Валерий Янов
Кто они — эти боги?
— Отец, скажи, в чем смысл нашего бытия? — глаза из-под черного капюшона в мольбе поднялись к потолку. Прошла тягостная минута ожидания.
— Ты снова молчишь? — голос, медленно отразившись от стен, поднялся к сводчатому потолку, а оттуда упал вниз.
— Господи! Ведь ты вложил смысл во все происходящее?! — неуверенность, вперемешку с надеждой, ощущались в движениях дрожащих рук, плотно прижатых к хорошо утрамбованному глиняному полу.
Выждав еще минуту, человек в черном балахоне поднялся с колен, опустив голову, привычной скороговоркой пробормотал:
— Прости нас грешников, прости нас неумелых. Да будет царствие твое во веки веков!
Перекрестившись, человек направился вон из плохо освещенной часовни.
* * *
— Мастер, Мастер! — босоногий мальчишка, в ветхой, перепачканной засохшей глиной одежде, вбежал в мастерскую — Там вас господин ожидают, я провел его в большую залу.
Человек, которого мальчишка назвал Мастером, склонился над небольшой конторкой, стоявшей у маленького оконца, затянутого выделанным бычьим пузырем. Он работал над книгой в кожаном переплете, время от времени делая в ней записи расщепленной ореховой палочкой. При словах мальчика он вздрогнул, мотнул головой, чтобы скорее вернуться в действительность и повернулся к нему:
— Скажи господину, Дин Альро будет с ним через несколько минут. Да не забудь подать гостю воды!
Мальчишка мигом убежал, только голые пятки заколотили по земляному полу.
Дин Альро — теперь уже достаточно известный в этом городе художник, скульптор и механик, скинул на ходу рабочий фартук и направился в свои покои, чтобы предстать перед гостем в подобающем виде.
Он приехал в этот город недавно, однако у него уже были богатые клиенты, поэтому он мог себе позволить снимать приличный дом. В большой зале, самой просторной комнате, Дин Альро выставлял свои самые лучшие работы. В углу, напротив входа, стоял диван с точеными ножками из Ливийского кедра, обитый искусно выделанной тонкорунной овчиной. Рядом стояло кресло, выдержанное в том же стиле. По правую руку располагался небольшой стол, заказанный и уже оплаченный богатой семьей из города Серво. Стол Мастер набрал из различных ценных пород дерева, инкрустировал серебряными жилами, образующими изображение герба прославленной семьи. В углу, на деревянных, многоярусных этажерках, располагались картины, писанные маслом по холсту. Сейчас, по случаю прихода гостей, их искусно освещали несколько свечей, картины смотрелись особенно эффектно в мерцающем свете. „Молодец, мальчуган“, — подумал Дин Альро — „все успевает и делает как надо“. На противоположной стороне, на деревянных подмостях, располагались его скульптуры и изваяния. На полках, прочно притороченных к стене, расставлена глиняная, медная и серебряная посуда, вазы, чаши и кубки. А под единственным окном, на гранитном постаменте, стояла его гордость, его последняя работа — медное изваяние человека.
— Добрый день, уважаемый господин, — войдя в залу, Дин Альро склонился в поклоне, в достаточно низком поклоне, так как одежда незнакомца говорила, что он сословием выше хозяина.
— Добрый день, господин Дин Альро, — незнакомец поднялся из кресла ливийского дерева, поставил серебряный кубок на подлокотник дивана и склонился в ответном поклоне — Спасибо вам за гостеприимство и за воду.
— Пожалуйста, располагайтесь удобнее — учтиво проговорил Дин Альро, а так как в этих местах не принято сразу переходить к делам, вежливо спросил — Как себя чувствуете, все ли нормально у вас и вашей семьи?
— Спасибо Господу нашему, все в порядке! А ваше здоровье, надеюсь, также в порядке? — вежливостью на вежливость ответил незнакомец.
— Да, в порядке, присаживайтесь — с любезностью в голосе предложил Дин Альро, усаживаясь на диван. Положенная в таких случаях пауза была выдержана, поэтому хозяин спросил — Какие дела привели вас ко мне, господин?
Незнакомец, удерживая улыбку, представился:
— Меня зовут Рик Дагол, я прокуратор этого города. Поэтому решил зайти познакомиться с вами и посмотреть на вашего прославленного медного человека!
* * *
Между парами коридоры университета всегда напоминали переходы из одной станции метро на другую. Плотная, пестрая толпа студентов, от джинсов до костюмов, стремительно неслась к выходам. У каждого свои дела, свои проблемы, и совершенно незачем терять минуты драгоценного отдыха.
