Андрей Ратеев
Звероферма
| … | … | … |
| 21. | Пирожки „Блокадные“ | 2 р. 40 к. / шт. |
| … | … | … |
| 34. | Котлеты из мяса коровьих детей | 7 р. 81 к. / 100 г. |
| … | … | … |
Тяжело вздохнув, Дуся сползла с табуреточки, и уныло зашаркала старенькими, войлочными подошвами к выходу. Подхватив в сенцах ветхую лыковую корзиночку, с усилием, навалившись худеньким плечиком, отворила деревянную дверь — грубо оструганную, набухшую от сырости, с черной, плесневой окантовкой. Резкий порыв колючего февральского ветра, выдавив слезы из зеленоватых с янтарным отблеском глаз, мгновенно остудил маленькие капельки. Прозрачные горошины, упав на заледеневшую снежную корку, тоненько дзынькнули несколько раз, и замерли в искрящейся луночке.
Скукожившись в комочек, Дуся прикрыла нос рукавом жиденькой шубейки, давно и безвозвратно утерявшей первоначальный, модный окрас, и засеменила по утоптанному снежку.
В большой, теплой избе сельского продторга было весело и уютно. Бодрые рекламные отбивки, вперемежку с заводными песнями, разливались из усевшегося на прилавок бумбокса, аккуратно прикрытого кружевной салфеткой. Вкусно пахло свежим хлебом и копченой колбасой.
Толстая лавочница, усатая, с хаотично поседевшим черным париком, со странным, но внушительным именем „Джульетта Фрунзевна“, выдав сторожу зверофермы бутылку с подозрительной прозрачной жидкостью и плавающими в ней хлопьями, презрительно наморщила нос и, глядя сверху вниз, пробасила:
— Тебе чего, Дуська?
— Кирпичик беленького, и подушечек, граммов сто. Пожалуйста. — Дуся засуетилась и чуть было не уронила на дощатый пол согретые, влажные от пота монетки и десятирублевку, грязную, с обтерханными, замусоленными краями. Брезгливо, двумя пальцами приняв бумажку, смахнув с прилавка горсть монет в жестяную банку с прилипшим по краю черным пластилином раздавленных белужьих икринок, продавщица бухнула зачерствевшей буханкой рядом с вздрогнувшими стрелкой весами.
— Ну, а конфеты куда?
— Кулечек бы, ма-а-аленький… — Робко пискнула Дуся.
— Пять рублей. — Бесстрастно прохрюкала Джульетта Фрунзевна, даже не шелохнувшись в направлении гирлянды полиэтиленовых пакетов, свисающих с полки по правую от нее руку. Дуся, испугавшись незапланированных расходов, поскребшись в лукошке, подала лавочнице клочок ветхой оберточной бумаги, серой, с
— Видал, вежливая какая. Культурная, так и прет изо всех дырок. — Выдала Джульетта Фрунзевна, полуобернувши тулово к выползшему из подсобки пьяному грузчику. — А ты, пес, уже налакался с утра! — Зыркнув карими, быстрыми глазками на мужичка, продавщица обиженно надула и без того толстые губы, и отвернулась.
* * *
Добравшись домой, продрогшая, с посиневшим от холода носом, Дуся аккуратно завернула хлеб в застиранный рушничок, пересыпала конфеты в неглубокое фаянсовое блюдечко и, долив из пол-литровой бутылки желтоватого керосина, раскочегарила старенький примус.
Через час с небольшим, когда тусклое в эту пору солнце засобиралось переночевать за черной полоской леса, входная дверь бухнула, и в комнату ввалился розовощекий, упитанный парнишка. Скинув полушубок, шапку и варежки, он швырнул ранец в угол и уселся за стол. Дуся засуетилась, быстро собрала ужин, и, ласково погладив парня по всклокоченной рыжей голове, примостилась рядышком. Весело срубав борщ с пампушками, гречневую кашу с курятиной, кувшинчик молочного киселю, Коляша, как ласково называла его Дуся, поклевал носом над учебниками, и, разомлев окончательно от сытости и тепла, полез на печку. Дуся, прибравшись в комнате, укрыла Коляшу стареньким тулупчиком, и, утомившись, присела перед телевизором.
Ровно в двадцать два тридцать тусклая лампочка под потолком, конвульсивно вспыхнув несколько раз, погасла. Одновременно с ней отключился серо-голубой экран телеящика. С хрустом, разминая косточки и хрящички, Дуся потянулась, и, свернувшись клубочком, уткнулась шершавым носом в облезлый мех. Уже засыпая, она с улыбкой вспомнила сюжет вчерашнего телерепортажа. В нем красивая, ласковая журналистка с легкой иронией рассказывала о событиях в российской провинции, о тяжелых судьбах взрослых и детей, брошенных на произвол не столько судьбы, сколько озверевшей от безнаказанности власти. Вспомнила Дуся и фрагмент репортажа, поведавший о том, как в далекой, заброшенной русской деревне, одна кошка воспитала и дала начальное образование маленькому мальчику, брошенному вконец спившейся матерью. Уютное бур-бур понемногу смолкло, и Дуся, расслабившись, вспоминая нежные пальцы журналистки, ласково щекочущие под кошачьим шерстяным горлышком, заснула.
Февраль, 2004 год.