Борис Бобрышев
Ночь
Я проснулась от того, что услышала до боли знакомую мелодию. Мелодию из моего далекого детства. Оглядевшись по сторонам, я поняла, что нахожусь одна в темной комнате с холодными серыми стенами. Жуть. Где Машка, Юлька? Неужели я проспала?! Нет, меня бы разбудили любыми способами. Электронные часы с зелеными цифрами показывают время — 23:10. Где все и откуда доносится эта прекрасная мелодия?
За окнами солнце, за окнами свет — это день.
Ну, а я всегда любил ночь.
© „Ночь“, Виктор Цой.
Я медленно повернула голову в сторону, откуда начало доноситься пение и на время забыла, что человеку нужно дышать. Я до крови прикусила кончик языка и ущипнула себя за сосок.
Проснись, проснись, проснись…
Первая мысль, которая посетила мой разум: „Это сон“. Нет ничего такого, что противоречило бы естественному в этом мире, считая за естественное то, что не противоречит ему. Мысль не складывается в голове. Сказать простым языком — я не думаю, что мертвые умеют говорить, а тем более — петь. Или я ошибаюсь? Так или иначе, все было настолько реальным, настоящим и живым, что от мысли, что это все сон, не осталось и следа.
За окном была ночь. Свет, отбрасываемый уличным фонарем, слегка освещал комнату. Тени были неимоверно длинными и расплывчатыми. На подоконнике сидел Виктор Цой со своей гитарой. Заметив, что я смотрю на него, он почти незаметно подмигнул мне. Или это только мне показалось?
И это мое дело — любить ночь,
И это мое право — уйти в тень.
Сначала я хотела закричать что есть мочи, но потом желание кричать сменилось желанием плакать. Я узнала эти слова и мелодию. Это была „Ночь“. В детстве это была моя любимая песня.
Мне захотелось вернуться туда, где я не знала, что такое взрослая жизнь со своими налогами, политикой, десятичасовыми рабочими днями, масками и нескончаемой ложью.
Я люблю ночь за то, что в ней меньше машин,
Я люблю дым и пепел своих папирос…
Когда я последний раз вспоминала о Цое? Лет десять назад, пятнадцать, двадцать? Неужели он помнил обо мне все это время? Что он делает в моей комнате? Разве он не умер тридцать лет назад? Или это не он? Злая шутка… ведь мертвые не говорят и уж тем более не поют, это точно!
Проснись, проснись, проснись…
Это он. Это его „Ночь“. Это моя ночь. Это наша ночь.
Чего-то недостает в этой картине.
Проснись, проснись, проснись…
Ночь я любила всегда, какой бы она ни была. Я жила ночью, в прямом и переносном смыслах этого слова. По жизни я всегда держалась в тени, как бы ни светило солнце. Нет, я не была серой мышкой, но и не была белым слоном. Мне просто нравилось быть одной. Поначалу это было тяжело и немного абсурдно, но время не стоит на месте и делает свою работу добросовестно и вопреки всему. Со временем, со своим верным другом, ко всему привыкаешь, даже к одиночеству. Тень — это никаких телефонных звонков, никаких нравоучений от родителей, никаких людей, никаких оценивающих взглядов, никаких слов (соответственно — никакой лжи), ненависти, нелюбви (и даже любви, только той, которая живет в обществе) и другого — того, чего не следовало бы Богу впихивать в нас, создавая по своему гнусному образу и подобию.
Существовали только я, пачка сигарет, мой старенький магнитофон „Скиф“, Виктор Цой со своей „Ночью“ и ночь за окном. Мы впятером были настоящими друзьями. В минуты, проведенные вместе, я чувствовала себя, знала, я могла оставаться собой, не боясь быть осмеянной или униженной. Я была. Была, но только в тени.
Я люблю кухни за то, что они хранят тайны,
Я люблю свой дом, но вряд ли это всерьез.
Мое любимое место было кухней. Я называла его „ночной кухней“ или „ночной созерцальней“, так как днем там всегда находилась мама, посторонний мне человек, как бы скверно это ни звучало. Когда родители ложились спать, я брала с собой „Скиф“, кассету Цоя, пачку сигарет и шла на кухню. Слушая „Ночь“ на тихой громкости, чтобы, не дай бог, не разбудить родителей (лишние вопросы мне ни к чему), я закуривала сигарету и смотрела в окно на пустые дороги, закрытые магазины с их мигающими сигнализациями, и на людей, которые бежали домой к своим женам… или, как я теперь понимаю, от них. Сидя на подоконнике, я много думала о людях, их чувствах, о жизни, смерти, любви, о всех вопросах, давно беспокоивших людей. Знаете, какой я сделала общий вывод? Если бы существовали рай и ад, то я бы сказала, что мы уже в аду, а Бог — старый сукин сын, смеющийся до слез на своем троне. Поверьте, я долго не могла решить, чему мне верить, а чему нет. Наконец, я решила остановиться на более реальном и понятном мне, на том, что имеет обоснованные факты, хотя и не раскрывает всех карт — все объясняется научно-медицинскими путями. Нет ничего такого, что бы не объяснялось логически. Все до коликов просто и, поверьте мне, неинтересно и бессмысленно. Все бегут от реальности, а в конечном итоге — и от себя. Отчасти в этом нам помогают наши же родители, сами того не осознавая. Я сомневаюсь, что мы заведомо рождены быть трусами.
