Я не посмотрю, что ты больной, — проскрипел он неожиданно высоким голосом, что заставило меня кое о чем подумать, — отделаю почище Майка Тайсона! А с ушами у меня все в порядке, — сказал в завершение он.

— Я очень за тебя рад, — произнес я самым мерзким тоном, на какой только был способен.

Санитар, кажется, почувствовал издевку в моем голосе.

— Ты лучше жри давай, — посоветовал он угрожающе, — а то ведь и унести могу, останешься без обеда.

При этом мне стало ясно, что шутить он не намерен.

— А как же с моим вопросом? — не сдавался я.

— Все вопросы задашь доктору, а мое дело — заботиться о том, чтобы ты не сдох с голоду, и выносить твое дерьмо, пока ты лежачий. Так что давай, закрывай свой поганый рот, — он явно не догадывался о том запахе, что исходил из его помойной ямы, — и жри, пока я добрый. А то ведь и ногу могу сломать.

Я не решился спросить у этого кладезя мудрости, как мне ухитриться пожрать с закрытым ртом, своей ногой я дорожил. Поэтому пришлось только в душе оценить великолепный монолог, в муках рожденный санитаром. Да и надоело что-то разыгрывать из себя героя.

И я принялся за еду, отметив попутно, что кормят за казенный счет, вроде бы, неплохо.

Когда с завтраком (обедом, ужином — нужное подчеркнуть) было покончено, мой любезный официант забрал поднос и двинул к выходу.

— Не забудь позвать доктора, — напомнил я ему.

«А теперь не мешало бы оценить ситуацию», — подумал я после того, как за санитаром закрылась дверь. История для детектива, нечего сказать! Таинственность, надо признаться, всегда меня привлекала. Я любил книги и кинофильмы с острым сюжетом, но читать или смотреть — это одно, совсем другое, когда сам попадаешь в подобную ситуацию. Тут уже не испытываешь восторга по поводу происходящего. Благодаря своей работе, я не испытывал дефицита острых ощущений, но сейчас… Сейчас я просто терялся в догадках. Зачем я приехал в этот город? Было ли это одним из заданий Федорова, или же поездка — всецело моя идея? Этого я сказать не мог. Просто не помнил. Еще одна загадка, предложенная мне на всякий случай. Ретроградная амнезия? Очень может быть. Никаких повреждений мозга я не ощущал, молчал об этом и доктор. Огнестрельное ранение? Но только ли? Мозги, вообще, штука загадочная, и сейчас откуда-то из темных глубин подсознания всплыло следующее: «найти и рассказать». Только и всего. Я усмехнулся. Дело в том, что это был девиз нашего журнала. Но в то же время я не мог вспомнить его просто так. Что-то с ним связано, связано… Но что? Я чувствовал, что еще немного, и моя голова расколется, словно грецкий орех под каблуком.

Проснувшись, я вновь заставил свой мозг поднапрячься. «Вспоминай, Гордеев, вспоминай!» — говорил я себе, но почему-то не вспоминалось. «Найти и рассказать» оставалось по-прежнему только девизом. Подсознательно я чувствовал, что если не вспомню, то потеряю очень многое. Что именно? Снова вопрос на засыпку. Может, я бы и мог найти ответы на терзавшие меня вопросы, не лежи я здесь взаперти. И я начал строить планы. Помните, как в том мультфильме: «Есть ли у вас план, мистер Фикс? Есть ли у меня план? Есть ли у меня план?!…» У меня плана не было. И это было ужасно.

Ход моих мыслей был нарушен появлением санитара. На этот раз он вооружился пылесосом.

— Эй, ты сказал доктору, что я хочу его видеть? — спросил я эту чудо-уборщицу.

Мой вопрос угодил прямо в стоячее болото. С ответом парень явно не торопился. Вместо этого включил свой агрегат и приступил к уборке. Пол, на мой взгляд, был абсолютно чистым, и все его манипуляции с пылесосом не имели смысла.

— Прости, но ты вновь вынуждаешь меня грубить.

Борец за чистоту моей палаты оторвался от своего важного занятия и устремил взгляд своих поросячьих глаз в ту сторону, откуда раздался голос.

— Чего? — поинтересовался он.

— Если тебе бананы в ушах не мешают, то послушай, что я тебе скажу, — я намеренно играл с огнем.

Переварив услышанное, а надо сказать, что это заняло некоторый промежуток времени, юноша-медик решительно двинулся ко мне. Его желание читалось на его физиономии. И это было желание свернуть мне шею. Он уже, было, открыл рот, собираясь, видимо, произнести то, что с трудом родил его динозаврий мозг, но я опередил его:

— Только не говори, что не слышал моего вопроса. Я, кажется, спросил тебя, передал ли ты мою просьбу доктору. Если помнишь, я хотел с ним встретиться. А сказать я тебе хотел вот что: если старик Дарвин был прав, и человек произошел все-таки от обезьяны, то ты получился от самой тупой из них. Это понятно, или объяснить на пальцах?

Я думал, он лопнет — так покраснел. Но нет, санитар только хлопал ртом, словно только что пойманная рыба. Передние зубы не помешало бы запломбировать.

— Не ищи неприятностей, — посоветовал он мне после того, как пришел в себя.