Димка Соколов также спешил. У него назначена встреча с Семеном у Шары. „Шара“, говоря строгим научным языком, это малая архитектурная форма в виде огромного шара из гранита. Давно ее поставили в скверике, перед центральным входом университета. Зачем поставили, что она должна была символизировать, теперь уж никому и неизвестно. Еще лет 150 назад водрузили ее на гранитный постамент. И, наверное, тогда же первые студенты увидели в ней олицетворение той Великой Шары, которой так всегда не хватало их сословию. О чем и была сотворена надпись на медной табличке, каллиграфическими латинами.
В студенческой среде университета, да и других вузов города, существовала особая примета. Ждешь трудностей, приди к Шаре, потри три раза ладонью медную табличку на постаменте, проси что хочешь, и будет тебе шара во всем. Студенты народ суеверный, и именно поэтому табличка всегда натерта „до золота“. От частых натираний латынь теперь едва можно разобрать.
Шара — самое популярное место для студенчества города. Здесь писались и пишутся курсовые и дипломные работы, здесь назначались важные и неважные свидания. Здесь целовались и обнимались влюбленные, а потом сюда же они приезжали молодоженами в украшенных цветами машинах. В общем, святое для студентов место.
Семена пока не было, но в стоящей вокруг толпе Димка увидел знакомую барышню с параллельного потока, и разговорился с ней о перспективах дальнейшего развития неблагоприятных погодных условий, установившихся в последние дни. Пока беседа витиевато перетекала от одних погодных неприятностей к другим, действительно пошел теплый весенний дождь. Все с визгом и смехом бросились в укрытие, кто куда. Димка побежал к парадному и там столкнулся с Семеном, нерешительно поглядывающим то на небо, то на образовывающиеся на асфальте лужи.
— Чего так долго? Я едва не промок! — Димка стряхивал капли дождя, не обращая внимания на получающуюся от его движений экстравагантную прическу.
— Виноват, исправлюсь. Где поговорим? — Семен отстранялся подальше от летевших с карниза крупных капель.
— Наверное, сейчас уже не получится разговор. Давай вечером у меня в общежитии. Сможешь? — Дима с надеждой взглянул на Семена.
— В котором часу? Пиво брать? — спросил Семен.
— Давай в восемь!
Перерыв заканчивался, и они разошлись по аудиториям.
* * *
Дин Альро долго решал, долго мучался, выставлять ли своего медного механического человека в большую залу на продажу, или нет. С одной стороны, он научил медного человека многому, и ни у кого, даже у самых богатых людей этого края не было такого изваяния, которое смогло бы, при необходимости, даже прислуживать за столом. С другой стороны, Мастер считал свою работу не законченной, не завершенной. Человек был всего лишь механический, не живой. Он мог делать только то, что в него заложил Дин Альро. Поэтому Мастер ежедневно ходил в часовню, пытаясь найти ответы в общении с Господом. Как найти способ, чтобы „вдохнуть“ жизнь в это медное тело? Как сделать так, чтобы душа забилась в этой металлической груди? Но Господь молчал, ни разу не дал никакого Знака Мастеру.
„Видно, грешник я“, — думал Дин Альро — „и пока не очищусь, пока не смогу предстать перед Господом нашим в первозданной чистоте тела и души, не получить мне ответа от него“. Совсем отчаялся Дин Альро в поисках души, в поисках смысла жизни, в поисках той божественной искры, что делает неживое живым, а неразумное разумным и однажды разуверившись окончательно в тщетности своих поисков, решился продать медного человека.
— Не могли бы вы, уважаемый Дин Альро, продемонстрировать мне ваше изваяние в действии? — вежливо и учтиво справился Рик Дагол.
— Конечно, уважаемый прокуратор — в этот момент Дин Альро испытал некоторую горечь от своего опрометчивого решения продать любимое детище.
В груди заныла, засосала жалость, появилось разочарование, а в душе нарастала тревога. А еще он ощутил злость на самого себя, злость на неразумного старика, теряющего единственного сына. В свое время, создавая из куска меди механического человека, он испытывал прекрасные муки творчества, радость знаний, удовлетворенность души. Рядом с ним он чувствовал себя почти Богом.
И вот теперь ему, возможно, придется продать свою радость, продать свою душу, продать свое тело. Но, делать нечего. Надо показывать прокуратору изваяние в действии. О, как не хотелось Мастеру сегодня продавать своего медного человека! Как тревожно на сердце.