Ночь имеет свои прелести и преимущества, как и свои недостатки. Порой мне кажется, что преимуществ у нее больше, чем у дня, а недостатков меньше. Знаю только одно — я рождена для ночи.
— И эта ночь и ее электрический свет бьет мне в глаза, — подхватила я. — И эта ночь и ее электрический свет льет мне в окно. И эта ночь и ее электрический голос манит меня к себе. И я не знаю, как мне прожить следующий день.
— Ты вспомнила слова, — заметил Цой, продолжая играть.
— Я никогда их не забывала, — ответила я, чуть смутившись. — Красивая мелодия, у меня никогда не получалось правильно ее сыграть.
— Теперь получится, — сказал Виктор Цой и протянул мне гитару. — Попробуй.
Неожиданный поворот событий. Хотя в эту ночь все может произойти, как я поняла. Я взяла в руки гитару, мелодия „Ночи“ полилась из под моих рук, словно песня без слов. Виктор Цой запел:
Я один, но это не значит, что я одинок,
Мой магнитофон хрипит о радостях дня…
У меня из глаз хлынули слезы. Я положила гитару рядом с собой на кровать и прошептала:
— Я не могу. Мне тяжело играть эту мелодию.
— Я тебя понимаю. Но ты сыграла ее правильно, гораздо лучше, чем в прежние времена, — Виктор Цой взял гитару и чуть улыбнулся. — Гораздо лучше, поверь мне.
— Спасибо, — поблагодарила я, вытирая слезы рукавом своей ночнушки. Цепляя руками волосы, я почувствовала, что у меня изменилась прическа и волосы стали намного мягче. Такая прическа была у меня, когда мне было 18 лет — светлые волнистые волосы, длинною чуть ниже плеч. Я посмотрела на свои руки и не обнаружила шрамов пятилетней давности на запястьях. У меня перехватило дыхание. Мои руки стали лет на двадцать моложе. Я и чувствовала себя лет на двадцать моложе. Будь я проклята, если мне сейчас не 18 лет!
На радостях я подошла к Виктору Цою и села рядом с ним на подоконник, как в старые добрые времена. Только вместо „Скифа“ и кассеты был сам Виктор Цой со своей гитарой.
Он засунул руку в карман и вытянул какой-то смятый кусок жесткой бумаги. Его лицо озарила широкая улыбка, и я до этого момента представить себе не могла, насколько он был прекрасен ночью, в свете луны и уличного фонаря:
— Будешь курить?
— Буду, — сказала я, понимая, чего мне не доставало последние три минуты, — буду.
Нам не разрешали курить в комнате, но сейчас эмоции взяли верх над разумом, к тому же, я не курила уже около двух, а то и трех, лет. И кто отказался бы закурить, если бы сам Цой протянул вам пачку сигарет?! Я не могла отказаться. Я не думала отказываться. Мне ужасно хотелось взять в рот сигарету, сделать затяжку и ощутить все прелести одного из моих старых друзей.
Будешь курить? Буду.
После первой затяжки у меня закружилась голова, как в тот день, когда мне было 16 и я затянулась первый раз.
Виктор Цой.
Мы снова вместе.
Из под рук Цоя снова полилась мелодия „Ночи“. Мне вновь захотелось плакать, но я сдержала слезы, так как они мешали бы мне петь вместе с ним.
Ночь за окном.
Проснись, проснись, проснись…
Все — как в старые добрые времена. Не хочу, чтобы это
Я.
Пачка сигарет.
Пять закадычных друзей.
Но сейчас-то шрамов нет. Мне снова 18, я смогу сделать так, чтобы сегодняшняя ночь никогда не кончилась! Мне дали второй шанс и я воспользуюсь им!
Буду.
„Ночь“ в моих ушах и моем сознании.
Мне захотелось смеяться! О, как давно я по-настоящему не смеялась! От всей души! Я даже забыла, как это делается. Но нет… нет, сейчас мы будем петь. Сейчас я буду петь вместе с Виктором Цоем.