— Я их уже нашел, — весело сказал я. — Ты моя самая большая неприятность.

— Идиот, — сказала неприятность, неожиданно улыбнувшись, — я же тебе русским языком объяснил, что все вопросы ты задашь доктору, а мое дело маленькое.

Я терялся в догадках относительно резкой перемены настроения моего медбрата. Или он веселится оттого, что назвал меня идиотом, хотя этот титул по праву принадлежит ему, или же незлобивость просто заложена в его генах. В любом случае, мне это на руку — попробую что-нибудь узнать.

— Так я и просил тебя позвать доктора, — сказал я ему, словно шестилетнему ребенку, — почему ты этого не сделал?

— Во дурак! — пуще прежнего развеселился детина, — неужели ты думаешь, что я могу вот так просто взять и позвать доктора?

Я оставил без внимания «дурака» (пусть порезвится) и наивным голосом спросил:

— А разве тот, с лысиной, такой же здоровый, как ты, разве он не доктор?

Малый задумался. Было видно, что этот процесс причиняет некоторые неудобства его цельной первозданной натуре.

— Ну, он тоже доктор, — пробормотал он наконец, — но не такой. В общем, не главный. А насчет того, что он такой же здоровый, как я, то тут ты загнул. Он мне в подметки не годится!

И он согнул руку в бицепсе, демонстрируя мне свои возможности. Я наградил медработника заслуженными аплодисментами.

— А вообще-то, он скотина порядочная, — выпалил вдруг санитар.

— Это почему же? — удивился я.

— Скотина. И все тут. Этого не объяснить, — он задумался.

Железная логика, я не стал вдаваться в подробности.

— Но ведь ты меня не заложишь? — вдруг мрачно поинтересовался тот, кто всего минуту назад мне так доверял. — Ведь так? А то ведь я такой. Могу много неприятного тебе сделать, — он криво улыбнулся. — Например, можешь однажды просто не проснуться.

— Я хочу просыпаться каждое утро, — серьезно сказал я, уверенный, что санитар не шутит.

После того, как он ушел, я долго ломал голову, размышляя о том, почему мне все-таки не дали по морде, ведь так просил! Что это — медицинская этика или приказ меня не трогать? Видно, все-таки второе.

Я убедился в этом буквально на следующий день, когда удалось вновь разговорить этого потомка Кинг-Конга.

— Послушай, — обратился я к нему, — а ведь ты, наверное, знаешь, кто меня сюда привез?

Он удивился. Удивление читалось во всем его обезьяньем облике.

— А ты че, разве не знаешь?

— Я же был без сознания, — заметил я, — а люди без сознания не знают ничего.

— А-а… — протянул он, но тут же спохватился. — А зачем тебе это?

— Ну, — начал я, — мне просто интересно, кто именно из моих друзей мог спасти мне жизнь.

Глупее не придумаешь, если он клюнет на эту туфту, тогда я не ошибся в нем.

Медбрат думал. Мне даже казалось, что я слышу, как медленно крутятся ржавые колесики в его большой бестолковой голове.

— Вообще-то, у нас тут все конде… конфеди… денциально. Кон-фи-ден-цально! Вот! — бедняга чуть язык не сломал, произнося услышанное где-то слово. Теперь на его лице сияла улыбка рекордсмена.

— Но все же… — настаивал я.

— Ну, был там один. Такой седоватый, с бородой. Он больше всех за тебя волновался. Говорил, что не переживет, если ты вдруг надумаешь помереть.

— Спасибо, теперь я не буду мучиться в догадках, — сказал я, — ты мне здорово помог.

И это было сущей правдой. Из темной пучины памяти всплыло и закачалось на ее зыбкой поверхности лицо незнакомого мне мужчины. Волосы и аккуратную бородку уже успела тронуть седина. Кем он был для меня, я не помнил, память только внешне смогла воссоздать его облик со слов санитара, но что-то неотступно преследовало меня, какая-то мысль, которая еще не успела сформироваться и бьется. Бьется, подобно птице, о тесную клеть черепной коробки. «Друзья», — говорил мне доктор, но кто-то еще, кого я не видел, а только ощущал в себе, твердил не переставая: «Враги, враги, враги… найти и рассказать, найти и рассказать…» Наконец, эти мысли совсем вымотали меня, и я погрузился в тяжелый, словно смертный грех, сон.

Утро наступило в лице санитара, который принес мне завтрак. Он был по обыкновению хмур и как нельзя больше напоминал сейчас нелепую обезьяну, надевшую белый халат. Моя попытка разговорить его не увенчалась успехом. И после нескольких односложных ответов, от которых невыносимо веяло скукой, дверь за ним закрылась. Я уставился в потолок — в голове Броуновское движение, и сосредоточиться на чем-то одном никак не удавалось, сколько я ни старался. Вместо желанных ответов приходили совсем другие образы, воспоминания прошлого. Словно неясные призраки, столпились вокруг моей больничной кровати Динка, моя самая первая и самая горькая любовь, мои бывшие сокурсники по военному училищу, которое я так и не закончил, Толик Князев, Макс… Я пытался прогнать их из моей головы, но они не уходили. Поэтому ничего больше не оставалось, кроме как отдаться этим воспоминаниям.

Конец первой главы романа.

Приемная . Путеводитель